электричество, зажигала свой огонек и при его слабом свете продолжала работу.
Когда из банка привозили необходимые для ведения газеты деньги, казначей отдавал их мне на сохранение. Приходилось с комической важностью садиться на туго набитый сотнями тысяч портфель или ходить с ним всюду: во второй этаж, в "Известия", и в "Бюро печати" за новым материалом, и в кабинет Ильича, и к управделами В. Д. Бонч-Бруевичу, и в Петербургский комитет.
Ждали открытия совещания полковых представителей Петроградского гарнизона. Интеллигенция, в большинстве, продолжала все еще саботировать, отказывалась работать в учреждениях, устраивала забастовки.
Потому у нас в Смольном не было стенографисток и машинисток. И когда наступил день совещания, пришлось задуматься, кто будет записывать речь Ленина и выступления делегатов.
Еще накануне меня просили записывать, но я отказывалась: я очень боялась, что не поспею за ораторами, что не схвачу услышанное и перепутаю, тем более что на съезде должен был выступать Ленин и запись его речи была слишком ответственна.
Но в день съезда я дала твердое согласие…
Я пришла в конференц-зал рано и уселась за стол корреспондентов. Я тщательно обдумала свой способ записи: нарезав множество узких полосок бумаги, очинив более десятка карандашей, разложила все это на столе, предварительно пронумеровав страницы, чтобы не перепутать, и приготовилась внимательно слушать.
А когда на трибуне появилась знакомая фигура Ленина, я вся обратилась в слух. Это было какое-то "священное" напряжение, иначе я не могу его охарактеризовать, — когда ловишь на лету каждое слово и все существо наполняется гордостью от одной мысли, что записываешь это слово.
У меня была своеобразная стенография, которую употребляли, как я читала, для выступлении деятелей французской революции: слово намечалось одной-двумя буквами. Такую запись необходимо сейчас же расшифровать и заменить полными словами.
Строчу, строчу, отбрасывая в сторону узенькие бумажные ленточки, не разгибаясь ни на минуту.
Не помню всех имен ораторов. Добросовестно записываю как известных ораторов, так и никому неведомых людей в серых шинелях, делегированных к нам в Питер.
После пятичасовой непрерывной работы, в десять часов вечера, кто-то сменил меня. Теперь я должна была расшифровать свою своеобразную стенографию и отдать на машинку.
Голова трещит, во рту сухо, в глазах зеленые круги. Но передохнуть нельзя. Я сажусь диктовать машинистке, ведь мою "якобинскую стенографию" никто не может, кроме меня, расшифровать. Машинка стучит… Двенадцать часов ночи. Час. Два. Мы работаем.
Не помню, когда кончили. Не было смысла идти домой; остались ночевать в Смольном, чтобы с утра опять приняться за дело. Вячеслав отнес отчет в типографию.
Общаясь с людьми из деревень и с фронта, я испытывала какое-то особенное чувство — радостное от сознания, что я стою так близко к народным массам, что могу как-то посодействовать удовлетворению их нужд, что вошла в работу, связующую их и Ленина. Я знала, что Ленин верит в народ, знала также и на каждом шагу убеждалась в том, что народ верит Ленину.
Помню до сих пор немудреные стихи какого-то крестьянина, кажется туляка, они были напечатаны в одном из номеров "Деревенской бедноты":
Здравствуй, наш Ленин,
Вождь наш дорогой!
Из села Тенгичева
Шлем привет мы свой.
Прошло почти тридцать лет, а я помню это четверостишие.
Великая идея рабочей партии и любовь к нашему литературному делу питали меня в те удивительные дни, и потому ни голод, ни бессонные ночи, ни бесконечные путешествия через Неву в непогоду, в мороз не были страшны.
В Смольном забывалось обо всех невзгодах жизни. У нас здесь были и веселые, полные шуток и юмора, часы…
Время было такое — мы, работники пера, возвращаясь после утомительного дня домой, при встрече с редкими в то время автомобилями без всякого стеснения останавливали их и, когда нам говорили, что это машина такого-то наркома, просто обращались к самому наркому, прося нас подвезти, потому что мы — из "Солдатской правды".
Этого было довольно, магические слова: они открывали нам двери всех авто.
Наш газетный коллектив соединяла крепкая дружба. Помню, с каким сочувствием мы слушали рассказы маленького Пети Лукина о его скитаниях с матерью по олонецким деревням, а потом, как он "бил вошь в окопах" и плакал, когда ныли от мороза ноги.
Петя Лукин особенно привязался ко мне — вероятно, потому, что я была его учителем. Осенью 1918 года он выпустил в Москве в издательстве "Коммунист" маленькую брошюрку в красной обложке — свои фронтовые воспоминания. Мы думали работать вместе в Москве, но в гражданскую войну он ушел на фронт и, вероятно, сложил там свою хорошую голову — с 1919 года я о нем ничего не слышала.
VI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
С фронта приходили неутешительные вести: немцы приближались к Пскову.
Однажды ночью на моей квартире затрещал телефон.
— Товарища Ямщикову.
— Я у телефона.
— Сейчас же приходите в Смольный. Заходите за Вячеславом, он тоже нужен.
Что случилось? Бросились на улицу и остановились, ошеломленные: город гудел и стонал продолжительными гудками… По улицам торопливо шагали люди, спешили на призывные голоса.
Едва мы уговорили отощавшего извозчика везти на своей еще более тощей клячонке. Проезжаем мимо заводов у Сампсониев-ского моста; в открытые ворота вливается, словно поток, масса рабочих, а гудки продолжают свою тревожную песню…
Заезжаем на Литейный в Дом Красной Армии и Флота, где живет Вячеслав Петров. Вызываем его. Он уже знает:
— Псков взят немцами.
Вячеслав в полной форме, в руках винтовка.
— Зачем это, Вячеслав?
— Иду на фронт.
— А редакция?
— Вот на! Курьера вы найдете и без меня. На фронте я нужнее. Прощайте! До встречи!
И фигура его тонет во тьме ночи.
Я думала, что меня вызвали для составления экстренного ночного выпуска фронтового листка. Но распоряжения выпустить этот листок не последовало.
Утром работали, как и раньше, только во всех углах Смольного притаилась настороженность. Мы отлично понимали, как близок враг к Питеру.
"Социалистическое отечество в опасности" — эти слова пронеслись из края в край нашей Родины, подымая рабочих и крестьян на ее защиту. Отряды только что организованной Красной Армии задержали немцев под Псковом и Нарвой. Владимир Ильич страстно боролся за мир, во имя спасения революции и Советской власти, против предателей ее. В "Солдатской правде" появилась передовая, выражавшая волю партии и ее вождя, разъяснявшая необходимость заключения мира. Эта передовая появилась в последнем номере "Солдатской правды".
Ночью в двенадцать часов нас всех собрали в Наркомате путей сообщения. Здесь были Подвойский, Менжинский.
Нам сообщили:
— Завтра в шесть часов вечера все, кто хочет продолжать
