выйдет? А я тут с тобой недельку поохочусь, да и баста. Больше не выберусь. Работа… Так чего я нарушил? Выходит — ничего. А ты развел сыр-бор. Да я знал бы, и не взял тебя. Охота мне в кислую рожу твою смотреть…
Валерка сидел в лодке, один во всей ночи. Не спалось, да и мешал уснуть храп Федора.
Нежилась заводь, мерцали в ней звезды. Берегов не было. Они, черные, как вода, слились с ней, сделав необъятным простор вокруг, и казалось — огромное, уснувшее море, до горизонта, до самых далеких городов, разлилось здесь, у ног Валерки, и только огромная их лодка связывала с этими городами.
«Разве, и верно, уйти домой? Оставить уток ему и уйти. Мамка ругаться будет… Ну и пусть. Скажу ей, какой этот Федор. Заготовитель».
Издалека донесся выстрел, потом еще два.
«…Стреляют? Зачем бы в темноте. Сигналят? А может, напились и дурачатся?..
А Федор вот не пьет. На охоту почти все водку берут, а он нет… Чегой-то я так на него обозлился? Может, и впрямь прав он? В осень-то сколько уток добыть можно? Так не каждый день стреляем. Может, так и нужно, утки ведь сами на ружье летят… И чего в этой коптильне особенного? Ведь как иначе птицу сохранить?
А если уйти — только мать отругает: Федор как-никак родственник. Но он же на утках этих помешался, не видит ничего больше. Ну и что? Я-то могу смотреть. Кроме уток ведь река есть, лес, грибы, рассветы какие…
Ладно, но стрелять больше не буду. Хватит на костюм и двух десятков. Небось до два рубля стоит утка-то. А не хватит — мамка добавит».
Он направился к палатке, из которой вместо храпа слышалось теперь довольно сносное посапывание. Залез, стараясь не шуметь, пригрелся, уснул.
Разбудил его Федор, сильно дергая за ногу:
— Лерк, слышь, проснись, Лерк… Проснись, егеря едут.
Валерка вырвал ногу, высунулся из палатки. Встало уже утро, серебрилась от росы трава, поднялось над рекой солнце и теперь, яркое, светило в глаза.
Сипел на костре чайник, все оставалось обычно, разве что жужжала на реке моторная лодка.
— Какие егеря?
— Вон, слышь? Моторка. Конечно, егеря, кого еще в такую рань сюда понесет. Могут к нам заглянуть. Слышь? — Федор присел, зашептал: — Про уток не говори… Я припрятал их. Спросят, сколько убили, говори: ты — четыре, а я — шесть. Понял? А позавчера норму… Понял?..
Валерка спросонья не сообразил до конца, зачем нужно прятать уток, но кивнул. Федор отполз к костру, глянул на него бегающими глазами:
— Смотри, не вздумай… Сам же и прогоришь.
Вылетела из-за кустов моторка. С полукруга, подняв волну, стремительно приблизилась, умолкла и, скользя по инерции, мягко толкнулась рядом с их лодкой. Вылезли двое. В форменных фуражках, с двустволками за плечами, оба с биноклями.
— Доброе утро, охотники!
— Здрассте, — Федор улыбнулся. — В самый раз к чаю поспели, садитесь. Напою горяченьким.
Валерка вылез из палатки, потягиваясь, подошел:
— Здравствуйте.
— Спасибо за приглашение, но наш чай еще не поспел. Утки много ли нынче?
— Нешто не знаете? Летают!
— Летают, это верно. А как у вас с нормой? Держите?
— А то? — Федор нагнулся, снял чайник. — Нешто мы правил не знаем? Вчерась, правда, сбил одну лишнюю, но сегодня сквитаю.
— Билеты охотничьи в порядке?
— В порядке. — Федор полез за пазуху. — Лерк, свой покажи.
Егерь вернул билеты.
— Где у вас утки? Вы, я смотрю, с коптильней — десятка три за день обработать можно.
Федор насупился:
— Да вы что? Не верите?.. Я же сказал — соблюдаем.
Егерь молча отогнул брезент. В ящике аккуратно, одна к одной, лежали закопченные утки. Десять штук.
— А не припрятали?
— Да ты что? Товарищ? — Федор так искренне изобразил обиду, что Валерка удивился.
Егерь обернулся к Валерке, испытующе посмотрел на него, задержал взгляд. Валерка выдержал. Затем ушел к палатке.
— Молчаливый у тебя помощник.
Федор качнул головой. Егеря пошли к лодке. Зашумел мотор.
Пахнуло едким бензиновым дымком.
Федор стоял на берегу.
— Ну вот, пронесло. Неприятное это дело. Нехорошо. Врать пришлось. Они ведь служаки, им что — соображение? Им закон нужен.
Он, заискивая перед Валеркой, говорил нарочито непринужденно, склоняясь снова над костром, прилаживая сковородку.
Валерка вдруг нагнулся, шагнул в палатку. Федор поднял голову:
— Ты чего?
Валерка вытащил свой рюкзак.
— Ватник и плащ, дядь Федь, привезите — отцовы они…
— Да ты чего?!
— Пойду я… Домой пойду. Перевезите меня за речку, там дойду.
— Как пойдешь, а утки?
— Что им сделается?
— Так ведь я с твоими возиться не стану.
— Не надо, возьмите их себе.
— Брось, Валерк, не дури, — Федор вдруг заговорил примирительно. — И матери чего скажешь, она ведь тебя не похвалит за такое. Ну, чего ты… Из-за егерей, что ли, так пустое это…
— Я пойду, дядь Федь. — Валерка стоял уже готовый, с рюкзаком и ружьем. — Перевезите меня.
— Вот, чертова голова! — взорвался Федор. — Чтоб я еще связался с тобой! Чтоб послушал кого! «Возьми парня, поучится у тебя…» — Он швырнул ногой сковородку, отошел от костра. — Ну, чего уперся? Куда пойдешь? — Пятнадцать верст, а за Кудиновкой — болота, увязнешь.
Валерка стоял у лодки, насупившись, шевелил носком сапога прутик.
— Ну и дурак! Не дойдешь! Погоди два дня — уплывем вместе.
— Пойду я…
Федор выругался, сел. Валерка положил в лодку рюкзак.
— Дядь Федь?..
— Ну, чего скулишь? — Федор встал, ушел к кустам, приволок узел, где вперемешку лежали нещипаные и копченые птицы, зло кинул его на траву.
— Иди сюда! Потроши своих! Целыми не довезти — стухнут. Как спотрошим — поплывем домой. — Он снова выругался, достал нож. — Черт дернул меня связаться с тобой! Иди, говорю! Потроши! Не бросать же… Чтоб тебе неладно…
