лежит в тени, но наш берег озарен яркими лучами, и промытая дождем зелень так сверкает, словно весь склон усыпан изумрудами. Над Тыжей клубится молочный туман. Он ползет вверх по увалу, но едва достигает солнечных лучей — становится золотистым и сейчас же тает. На юге в голубоватой дымке громоздятся горы, ослепительно поблескивают белки.
Сверкание солнца и ярких красок наполняет меня звонкой радостью, и я не могу усидеть спокойно.
— Подъем! — заорал я что было силы. — Вставайте, сони!
Пока мы завтракали и собирались, солнце залило весь распадок и туман стремительно растаял. Снарядившись, мы прежде всего спустились посмотреть на речку.
Тыжа словно взбесилась. Она поднялась метра на полтора и с ревом и клокотаньем неслась между берегами. В мутной, вспененной воде то и дело мелькали пучки травы, ветки, всякий мусор.
— Вот бы сюда плотину да электростанцию поставить! — сказал Пашка. — Смотрите, какое течение…
Он поднял ветку и бросил в воду. Дружок, должно быть подумав, что Пашка бросил ее для него и он обязан принести ее обратно, вскочил и кинулся следом. Течение подхватило его и сразу отнесло метра на два от берега. Дружок испугался, принялся судорожно перебирать лапами, чтобы выбиться на берег, и заскулил. Волна накрыла его с головой, он захлебнулся, однако через мгновение, отфыркиваясь, вынырнул.
Щенка несло прямо на скалу, о которую с шумом разбивался поток и неизбежно разбился бы и он. Катеринка испуганно ойкнула, а Пашка заметался по берегу. Он очень любил Дружка и, кроме того, собирался завести собачью упряжку, как в Заполярье, а в этой упряжке Дружок должен был стать вожаком… Не растерялся один Геннадий. Он побежал вперед по берегу, на бегу распуская веревку, которую забыл привязать к вьюку и захватил с собой; размахнулся и бросил ее, да так ловко, что кольцо веревки упало почти на Дружка.
— Дружок, взять!
Дружок вцепился зубами в веревку, и Геннадий потянул ее к себе. Щенок сразу же скрылся под водой, но, должно быть, он понимал, что это — единственное его спасение, и веревки не выпускал. Генька так быстро тащил веревку, что едва не расшиб Дружка, выбросив его на берег.
С минуту, опустив хвост и покачиваясь, щенок надсадно кашлял и фыркал, потом встряхнулся, обдав нас фонтаном брызг, опять поднял хвост кренделем, запрыгал, пытаясь облизать каждого из нас, подбежал к берегу, ощетинился, зарычал и яростно залаял на мутный поток. И несколько раз, когда мы уже уходили, он оборачивался назад и принимался сердито и обиженно лаять в сторону шумевшей реки…
Пройдя по течению Тыжи семь километров, мы устроили привал у ее излучины. Когда все расположились после обеда отдыхать, я отошел подальше от лагеря, взобрался на скалу, возвышавшуюся над Тыжей, и улегся на нагретой солнцем площадке.
Прямо от скалы убегали вдаль темнозеленые волны тайги, расплескивались по горам, сбегали в распадки и ущелья. Кое-где выше леса пламенели ковры лугов, вздымались бурые, сиреневые скалы гольцов. Над ними в знойных струях парил беркут. Он был единственным живым существом во всем неоглядном просторе вздыбившихся гор и безмолвной тайги.
Я задумался о том, почему всегда тихо и глухо в тайге и как далеко отсюда большие города, где так много людей и всего интересного. И Федор Елизарович, и Захар Васильевич, и все говорят, что край у нас богатый. А дядя Миша сказал, что Алтай — это прямо сундук с сокровищами… Ну да, сундук и есть, только наглухо заколоченный. Вот если дядя Миша, а может, и мы найдем что-нибудь такое, тогда. Тогда начнется жизнь! Понастроят разные заводы, пустят всякие машины. И не надо будет ходить в Колтубы пешком, а сел в машину — р-раз! — и там.
Беркут камнем упал вниз — единственное живое существо исчезло с горизонта. Кругом безлюдная, неподвижная тайга. И все мои видения сразу погасли. Вспомнилось, что в Колтубах уже строят электростанцию, там будет свет, а у нас нет, потому что, Иван Потапович говорил, для этого надо много людей и денег.
Мы не раз уже обсуждали с Генькой, что будем делать, когда кончим школу, но я все не мог окончательно решить, что бы мне хотелось делать. А теперь я твердо решил: надо уехать, а там видно будет. Может, стану моряком, путешественником, а может, ученым.
Катеринкина голова появилась у края площадки:
— Ты что тут сидишь?
— Чего тебе надо? — рассердился я. — Что ты всегда за мной ходишь?
— Больно ты нужен! — обиделась она. — Сиди здесь сколько влезет, а мы уходим. Тютя! — Она показала мне язык и убежала.
Мне ничего не оставалось, как бежать следом.
Мы шли все так же вверх по Тыже, извивающейся между высокими гривами. Дядя Миша и Геннадий приглядывались к щебню, к обнаженным скалам, подступавшим к самому берегу. Катеринка и Пашка тоже рассматривали гальку и выбирали понравившиеся им камни. Километров через десять, возле ручья, который почти под прямым углом впадал в Тыжу, дядя Миша остановился:
— Стоп, ребята! Разбиваем лагерь!
— Дядя Миша, — сказал Генька, — я пойду вдоль ручья, погляжу.
— Хорошо, только далеко не забирайся.
Генька ушел, а мы принялись за работу: устроили шалаш, насобирали хворосту и начали варить ужин. Генька прибежал потный, запыхавшийся, что-то сказал дяде Мише, и они ушли вместе. Вернулись они веселые, возбужденные: очевидно, что-то нашли. Катеринка сразу же попросила показать.
— Что? — спросил дядя Миша.
— А чего вы там нашли.
— Завтра узнаешь. Геннадий, кажется, нашел замечательную штуку, но в кармане ее никак не унести… Будем ужинать, а потом займемся делом.
— Ну, — сказал дядя Миша после обеда, — подведем некоторые итоги. Дело в том, что маршрут придется несколько изменить. По течению Тыжи дальше не пойдем, так как этот ручей может привести к вещам более интересным. Может, он окажется «откровеннее», чем Тыжа… Посему невредно просмотреть накопленный материал. Вываливайте свои мешки!
Я камней не собирал — мне и без того хватало работы, — и мешки принесли Катеринка, Пашка и Геннадий. Первым выложил собранные камни Пашка. Пользуясь тем, что почти все время Звездочка была на его попечении, он запихивал камни не только в свой мешок, но и в большой вьюк.
Теперь он насыпал перед нами изрядную кучу больших обломков.
— Д-да. — протянул дядя Миша. — Похоже, если тебе дать волю, ты бы половину Батыргана с собой унес.
— Я на всякий случай, — сказал Пашка. — Вдруг это стоящий камень? А у меня, глядишь, много…
— Слишком ты запасливый.
— Просто жадный, — сказала Катеринка.
— Жадничать тут нечего. Я думаю — он по неопытности. Во-первых, несколько раз брать
