Амальгама тревожно заржала — Вовка тотчас открыл глаза, увидел, как в сумраке зловеще светится фиолетовый крупный глаз лошади. «Ударь, ударь, ну…»
Но лошадь неожиданно отвернулась, опустила морду в кормушку, захрустел овес на крепких зубах. И тогда Вовка с дрожью перевел дыхание, почувствовал, как взмокло под мышками, как вспотел лоб, и, пятясь, вышел из денника.
«Вот! — подумал он, прислонившись на минуту к дверной решетке, чтобы передохнуть. — Ничего страшного. Взял и вошел. И ничего страшного».
Уже не хоронясь, поторопился к выходу.
— Кто там? — понесся вдогонку сонный голос Потапыча.
Но Вовка уже скрылся в ночи, уже не было Вовки в конюшне.
Валентин Сергеевич медленно расхаживал по классу, иногда останавливался у кого-нибудь за спиной, присматриваясь к бегущим из-под пера строчкам: шестой «Б» трудился с увлечением, так и пощелкивали перья, шелестела бумага…
— Как писать слово «буланый»? Через два «эн»? — послышался сдавленный шепот Шурки Хоменка.
Не оборачиваясь, Валентин Сергеевич сделал движение рукой: тише, дескать, работайте молча.
Игорь и не почувствовал, что учитель давно стоит у него за спиной, Игорь словно был сейчас в другом, привычном мире: заботливо помогал Потапычу досматривать лошадей, выводил из конюшни Ланцета и тот неторопливой рысью нес его по кругу левады… Почти наяву чудились Игорю терпкие запахи сухих трав, слышалось пронзительное лошадиное ржание.
Слова ложились на бумагу легко, без остановки, будто расплетался клубок памяти:
«А недавно пришло на конезавод письмо от знаменитого конника Филиппа Архипова. Чемпион мира благодарит коллектив конезавода за то, что смогли вырастить лошадь чудесной, необыкновенной резвости — Пелерину. Она принесла успех Архипову и славу всей нашей стране на международных состязаниях… И как хорошо чувствовать, что мы, шефы, тоже причастны к победам Родины на ипподромах мира!..
Конный спорт помогает вырабатывать волю, целеустремленность, воспитывать характер. Это спорт мужественных, и потому свободное время мы отдаем любимому занятию…»
Потом искоса Валентин Сергеевич заглянул в тетрадь Хоменка, который никак не мог одолеть первую страницу: то порывался писать, то вновь отнимал ручку от бумаги, отчаянно вглядывался в потолок, вздыхал. «Вот муки! — говорило горестное выражение его лица. — За что? За свое любимое занятие…»
Зато Вовка Чубарец сочинял с наслаждением. Игорь понимал, что тот напишет без единой ошибки, и странно было видеть, как тетрадь свою он заслонил руками с обеих сторон, так, чтобы ни Игорь, ни сосед по парте, ни Валентин Сергеевич не могли узнать, о чем хочет поведать Вовка.
Многие уже сдавали работы, учитель брал их со стола, на ходу мельком просматривал, но вот он отложил одну, вторую, пятую, и брови удивленно поднялись кверху, лицо осветилось усмешкой:
— Вы что, сговорились? У половины класса — одно и то же любимое занятие.
В это время затренькал звонок, и шестиклассники тесной, шумной толпой обступили учителя.
— А какое же это общее занятие, Валентин Сергеевич?
Шурка Хоменок стремительно бросился к столу, растолкал девчонок, с радостным криком кинул свою тетрадь:
— Все! Сдал! Не самый последний? — и метнулся к двери ликуя: наконец-то кончились муки!
В воскресенье на конезаводе с самого утра не стихал мальчишеский гомон. Шестиклассники пришли сюда на весь день: чистили, поили скакунов, подрезали им холки и хвосты, приводили в порядок денники. Разговоров только и было, что о вчерашнем сочинении.
— Ну потеха! — сказал Шурка, насыпая в мерку овес. — У всех любимое занятие, оказывается, конный спорт. Даже у Галки Вальковской…
Все засмеялись, все вспомнили, наверное, как Галя пришла на первое занятие секции в мальчишеских штанах и в картузе, который скрывал ее косички, и как Булат сразу распознал в ней девчонку и садиться на лошадь не разрешил.
— А что! — с вызовом глядя на Шурку, тряхнула Галя головой. — Представь, любимое занятие. Я люблю досматривать лошадей, помогать Потапычу. И конный спорт мне тоже нравится.
— Амазонка! — изрек Чубарь, кривя уголки губ.
Галя сверкнула глазами — словно обожгла Чубаря.
— Во-первых, я с берегов Сожа, а не Амазонки. А во-вторых, давай проверим, чьи денники в лучшем порядке. Ребята, я хочу принципиально, чтоб Вовка не зазнавался…
— Правильно! — подхватил Шурка, охочий до всяких ссор. — Идем!
В Галиных денниках было чисто, в яслях лежало сено, в кормушках желтел овес.
Гурьбой двинулись к Вовкиным денникам, открыли один — как будто порядок, во втором тоже чисто, но когда заглянули в денник, где стояла Дума, то смущенно переглянулись: словно бы и не заходил сюда человек.
— Так вот оно, твое любимое занятие, — насмешливо, с расстановкой протянул Шурка.
— Я забыл, — быстро ответил Чубарь.
— Бывает. Ну что ж, бери! — Шурка подал ему метлу и скребок с длинной деревянной ручкой.
— Я забыл, — повторил Чубарь, — а теперь некогда, в кино спешу. Ничего, Потапыч досмотрит.
— Потапыч досмотрит? — взорвался Шурка и вдруг схватил Чубаря за лацканы курточки. — А ты знаешь, что Потапыч еще в Первой Конной… еще… — От гнева он не мог говорить.
Чубарь едва освободился из цепких Шуркиных рук и, раскрасневшийся, ершистый, теснил теперь Шурку грудью:
— Ты не очень! Не очень. А то знаешь!..
Игорь видел, что всем стало как-то не по себе, и без лишних слов шагнул в денник, вывел оттуда Думу и решительно взялся за метлу.
— Правильно, мы не гордые! — поддержал Шурка. — Хлопцы, где скребок?
Спустя несколько минут Дума снова стояла в деннике и, перебирая ногами, приветливо ржала. Ребята двинулись по проходу вперед; последним, не глядя ни на кого, побрел Чубарь.
— Вечером придешь на тренировку? — спросил Игорь.
Чубарь заторопился, ничего не ответил и выскользнул из конюшни.
— Что за шум? — спросил у ребят Потапыч. — Перепалка?
— Да надо же шефствовать по-настоящему, — уже без волнения, рассудительно заговорил Шурка. — А некоторые не понимают, не следят за денниками.
Потапыч скрутил прокуренными, буроватыми пальцами цигарку, кивнул головой:
— А как же! Лошадь ого как чистоту уважает! Помню, был у нас в кавалерии Митруха, совсем пацанок, такой, как вы теперь… — Потапыч задумался, затянулся дымком, присел на сено, и ребята, ожидая чего-то захватывающего, невыдуманного, тоже дружно уселись вокруг него. — Вот умел Митруха доглядеть своего коня. Бывало, с боем промчимся верст пятьдесят, бойцы попадают от устали — не до коней, понятно, — а Митруха все равно наперед коня досмотрит, напоит. Зато и носил же его конь без страху под пулями, под шаблями!
— И что же? — нетерпеливо подался Игорь вперед. — Погиб Митруха?
— Всю гражданскую войну прошел героем, — продолжал Потапыч все сдержаннее, все серьезнее. — Перед самой войной был директором конезавода, где я работал. А в сорок первом фашисты повесили… Не успел эвакуироваться, до последнего дня переправлял в тыл коней. Всю кавалерию спас!
С горящими лицами, не дыша, слушали ребята и то ли ждали еще каких-то слов, то ли боялись вздохнуть. Игорь внезапно резко поднялся на ноги, замер. И все ребята поднялись тоже — плечо к плечу. А вместе с ними выпрямился и Потапыч, сдернул с головы шапку, обнажая сухие редкие волосы. У Потапыча сын был майором, он подарил старику эту полевую офицерскую шапку с твердым околышем, со звездою. И теперь не признавал Потапыч никаких других шапок, кроме армейских, с алой звездой…
Еще в воротах конюшни Булат громко сказал:
— Ну, Игорь, выводи Амальгаму.
Екнуло сердце, Игорь глянул на ребят, увидел, какие у всех строгие лица и что лишь только Шурка беспричинно улыбается. Игорь замешкался на минуту, и тогда Булат сам вывел лошадь из денника, вложил в его ладонь поводья.
Амальгама сразу почувствовала чужую руку, шла в поводу неохотно, вскидывала, бряцая удилами, морду, нервно прядала ушами, так что Булату самому пришлось седлать Амальгаму.
В леваде наездники с нетерпением ждали, когда Игорь вскочит в седло, но едва он вдел ноги в стремена, как лошадь заплясала, вскидывая крупом, норовя сбросить всадника, и даже коленками Игорь ощущал, что тело ее напряглось, заиграло дрожью мускулов.
— Спокойно! — приказал Булат, поглаживая лошадь по храпу. — Спокойно, Амальгама!
И — отпустил уздечку.
Лошадь с места взяла стремительной, резвой рысью, вынесла седока на круг, все ускоряя бег, круто отбрасывая крупом на поворотах, но седок словно прилип к седлу, умело натягивая удила, и это еще больше злило лошадь, и она, не обращая внимания на ломкую боль в храпу, неудержимо неслась по кругу. Желая избавиться от седока, она рванулась в сторону, к тополевым аллеям, закружила среди деревьев, намереваясь шарахнуть его о ствол. И больно заныла у всадника коленка, прижатая к бугристой коре: коленку словно обожгло. А штанина сразу расползлась сбоку по шву. Игорь еще более властно натянул поводья, так что лошадь поднялась на задние ноги свечкой, гарцуя на месте, храпя и выкатывая влажный, весь в красных прожилках глаз.
