Из судейской комнаты вышел Булат в ослепительно белом костюме, с алой повязкой на рукаве, громко оповестил:
— Всем на жеребьевку!
Стартовать Игорю выпало где-то в конце, в паре с Шуркой Хоменком, и Шурка обрадованно сжал плечо товарища:
— Вот повезло! Ты меня обязательно вытянешь, Игорь!
Вдвоем они пробрались поближе к судейскому столику, чтобы удобнее было следить за ходом борьбы на ипподроме.
А трибуна, заполненная людьми, уже нетерпеливо шумела, поторапливала судей: зрителям поскорее хотелось азартных, захватывающих состязаний! И вот наконец словно бы от людского нетерпения зазвонил колокол, и первая пара рассыпала топот копыт.
Зрители на первых порах примолкли, следя за скачкой, потом зашумели, когда всадники промчались мимо трибуны, и этот шум уже прочно установился над ипподромом. Он был подобен прибою: приближались лошади — трибуна взвинченно, подбадривающе гудела, уносились за поворот — немного стихала, рвались к финишу — трибуна обрушивалась сплошным гулом.
В воздухе резко запахло лошадиным потом, и этот запах волновал лошадей, еще свежих, только вышедших к старту, гнал по овальному кругу неудержимо вперед, вперед…
Всё новые и новые наездники проносились по ипподрому, в глазах рябило от мельтешения ног, и все состязание на миг представилось Игорю нескончаемой кавалькадой. Он обернулся назад, в сторону конюшни, потом быстро взглянул на товарища. Шуркины глаза не мигали. «Соперники», — подумалось ему.
Лучшее время дня было пока у Игнашки Михалевича. Игорь мысленно прикидывал, в каком темпе ему нужно пройти дистанцию, чтобы опередить Игнашку-лидера.
И вот…
— На круг вызываются Куневич и Хоменок!
Оба рванулись к конюшне, Потапыч уже выводил им навстречу Амальгаму и Ланцета, и наездники сразу вскочили в седла, дробным шагом направили лошадей к стартовой черте.
Удара колокола Игорь почти не слышал. Словно лопнула в ушах какая-то глухая пленка — сразу все стало отчетливым, резко осязаемым: несущаяся навстречу трибуна, пепельная лента круга, фигура скачущего впереди Шурки.
Ланцет опередил Амальгаму на два корпуса. Бежал он легко, весело, как бы поддразнивая соперницу, и та несколько раз порывалась напрячься, обойти каракового жеребца, но рука седока была непреклонна. Игорь знал, что на больший темп у Ланцета не хватит резвости, а до финиша еще далеко.
Первый круг, а потом еще один они так и прошли: впереди Ланцет, за ним — Амальгама. Амальгама по-прежнему стремилась повысить скорость, бег у нее был безупречный, резвый, и зрители, чувствуя в ней сильную лошадь, стали возгласами подхлестывать Амальгаму, но руки наездника как бы твердили одно и то же: «Нельзя. Рано». Лошадь повиновалась ему, а он чувствовал: все больше, больше злости в Амальгаме. Может быть, с третьего круга дать ей волю? Нет, пускай вовсе вымотается Ланцет…
И вот — последний круг!
Амальгама, конечно же, поняла повелительный, требовательный голос наездника: пора! Догнать Ланцета, на предельной скорости пройти остаток дистанции приказывали ей теперь его руки.
И она бросилась вперед, словно разматывая на ходу и топча ногами клубок своей злости, в один миг поравнялась с Ланцетом, уловила душный запах его кожи, рванулась в сторону, к бровке. На глазах росло, росло расстояние между ними: издали могло показаться, что сама земля отбрасывает Ланцета назад, а для Амальгамы и всадника сейчас ничего не существовало, кроме желтой финишной ленточки.
— А-а-а-а! — одобрительно гудела, стонала трибуна.
Последние метры Амальгама прошла под гул рукоплесканий.
Оглушенный шумом, счастливый, Игорь спрыгнул на зыбкую землю, осмотрелся и ничего не увидел: словно дымом подернуты были глаза, туманом каким-то, и, лишь немного успокоившись, он рассмотрел наконец приветливо улыбающиеся лица и понял: пока самый лучший показатель у него.
В последней паре стартовал Чубарь. Зрители наблюдали за скачкой уже спокойно, да и сам Игорь тоже был теперь приятно спокоен. Стоило ли считать Чубаря серьезным противником, если на последней тренировке он показал совсем слабое время?
Все с той же толкавшейся в сердце радостью, с дымком во взгляде Игорь отвечал на приветствия, жал чьи-то руки, а когда его позвали к судейскому столику, направился неуверенной походкой, словно все еще был в седле.
— Поздравляю! — сказал ему Николай Булат, вручая грамоту. — Я за тебя очень рад, Игорь!
Чемпион республики смотрел на победителя восхищенно и говорил все эти слова таким тоном, что Игорь еще больше разволновался. Булат, видимо, хотел сказать еще что-то теплое, потом передумал, по-мальчишески махнул рукой и поспешил в судейскую комнату, а вскоре вышел оттуда, неся в руках свою синюю жокейскую шапочку.
— Тебе, — протянул он шапочку Игорю. — Мой личный подарок. Носи!
— Что ты, Николай! — попятился Игорь. — Это же чемпионская шапочка, я не имею права…
— Бери, бери, — настойчиво повторил Булат. — Чемпионская шапочка, говоришь? Хорошо. Дарю будущему чемпиону!
Шапочка лучилась синим атласом, грела руки, и в нее, невесомую, словно вместились теперь все победы Булата, в нее положил свою первую победу и он, Игорь.
Притиснул Игорь шапочку к груди, обвел ребят горячими глазами, растолкал плотное кольцо товарищей — и бросился бежать!
Шурка разыскал Игоря на задворках конезавода, подле стожка сена — тот лежал на спине, глядя в небо, и по усталому лицу бродила улыбка, атласная же шапочка покоилась на его раскрытой ладони.
— Дай примерить… — попросил Шурка, дотрагиваясь до гладкого атласа, тут же надел на голову и сразу стал почему-то серьезным. — Великовата, — сказал он, отдавая шапочку. — Но ничего, ушить можно.
Игорь согласно кивнул головой и неожиданно озорно подмигнул другу: дескать, вот как, Шурка! А Шурка тоже растянул рот в широкой улыбке, затряс его за плечи:
— Эх, Игорь, я так обрадовался, что нам общий старт вышел! И сразу понял: ты победишь, но я не сдамся без боя. Так и получилось. Горячий был поединок! — Он задумался, словно снова переживая жаркую схватку на ипподроме, и заговорил о позабытом Чубаре: — Не удалось ему никакой подлостью помешать… А ведь это он угнал тогда Амальгаму. Знаешь, Игорь, меня не проведешь. Это он тогда…
— Неужели он? — сдавленно спросил Игорь, поднимаясь в полный рост.
— А чего еще ждать от завистника? — Шурка презрительно сплюнул. — Вообразил, что самый первый в школе… Поганка! Я раньше думал отлупцевать его, а теперь — поверишь? — даже неохота мараться. Говорит, переведется в шестой «В»…
— И хорошо, если переведется! — горячо подхватил Игорь. — А из конноспортивной школы мы его сами исключим. Не имеет права такой человек быть на конезаводе. Ведь это государственное хозяйство, понимаешь? И кони государственные. Эти кони еще будут, наверное, рекорды ставить за границей… Нет, идем к ребятам и при них спросим у Чубаря!
Они поспешили к конюшне, а здесь как раз все были в сборе и, разнося корм лошадям, шумно обсуждали состязания. Вот теперь, при всех, и надо поговорить с Чубарем!
Игорь зло посмотрел на Чубаря, а Чубарь наверняка догадался, что сейчас пойдет разговор о нем, и съежился, часто-часто заморгал глазами.
«Да он же трус!» — с брезгливой досадой подумал Игорь и, чтобы не видеть поникшей спины Чубаря, шагнул в знакомый денник.
Лошадь протяжно заржала, приветствуя наездника, Игорь сунул ей в губы сахар, провел рукою по теплой морде, и на ладони у него осталось влажное дыхание Амальгамы.
