— А что, их нет дома?
Волчок поднял острую морду к Давиду, растерянно захлопал глазами, мучительно пытаясь понять мальчика, но, разумеется, по своему обыкновению, ничего не понял.
— Ах ты глупыш, глупыш. — И Давид снова ласково потрепал Волчка по голове. Потом, приподнявшись на носки, он крикнул через ограду во двор: — Сурен! Армен!
Но во дворе никого не было видно. «Наверное, ещё не пришли из школы, — подумал Давид. — И бабка их, как всегда, заперлась и отдыхает на своей тахте».
— Видать, их нет дома, — проговорил Давид и посмотрел на поднятую к нему морду пса. — Ах ты, бедолага… Ничего-то ты не понимаешь, ничего-то ты не соображаешь… Небось трудно тебе приходится в жизни, да? — Волчок наклонил голову. — Ладно, пошли ко мне в гости. — Давид выпрямился, поманил собаку рукой. На этот раз Волчок понял мальчика, покорно последовал за ним.
Едва Давид открыл калитку, как Санасар с радостным лаем бросился к нему, стараясь лизнуть своего маленького хозяина в лицо или же хотя бы потереться о его ноги.
— А у нас сегодня гость, — сказал Давид, показывая рукой на Волчка.
Санасар, словно поняв слова своего хозяина, подошёл к стоящему поодаль Волчку, вытянул морду, добродушно обнюхал того. Волчок в ответ завилял хвостом.
Оставив собак во дворе, Давид вошёл в дом, поел, потом вынес кое-что поесть и псам. Наигравшись с ними вволю, Давид взял в руки книжку, которую учительница русского языка велела прочитать дома вслух. Начало она прочитала вслух в классе сама, а конец рассказа велела дочитать дома. «Интересно, нашёлся мальчик, которого отряд потерял в лесу?» — подумал Давид и открыл книжку на нужной странице.
— «Но тут вожатый, — громко начал читать Давид, стараясь произносить русские слова без армянского акцента, — заметив, что ребята разбрелись по лесу, забеспокоился. «Надо собрать их вместе, — подумал он, — а то неровен час, ещё кто-нибудь может заблудиться в лесу». «Ко мне, ребята, сюда! — крикнул вожатый. — Ко мне!..».
И… Давид прервал чтение, он поднял голову: к нему со всех ног мчался Волчок. Пёс, взметнув облако пыли, остановился перед ним с таким видом, словно ожидал следующей команды: уши торчком, в глазах напряжённое внимание. С секунду Давид удивлённо смотрел на собаку — и вдруг догадался. Решив проверить свою догадку, Давид отложил книгу, встал.
— Лежать, Волчок! — скомандовал он на русском языке. Волчок лёг на землю.
— Встать!
Волчок послушно вскочил на ноги. Санасар стоял рядом и удивлённо таращился на своего хозяина: он ничего не понимал, для его слуха, наверное, команды на русском языке звучали такой же тарабарщиной, какой звучали для Волчка команды на армянском.
— Сурен! Армен! Идите-ка сюда! — подбежал Давид к ограде, как только услышал из соседнего двора голоса вернувшихся братьев. Мальчики подошли близко к забору.
— Что ты орёшь как резаный? Пожар, что ли? — спросил Аршен.
— Волчок не Дмбо, не тупица! — захлёбываясь словами, взволнованно сказал Давид. — Он просто-напросто не знает армянского языка!
Братья смотрели на Давида недоверчиво.
— Разве собаки знают языки? — спросил Сурен.
— Не верите? Сейчас увидите сами. — Давид стал подавать команды Волчку по-русски, и пёс чётко выполнил все команды.
Братья изумлённо уставились на Давида.
— Вай, а откуда ж ты узнал, что Волчок понимает только русский?
— Случайно, — ответил Давид и тут же рассказал им, каким образом он обнаружил, что Волчок вовсе не тупица, а просто-напросто не знает армянского языка.
— Давид, подойди-ка сюда! — позвала сына Аревик, заметив, что тот опять стоит у низкой каменной ограды, отделявшей их маленький двор от просторного двора соседей, заросшего высокой сочной травой.
Давид нехотя подошёл к матери. В руках он держал суковатую ветку, с которой сдирал зеленовато-коричневую тонкую кору. Под ней обнажалась влажная белая древесина.
— Ты меня удивляешь, Давид, — сказала мать, поставив на землю большую потёртую сумку, с которой она обычно ходила на работу.
— Чем? — спросил Давид, хотя прекрасно знал, чем он удивляет мать.
— А тем, что чуть свет ты опять торчишь у их ограды! — Сложив на груди руки, она с упрёком посмотрела на своего упрямого сына. — Неужели ты не можешь жить без Армена и Сурена? Разве у тебя нет других товарищей, что вечно лезешь к этим негодным мальчишкам со своей дружбой? Ну хорошо, Давид-джан, — терпеливо продолжала она, глядя на кудрявую макушку Давида, возившегося со своей веткой, — если уж ты не можешь себя чем-нибудь занять, сходи к Шагену или же его позови сюда: он мальчик хороший и, кроме того, твой одноклассник. — Теперь она говорила с жаром, словно старалась вбить сыну в уши каждое слово: — Перестань возиться с палкой! Ты же видишь — я с тобой разговариваю. — Мальчик поднял глаза на мать. — Армен и Сурен — плохие, злые мальчишки, к тому же много старше тебя. Не лезь к ним, ничему хорошему ты у них не научишься!
— Ничего они не злые, — буркнул Давид, умудрившись отодрать зубами тонкую ленточку коры.
— Перестань, зубы испортишь! — Давид послушно опустил палку. — Как же они не злые, если у них хватило жестокости привязать тебя к дереву и бросить одного на всю ночь в тёмной лощине? Неужели ты забыл и простил им этот ужасный поступок?
— Ну, мам, ты же знаешь, что Армен привязал меня к дереву за то, что я потерял его любимый ножик… Он сказал, что если я останусь всю ночь в лощине, то вспомню, где обронил его.
— Постой, постой! Ты ведь говорил, что после того, как сделал себе крюк, ты вернул ему ножик.
— Я говорил: «Кажется, вернул…» Но может, и обронил в кустах, не помню я, мама, честное слово, не помню!
— Ну хорошо, — теряя терпение, сказала Аревик, — допустим, что ты потерял его нож, всё равно это бессердечно — бросить восьмилетнего мальчишку одного в лесу, да ещё привязанного к дереву! А вдруг на тебя напал бы какой-нибудь зверь?
— Но, мам, я же тебе объяснил, как всё получилось! Я сам, понимаешь, сам согласился, чтобы они привязали меня к дереву! Ну, как Давида Сасунского, помнишь? Это же была игра!
— Не оправдывай их, Давид-джан, — всё равно они плохие мальчики, особенно Армен, и я запрещаю тебе водить с ними дружбу, понял? — сказала мать строгим тоном.
Давид опустил голову.
— Понял…
Когда мать наконец ушла на работу, Давид состругал с ветки все сучки и неровности, аккуратно обрезал концы, и у него получилась отличная гладкая трость. Потом он стал бесцельно слоняться по тенистому, расцвеченному яркими солнечными бликами двору, пока… пока ноги сами не понесли его к ограде.
Заглянув через ограду в соседний двор, Давид увидел в нескольких шагах от себя Армена.
Он сидел на плетёной корзине и что-то мастерил. «Интересно, что он там делает», — подумал Давид и, присмотревшись внимательнее, заметил в руках Армена складной нож с яркой зелёной ручкой — тот самый ножик, который он потерял две недели назад, когда они собирали ежевику у подножия Лысых гор…
Армен поднял голову, и в то же мгновение глаза его встретились с чёрными, широко расставленными глазами Давида. Кровь медленно стала приливать к лицу Армена… Давид отвернулся и, ни слова не промолвив, отошёл прочь от ограды.
Спустя несколько дней после происшествия у Лысых гор Армен нашёл ножик с зелёной ручкой в своей куртке. Нож просто провалился за подкладку сквозь дыру в кармане. Сначала мальчик хотел рассказать всем о находке. Но потом, поразмыслив, он решил: «Зачем? Пожалуй, не стоит об этом никому говорить, в особенности же брату и Давиду. А то получится, что мы с Суреном, не разобравшись как следует, ни за что ни про что привязали Давида к дереву на всю ночь. Чего доброго, — подумал он, — эти мальцы ещё перестанут меня слушаться…» А он, Армен, привык, чтобы мальчишки уважали его и слушались. Словом, он решил никому не говорить, что ножик нашёлся.
Но в тот злополучный день, когда, случайно подняв голову, он встретился с глазами Давида, глядевшими на него с безмолвным удивлением и упрёком, — в тот день с внезапной ясностью ему раскрылась вся гнусность своего поведения. И в тот же вечер, едва он закрыл глаза, ему представилось: два чёрных, широко открытых глаза с укоризной глядят прямо ему в лицо… Армен крепко зажмурился, зарылся лицом в подушку.
Осуждающие глаза Давида с этого времени стали видеться ему всюду, в любое время дня и ночи. Вот он возвращается вечером домой, и вдруг его ослепляет яркий свет фар едущей навстречу машины, — и в то же мгновение ему представляются два огромных, светящихся укором глаза. Вот он достаёт зачем-то ножик из кармана и снова видит перед собой глаза Давида…
И сегодня, в это чудесное летнее утро, едва проснувшись, он выбегает во двор, сладко потягивается, но вдруг взгляд его падает на ограду. Ему снова видятся два огромных чёрных глаза с застывшим в них немым укором… и день безнадёжно испорчен для Армена.
