Которая молча надела куртку, молча вышла на площадку, молча спустилась на лифте вниз. Она шла по улице, глядя себе под ноги. Она знала, что он смотрит на нее сверху из окна, но не могла поднять голову. Ей надо было смотреть под ноги, чтобы не оступиться.
По ее щекам струились слезы…
…Как только я зашла за угол, то выхватила телефон и, утирая слезы рукой, набрала номер.
– Туся! Тусечка…
– Мария! – вскрикнула она. – Послушай! Вчера… вчера произошло что-то странное! Я… я поругалась с Алей.
У Туси тоже был такой голос, словно она вот-вот расплачется.
– Это было ужасно, просто кошмар, да еще и в праздник, я не знала, что делать, я хотела позвонить тебе, но боялась… Сначала я страшно удивилась, когда она достала из шкафа…
– Туся, – перебила я подругу, – послушай, мы расстались с Анхелем.
– Как расстались? Надолго?
– Навсегда!
Я залилась слезами.
– Маришечка, – проговорила Туся, всхлипывая, – приходи ко мне, ладно? Прямо сейчас… Хотя стоп! Погоди. Когда он улетает? Точнее, когда он уезжает из дома?
– Через полчаса, – проревела я, – а что?
– Да так, просто, просто так, – пробормотала Туся, – ничего-ничего, все в порядке. Так, может, ты сначала домой зайдешь, переоденешься, а потом ко мне?
– Хорошо, – всхлипнула я и повесила трубку.
У Туси явно возникла какая-то мысль, но мне, если честно, было все равно. Опустив голову, я побрела домой. Мама будет уговаривать умыться, позавтракать…
Но мне не хотелось ни того, ни другого. Лечь, накрыться одеялом и не думать. Не думать о нем, не думать о нас, не думать о том, что мое заветное желание не исполнилось.
Он все-таки улетает.
И вот, я в «Наполеоне», в кафе у входа. Вспоминаю, как пила латте из стакана на высокой ножке, а Анхель – кофе из френч-пресса, густой, черный, с терпким запахом.
Интересно, раскупили карнавальные костюмы? Интересно, я смогу подняться на второй этаж, проверить это и не разреветься при виде сверкающих гирлянд и лампочек, обвивающих перила, как в «Аватаре».
Наверное, смогу, особенно если не встречу ни одной целующейся на эскалаторе парочки…
Тут я вздрогнула. На экране плоского телевизора, висевшего над барной стойкой, появился Хуанес. Тот самый певец, чью песню я пыталась спеть на вечеринке Егора, чью песню мне помог допеть Анхель… Тот самый, чей постер улетел под мою кровать и до сих пор там валяется.
Хуанес сидел на сцене грустный, прижимая к груди гитару, и пел, конечно… «Камиса негра»!
А внизу, вместо привычных эсэмэсок типа «приятный парень познакомится с приятной девушкой для приятного времяпрепровождения» или «масик, я люблю тебя, твой котик» побежал перевод песни…
Нет, когда-то, когда я разучивала эту песню, я посмотрела в словаре значение каждого слова. Но тогда я не страдала от несчастной любви. Сейчас мое сердце, которое крутила тоска по Анхелю, впитывало каждое слово этой грустной песни, песни о расставании…
Черная рубашка
У меня есть черная рубашка —
Сегодня у моей любви траур,
Сегодня у меня в душе горе,
И во всем виноваты твои чары.
Сегодня я знаю, что ты меня уже не любишь,
И это причиняет мне такую боль,
Что у меня есть только черная рубашка
И горе, что меня терзает.
«Горе, что меня терзает», – шепотом повторила я. Голос певца звучал совсем по-другому.
Раньше мне казалось, что Хуанес поет с насмешкой, но только теперь я ощутила, сколько горечи в его словах, сколько боли, сколько обиды.
Последние слова этой песни обожгли меня:
И у меня есть только черная рубашка
И твои чемоданы у двери.
По-испански это звучало как «и тус малетас ен ла пуэрта». «Малета», – сказал Анхель. «Чемодан». Вот оно.
Наши отношения были обречены с самого начала. Мы влюбились друг в друга, пока пели песню. Но это была песня о расставании. Вот я и получила «чемоданы у двери»…
Все это было известно с самого начала, надо было просто вслушаться в песню! Не стоило, не стоило мне лететь вниз вместе со снежинками… Ведь судьба у снежинок одинаковая. В конце каждая разбивается.
Я вскочила, не допив кофе. Бросила на стол двести рублей и побежала прочь. Если раньше у меня были сомнения – смогу ли я подняться на второй этаж, смогу ли снова увидеть ведьму с сигаретой в силиконовых зубах, – то теперь я поняла – я могу увидеть хоть живого бегемота, только пожалуйста – подальше от слов этой песни, терзающей мой слух и мое сердце…
У эскалатора стояла миловидная барышня в короткой клетчатой юбке. Она сунула мне в руки листок со словами:
– Приходите сегодня в кино, на премьеру фильма «Воспоминания».
– У меня, знаете ли, и так воспоминаний по горло, – сквозь зубы проговорила я, шагая на эскалатор.
Листок я смяла и сунула в карман не глядя.
– И обязательно прихватите с собой вашего молодого человека, – прощебетала мне вслед барышня, – влюбленным парочкам у нас скидка!
Я зажмурилась, но, к счастью, движущаяся лестница унесла меня вверх – подальше от барышни. Наверху я открыла глаза, шагнула на второй этаж.
Медленно приблизилась к лотку с новогодними костюмами… Костюма ведьмы не было, но, может быть, его перевесили.
– Привет! – обрадовалась мне продавщица. – Ну как? Подошел костюмчик-то?
– Какой костюмчик? – не поняла я.
– Ну, ведьмы. Тебе же купил твой парень.
«Твой парень», – это было как обухом по голове.
Я развернулась и снова бросилась бежать. Глупая продавщица перепутала меня с кем-то, а я вот теперь бегу и рыдаю, как дурочка, размазывая тушь. Зачем ноги привели меня в этот дурацкий «Наполеон»?! Кого я тут надеялась найти? Анхеля?!
Я добежала до второго эскалатора. Замедлила шаг и подошла к стеклянному ограждению, отделявшему эскалаторы. Надо было вытереть щеки, нечего народ пугать. Сегодня только второе января, не все еще очнулись после праздника, примут еще за вампира…
Я оперлась одной рукой на ограждение, а другой принялась шарить по карманам в поисках бумажного платочка. Но спокойно постоять мне и тут не удалось.
У стеклянного забора рядом со мной стоял невысокий дяденька. Его лицо показалось мне знакомым. Возле него подпрыгивала девочка лет четырех и громко кричала:
– Папа! Возьми меня на ручки! Возьми!
– Не возьму, – спокойно качал головой папа.
– Возьми! – повысила голос девочка. – Я устала!
– Не возьму! Терпи!
– Не хочу терпеть! Я устала! Устала! – расплакалась девочка.
Папа молча наблюдал за девочкой, которая принялась рыдать все громче и громче, но его руки как были сунуты в карманы куртки, так там и оставались. Наконец, девочка упала на пол и зарыдала:
– Ну возьми-и-ии! У меня ножки болят!
Папа молчал.
– Возьми на ручки! – крикнула она, молотя кулаками по полу.
– А ты и так на ручках! – вдруг ухмыльнулся папа.
– Что? – опешила девочка, на секунду замолчав.
– Ты и так на ручках, зачем тебя брать!
Девочка не сразу поняла, о чем говорит ее папа. А когда до нее дошло, она разрыдалась с новой силой. На них стали оглядываться прохожие.
– Ладно! – сказал папа, вытащив руки из карманов. – Беру!
Я перевела дух. Наконец-то смягчился!
– Ты хотела на ручки? – спросил папа, подхватив дочку под мышки и поднимая ее повыше. – Ну вот ты и на ручках!
Он поднял ее и, к моему ужасу, перенес через стеклянное заграждение. Повиснув над движущимися эскалаторами, девочка издала истошный крик и замолчала. А папа держал ее над пропастью и громко спрашивал:
– Ну что? Хорошо на ручках? Хорошо?
Тут уже не выдержала я и заорала. Папа оглянулся на меня, а с другой стороны к нему вдруг подошел кто-то огромный и лохматый, развернул его за плечи, заставив вернуть девочку на пол. Я вздрогнула, узнав своего старого знакомого – здорового, похожего на Хагрида из «Гарри Поттера» дядьку в свалявшейся лисьей шубе.
– Ну-ка, не шали! – прикрикнул дядька, но не на девочку, а на ее папу.
– Что? – не понял папа девочки.
– Не шали, говорю! Не то самого на ручки возьму! Взять?
Дядька шагнул поближе.
– Не надо, – буркнул папа девочки и, схватив дочку за руку, двинулся к эскалатору.
– То-то же! – усмехнулся ему вслед мой знакомый. Он проводил папу с девочкой долгим взглядом, а потом обернулся ко мне и подмигнул.
– Здрасте, – пробормотала я.
В это мгновение с эскалатора сошла целая толпа школьников. Они двинулись прямо на моего знакомого, обступая и обгоняя его, хохоча, перекидываясь разноцветными шуршащими мячиками для игры в сокс[1], стягивая друг у друга шапки и подбрасывая в воздух, лопая пузыри жевательной резинки и выкрикивая какие-то новогодние приветствия. Когда толпа прошла мимо меня, моего знакомого в лисьей шубе уже не было на месте.
И вдруг я вспомнила – где я видела этого дядьку, папу девочки. Это был папа нашей Али! Они с Алиной мамой развелись давно, пять лет назад. Он почти сразу женился, и у них родилась девочка, вот эта, которую я видела сегодня. Аля пару раз упоминала о сестре, но довольно неохотно.
