Николай Вурдов - Робинзоны студеного острова

— А может, еще не возьмут тебя, Мишенька, — тихо, почти, шепотом говорила мать — какой из тебя вояка?

— Ты что, с ума сошла? — сердито шипел Миша. — Как это не возьмут? Чем я хуже других? А не возьмут, так я сам уйду на фронт. Каково возвращаться в деревню как бракованному коню?! Да меня там все бабы засмеют.

— Ну-ну, не сердись, Мишенька, — гладила его по плечу мать, — а и возьмут, так ты уж, ради бога, не суйся вперед, не высовывайся зря, не подставляй себя под пули.

— Опять ты заладила свою молитву, — недовольно ворчал Миша и отходил к товарищам, а мать вытирала уголком платка выступившие слезинки и шептала ему вслед:

— Господи Иисусе Христе, сохрани и сбереги!

— Не изводись заранее, тетка, — успокаивал ее степенный седобородый старичок в белой заячьей шапке. — Не все же на фронте погибают. Я вот, к примеру, две войны прошел — и, гляди, жив, все еще чирикаю. Ну; конечно, и пораненный был несколько раз и контуженный, но ведь на то и война. Да их еще и не сразу на фронт пошлют, обучать будут с полгода, а к тому времени, может, и Гитлера одолеют — конец войне будет.

— Ой, что-то еще не видно конца войне! — вздыхала женщина.

— Ничего! Скоро сломают хребет ему, злодею, кол осиновый вобьют в могилу!

— Так-то оно так, да сколько еще тыщь ребят поляжет да калеками, станет до этого времени! — качала головой мать призывника.

А ребятам словно и не было до всего этого дела. Собравшись в кружок, они залихватски пели хором:

Старичок в заячьей шапке сопровождал до Котласа какой-то груз. Он то и дело, кряхтя, поднимался со своего места и уходил проверить груз — не покушается ли кто на него.

— Эх, курнуть бы разок! — вздыхал он, почесывая затылок, и с нескрываемой завистью посматривал на призывников, которые по очереди затягивались цигаркой-самокруткой.

Я пожалел его и предложил закурить. Ох, как оживился дедок! Достал из кармана сложенную книжечкой газету, оторвал клочок, а когда я подал ему махорку, он чуть не рассыпал ее — так у него дрожали руки от нетерпения.

Он несколько раз глубоко и жадно затянулся.

— До чего же хороша ярославская махорочка! Будто сердце маслом помазали.

Скоро о моем «богатстве» узнали и призывники. Один за другим со смущенными лицами подходили они ко мне «стрельнуть" на цигарку. При подходе к Котласу махорки у меня осталось цигарки на две-три, не больше, и я отдал ее старичку. Тот порылся в своем заплечном мешке и протянул мне солидный кусок свиного сала. Я было застеснялся, но старик решительно сунул мне сверток в карман:

— Бери, пригодится в дороге.

Да, спорить и ломаться мне было никак нельзя. За двое с половиной суток пути до Котласа мои продуктовые запасы совсем истощились. Я экономил хлеб, но когда то один, то другой пассажир доставал свои припасы и принимался за еду, аппетит у меня разыгрывался зверский… Осталось полкило хлеба и совсем немного сахарного песку.

В Котласе мне надо было сделать пересадку и ехать по Вычегде до деревни Айкино, откуда начинался тракт в Удорский район. В ожидании, отхода вычегодского парохода я решил побродить по улицам Котласа.

По широкой деревянной лестнице я поднялся на угор к двухэтажному зданию речного вокзала. Отсюда открывался вид на заречные луга, кусты, желтый песчаный пляж. Малой Двины, виднелось и место слияния Малой Двины с Вычегдой.

Котлас тогда был мало похож на город. Вдоль всех улиц тянулись одноэтажные, бревенчатые домики, с резными наличниками на окнах. Около каждого домика, как в деревне, — небольшие огородики, а улицы и узенькие деревянные тротуары были так обильно покрыты грязью, что местами я еле вытаскивал ноги из этого жидкого месива. Местные жители ходили в высоких сапогах.

…Как непохож нынешний Котлас с многоэтажными каменными домами, широкими площадями, асфальтированными улицами на Котлас того времени!..

Скоро я опять сидел на поленнице дров, но уже на другом пароходе, бойко пенящем плицами воды Вычегды.

На другой день я должен был сойти на пристани Айкино, но вышло иначе…

Пароход приткнулся к высокому обрывистому берегу. На самом верху берегового откоса в несколько рядов стояли поленницы дров. Длинные чурки скользили вниз по узкому деревянному лотку, в конце которого торчал железный клин. Чурки с ходу ударялись об него и с треском разлетались в стороны.

Пароход должен был грузиться дровами. Я поинтересовался у вахтенного штурмана, долго ли простоим здесь.

— Часа полтора — самое малое, — уверенно ответил он.

Я решил сходить в поселковый магазин, получить хлеб по рейсовой продуктовой карточке. Это можно было сделать и в Котласе, но тогда я подумал, что лучше потерпеть до Айкина: больше хлеба останется на пешую дорогу. Здесь же мучительная пустота в желудке заставила меня забыть о бережливости.

Магазин находился совсем близко от берега. У прилавка стояло всего три покупателя.

Только я успел завернуть в газету полученную буханку, как с берега послышался короткий отходной гудок парохода. Меня как будто кипятком ошпарили. Чуть не сбив с ног входившего в магазин покупателя, я, не разбирая дороги, прямо по грязи бросился к берегу… Пароход, уже набирая скорость, плыл посредине реки.

Я что-то кричал, поднимая руки, бежал вслед за пароходом по берегу, но скоро понял, что все это бесполезно. Пароход скрылся за ближним поворотом, а я без сил опустился на какой-то трухлявый пенек.

Вот это история! Потерял все вещи, остался в неизвестном поселке, где даже пристани нет. Что может быть хуже этого?

Но долго сидеть на месте я не мог. Надо было что-то предпринять, но что именно, я не представлял.

Я подошел к рабочим, разгружавшим дрова с тракторного прицепа.

— Почему пароход отошел раньше времени? — спросил я у них.

— Дрова, видишь ли, ему не понравились. Решил в другом месте брать, — отрываясь от своего дела, ответил бородатый, угрюмого вида рабочий.

— А ты что, с парохода, что ли? — поинтересовался он.

Я рассказал о своем несчастьи.

Бородатый и его напарник, чуть постарше меня парнишка, посочувствовали, поцокали языками, покачали, головами, но мне от этого не стало легче.

— Слушай, кореш! — вдруг вскинулся молодой. — Дуй-ка ты сейчас на почту и подавай телеграмму на пристань Слободчиково. Дотуда двадцать километров, но ведь пароход еще будет останавливаться, грузиться дровами. Вполне успеют получить. Напиши: так, мол, и так, отстал от парохода, вещи такие-то, лежат там-то, прошу снять. А завтра ты сам туда доберешься пешим ходом.

Как же мне это самому не пришло в голову? От души поблагодарив за совет, я побежал на почту.

Дежурившая там женщина даже немного испугалась, когда я, запыхавшийся от бега, потный, возбужденный, ворвался в помещение. Со строго официальным лицом она попросила у меня паспорт и проездной билет. Паспорта тогда у меня еще не было, имелось только свидетельство о рождении со штампами управления тралфлота на обороте — отметками о приеме на работу и увольнении. Проездной билет был при мне.

Телефонистка долго не могла дозвониться до пристани.

— Слободчиково… Слободчикдао… Алё… Слободчиково!.. — ласково и певуче ворковала она в трубку, потом, ожесточась, зло крутила ручку аппарата и кричала:

— Слободчиково! Что вы там уснули, что ли?..

С большим трудом, но телефонограмма была все же отправлена.

У меня стало немного легче на душе: может быть, поможет телефонограмма и снимут с парохода мои вещи.

Время уже подходило к вечеру, стало смеркаться. Я сгоряча хотел было сразу же отправиться в путь, но телефонистка отговорила:

— Куда же ты на ночь глядя? Завязнешь в грязи, замерзнешь в дороге.

Надо было ночевать в деревне, но кто же пустит на ночлег незнакомого, невесть откуда взявшегося парня?

— Ночуй у нас. В избе места хватит. У меня сейчас дежурство кончается, — предложила женщина с почты.

Я с великой радостью согласился.

Было уже совсем темно, когда мы подошли к домику Анны Ивановны (так звали телефонистку). В небольшом окне только вблизи можно было увидеть маленький, с мышиный глаз огонек.

Я заробел немного: как-то встретят мое появление родные Анны Ивановны, но она, как будто почувствовав мою стеснительность, успокоила:

— Заходи, заходи, не бойся, не укусят. Невелика у нас и семья: дедка — отец мой, да два постреленка — Санька и Васька.

Я ополоснул сапоги в ближней лужице и вслед за хозяйкой вошел в избу.

Домашним теплом и уютом дохнула на меня большая горница с широкой русской печью справа от дверей и аккуратно застеленной кроватью слева. Низко над головой — полати.

В левом переднем углу за столом, касаясь лбами, что-то писали двое мальчишек. Справа, чуть в стороне от них, сутулилась старческая спина. По движениям рук было видно, что старик вяжет сеть.