— Ах, вот как, — произнес граф. — Что ж, позвони.
Карета мягко катила по аллее под высокими сводами деревьев. Граф молчал, но Фаунтлерой говорил, не смолкая, и все о пони. Какого он цвета? А он большой? Как его зовут? Что он ест? Сколько ему лет? А можно завтра встать пораньше, чтобы посмотреть на него?
— Вот Дорогая обрадуется! — повторял он. — Она будет вам так благодарна за вашу доброту ко мне! Она ведь знает, что я всегда пони любил, только мы никогда не думали, что у меня будет свой пони. На Пятой авеню жил один мальчик, так у него был пони, он на нем каждое утро ездил, а мы всегда, когда гуляли, мимо его дома проходили, чтобы на пони взглянуть.
Он откинулся на подушки и несколько минут сосредоточенно рассматривал графа.
— По-моему, вы самый добрый человек на свете, — наконец убежденно произнес он. — Вы всегда делаете добро, правда? И думаете о других. Дорогая говорит, что это и есть настоящая доброта — когда думаешь не о себе, а о других. А вы ведь так и поступаете, правда? Его сиятельство так поразился, услышав этот лестный отзыв, что положительно не знал, что сказать. Он чувствовал, что ему надо собраться смыслями. Его крайне удивило то, что этот доверчивый ребенок видит лишь доброту и великодушие во всех его неприглядных поступках. А Фаунтлерой продолжал, восторженно глядя на него большими, ясными, невинными глазами.
— Вы стольких людей осчастливили, — говорил он. — Майкла с Бриджит и их детей, а потом торговку яблоками, и Дика, и мистера Хоббса, а еще мистера Хиггинса и миссис Хиггинс с детьми, и мистера Мордонта — он так обрадовался! — и Дорогую, и меня… Ведь вы мне пони подарили и еще всего сколько! Знаете, я считал на пальцах и в уме, и у меня получилось двадцать семь человек! Вот сколько людей вы осчастливили! Это так много — двадцать семь человек!
— И это я, по-твоему, их осчастливил? — спросил граф.
— Конечно, вы же сами знаете, — подтвердил Фаунтлерой. — Вы всех их сделали счастливыми. Знаете, — продолжал он нерешительно, — люди иногда ошибаются насчет графов, если они с ними не знакомы. Вот мистер Хоббс тоже ошибался. Я ему об этом напишу.
— Что же мистер Хоббс думал о графах? — поинтересовался старый аристократ.
— Видите ли, — отвечал его юный собеседник, — дело в том, что он ни одного графа не встречал и только читал о них в книгах. Он думал — только вы не обращайте внимания! — что все графы ужасные тираны, и говорил, что он их близко к своей лавке не подпустит. Но если б он с вами познакомился, я уверен, он бы свое мнение изменил. Я ему о вас напишу.
— Что же ты ему напишешь?
— Я ему напишу, — произнес с воодушевлением Фаунтлерой, — что такого доброго человека я в жизни не встречал. Что вы всегда о других думаете, и об их счастье печетесь, и… и я надеюсь, что, когда я вырасту, я буду такой же, как вы.
— Как я! — повторил граф, глядя на обращенное к нему детское личико. Темная краска залила его морщинистые щеки — он отвел глаза и принялся смотреть в окно кареты на огромные буки, красновато-коричневые листья которых блестели под солнечными лучами.
— Да, как вы! — повторил Фаунтлерой и скромно прибавил: — Если только смогу, конечно. Может быть, я не такой добрый, как вы, но я буду стараться.
Карета плавно катила по величественной аллее под сенью развесистых дивных деревьев, попадая то в густую зеленую тень, то в яркие солнечные пятна. И снова Фаунтлерой увидел прелестные поляны с высокими папоротниками и колокольчиками, которые чуть шевелил ветерок; он видел оленей, которые стояли и лежали в высокой траве, глядя огромными удивленными глазами вслед карете, и убегавших подальше от аллеи бурых кроликов. Он слышал, как с шумом пролетали куропатки, как кричали и пели птицы, и все это казалось ему еще прекраснее, чем прежде. Сердце его исполнилось радости и счастья при виде окружавшей его красоты. А старый граф, тоже смотревший в окно, видел совсем иное. Перед ним проходила вся его долгая жизнь, в которой не было места ни добрым мыслям, ни великодушным поступкам; череда дней и лет, когда молодой, богатый, сильный человек тратил свою молодость, здоровье, богатство и власть на исполнение собственных прихотей, чтобы как-то убивать время. Он видел этого юношу — когда время прошло и наступила старость — одиноким и без друзей, несмотря на окружавшую его роскошь; видел людей, которые не любили или боялись его, людей, которые ему льстили или пресмыкались пред ним, но он не видел никого, кому было бы не безразлично, жив он или умер, если только от этого не проистекало для них какой-либо выгоды или проигрыша. Он смотрел на свои обширные владения и думал о том, о чем Фаунтлерой и не подозревал, — как далеко они простираются, какое в них заключено богатство и сколько людей живет на этих землях. Ему было известно также — этого Фаунтлерой тоже не мог знать, — что среди всех этих бедных или зажиточных людей вряд ли нашелся бы хоть один, кто не завидовал бы его состоянию, власти и знатному имени и решился бы назвать его «добрым» или захотел бы, как этот простосердечный мальчуган, походить на него.
Думать об этом было не очень-то приятно даже такому искушенному цинику, который прожил в мире с самим собой семьдесят лет, нимало не заботясь о том, что думали о нем люди — лишь бы не нарушали его спокойствия и исполняли его прихоти. И то сказать, раньше он никогда не снисходил до размышлений обо всем этом, да и сейчас задумался лишь потому, что ребенок был о нем лучшего мнения, чем он того заслуживал, и захотел последовать его примеру. Все это заставило графа задать себе вдруг вопрос о том, насколько он достоин подражания. Фаунтлерой решил, что у графа опять разболелась нога — так сильно тот хмурил брови, глядя в окно кареты, и потому старался его не беспокоить и молча любовался деревьями, папоротниками и оленями.
Наконец карета выехала за ворота парка и, прокатив еще немного под деревьями, остановилась у Корт-Лоджа. Не успел лакей распахнуть дверцы кареты, как Фаунтлерой спрыгнул на землю.
Граф вздрогнул и вышел из задумчивости.
— Что? — произнес он. — Мы уже приехали?
— Да, — отвечал Фаунтлерой. — Вот ваша палка. Обопритесь на меня, когда будете выходить.
— Я не собираюсь выходить, — бросил граф.
— Как? Вы не навестите Дорогую? — спросил пораженный Фаунтлерой.
— Дорогая меня извинит, — молвил граф сухо. — Ступай и скажи ей, что даже пони тебя не удержал.
— Она так огорчится, — сказал Фаунтлерой. — Она очень хочет вас видеть.
— Не думаю, — возразил граф. — Я пришлю за тобой позже карету. Томас, велите Джеффри ехать.
Томас захлопнул дверцу; Фаунтлерой, бросив на него недоуменный взгляд, побежал к дому. Граф, подобно мистеру Хэвишему, имел возможность полюбоваться парой крепких ножек, быстро замелькавших по дорожке. Их обладатель, как видно, не желал терять ни минуты. Карета медленно покатила прочь, но его сиятельство все смотрел в окно. В просвет между деревьями ему была видна дверь дома: маленькая фигурка взбежала по ступенькам, ведущим в дом; навстречу выбежала другая фигурка — невысокая, юная, стройная. Они бросились друг к другу — Фаунтлерой кинулся в объятия матери, повиснув у нее на шее и целуя ее милое лицо.
К утренней службе на следующее воскресенье в церковь собралось множество народа. Мистер Мордонт не помнил, когда еще церковь была так переполнена. Явились даже те, кто не оказывал ему ранее чести слушать его проповеди. Приехали и крестьяне из соседнего прихода в Хэзилтоне. Тут были крепкие фермеры с загорелыми лицами и добродушные полные женщины с румяными, как яблоки, щеками, в праздничных чепцах, ярких шалях и с целым выводком детей. Явилась и докторша со своими четырьмя дочерьми. Миссис и мистер Кимзи, изготовлявшие в своей аптеке порошки и пилюли для всей округи радиусом в десять миль, устроились на своих обычных местах; свои места на церковных скамьях заняли миссис Диббл, деревенская портниха миссис Смифф со своей приятельницей модисткой мисс Перкинс; явился и фельдшер, и аптекарский ученик, — словом, все семьи в округе так или иначе были представлены, все были тут. Немало удивительных историй пересказали за прошедшую неделю в округе о лорде Фаунтлерое. В лавку миссис Диббл явилось столько покупателей, чтобы купить тесьмы или иголок на пенни, а заодно послушать последние новости, что колокольчик над дверью совсем охрип от усталости. Миссис Диббл знала до мельчайших подробностей, как обставлены комнаты маленького лорда, какие он получил дорогие игрушки, какой красивый гнедой пони ждал его на конюшне вместе с маленьким грумом и двухколесной тележкой с серебряной сбруей. Миссис Диббл могла поведать и о том, что сказали слуги, встретившие мальчика в вечер его приезда, и как все женщины в людской в один голос заявили, что это стыд — стыд, да и только! — разлучать бедного малютку с матерью, и что сердце у них просто замерло, когда он один отправился в библиотеку, потому как поди знай, как его примут, ведь нрав у графа такой, что пожилым не угадать, что он выкинет, не то что ребенку.
