Супруги вместе прошли в детскую и любовались ребенком. Его носила на руках няня Лукерья, по-прежнему скромная, красивая и преданная.
Юрий Петрович стал ее расспрашивать про сына, и она рассказала:
— Уж очень любопытен Мишенька! Что ни увидит, все спрашивает: зачем да почему? А уж вспыльчив, точно порох! Надумалось ему нынче бросать тарелки и стаканы на пол, ну так и рвется, плачет: «Дай!» Дала ему — бросил и успокоился.
Юрий Петрович засмеялся!
— Характерный! Знаешь, Маша, он очень вырос, Сколько ему?
— Два года пять месяцев двадцать один день, — быстро ответила Лукерья и сообщила, что Арсеньева, мечтая видеть поскорее внука большим мальчиком, ежедневно высчитывала его возраст.
Когда Миша потянулся к матери, Юрий Петрович взял его на руки, поставил и обратил внимание, что у ребенка ноги колесом — кривые и нестройные. Он спросил жену:
— Золотуха?
— Да. Такая напасть…
— В душной спальне держите, на кружевах, на перинах. Негоже это мальчику. Надо его в сад выводить почаще… — Юрий Петрович задумался, разглядывая сына. — Я поражен, как он схож с тобою, Машенька! Он не в меня.
Мария Михайловна прижала Мишу к себе, целуя!
— Сокровище мое! Ангел мой! Душенька! — И приказала сыну: — Поцелуй папеньку!
К вечеру Мария Михайловна ушла с мужем в свою комнату, и они не вышли к ужину. Арсеньева послала подслушать: между супругами началось крупное объяснение. Из комнаты слышались бурные крики и угрозы. Вечер переходил в ночь, Арсеньева сидела у Мишиной кроватки и прислушивалась: объяснение супругов продолжалось. Слышался отчаянный голос Юрия Петровича. Мария Михайловна что-то возражала и плакала. У Арсеньевой колотилось сердце — больной давно пора спать, а он ее терзает. Хотелось пойти вниз, оттащить Машу от мужа, привести сюда и уложить в постель.
Но, по-видимому, дочку гораздо более занимал неприятный разговор с мужем, чем спокойная беседа с матерью в мягкой кровати. Арсеньева взглянула на часы. Третий час ночи!.. Когда же спать? Она опять прислушалась. Голоса не умолкали. Неистовый спор продолжался. Вдруг раздался жалобный крик Марии Михайловны и глухой стук. Упала она, что ли?.. Все стихло.
Арсеньева вздрогнула и похолодела. Что делать? Боже мой, что делать?.. Бедная, бедная, что с ней?
Вдруг в темноте послышались шаги по лестнице, и на пороге спальной, со свечой в руке, в черном бархатном халате, появился Юрий Петрович. Он тяжело дышал.
— Идите, только скорее! Скорее идите: Мария Михайловна кончается…
Чувствуя, что ноги ее стали тяжелыми, как утюги, Арсеньева вскочила и, дрожа, поспешила вниз. Мария Михайловна лежала на кровати, бессильно склонив голову набок и закрыв глаза. Изо рта ее обильно текли кровавые струи.
Стоя на коленях у кровати, Арсеньева распорядилась позвать врача, прибывшего из Москвы.
— Девочка моя, ангел мой, очнись!
Мария Михайловна медленно приоткрыла глаза.
— Жива! — в восторге крикнула Арсеньева и стала оттирать ей руки и ноги.
Но судороги участились, и вскоре тело молодой женщины вытянулось. Последний вздох ее был так долог, что вспоминать об этом было нестерпимо…
Страшное объяснение было у Арсеньевой с зятем поутру. Она сказала, что Мария Михайловна так страдала, что желала себе смерти. Он оправдывал себя во всем, но Арсеньева упрекала его… Юрий Петрович утверждал, что он приехал не ссориться с женой, а мириться, что болезнь Марии Михайловны была разгадана врачами уже давно. Арсеньева ничего не хотела слушать.
— Проклинаю! — хрипела она задыхаясь. — Ты ее убил! От чахотки ли она умерла или от чего другого — все ты виноват! Ступай с глаз моих вон! Злодей! Змея!
Она выпрямилась, гневная и громадная, и вытянула руку.
Юрий Петрович в ужасе поспешил выйти из комнаты. Арсеньева тяжело повалилась в кресло. У нее отнялись ноги.
Глава VI
Похороны Марии Михайловны. Спор Арсеньевой с Юрием Петровичем, кто возьмет себе ребенка. «Заемное письмо»
Он был дитя, когда в тесовый гроб
Его родную с пеньем уложили.
Он помнил, что над нею черный поп
Читал большую книгу, что кадили
И прочее и что, закрыв весь лоб
Большим платком, отец стоял в молчанье.
И что когда последнее лобзанье
Ему велели матери отдать,
То стал он громко плакать и кричать…
М. Ю. Лермонтов. «Сашка»
Тело Марии Михайловны в желтом глазетовом гробу поставили в зале и усыпали оранжерейными цветами.
В зале с утра сновали и стояли чужие люди. Дьячок заунывно и монотонно читал псалтырь. Служили панихиды. Миша ходил в зал вместе с Арсеньевой; она садилась в кресло, потому что не могла долго стоять.
Мария Михайловна лежала высоко — гроб стоял на столе; мальчика подняли на руки и показали. Его поразило изменившееся лицо матери с бумажным венчиком на лбу, и он тихо спросил у бабушки:
— А скоро она встанет?
Арсеньева отвечала в слезах:
— Никогда она не встанет…
Погребли Марию Михайловну в Тарханах рядом с отцом. Арсеньева, обливаясь слезами, твердила одно: что Юрий Петрович довел жену до могилы.
На другой день после похорон Юрий Петрович послал лакея на половину Арсеньевой — с предупреждением, что он через час намерен выехать в Кропотово и возьмет с собой сына в отчий дом.
Арсеньева лежала на софе в кабинете Михаила Васильевича, под своим собственным портретом. Миша сидел рядом с ней, разбирая кубики, и внимательно прислушивался к беседе.
Вокруг Арсеньевой собрались ближайшие родственники — брат Афанасий и все Арсеньевы: братья мужа с их женами и золовки Дарья, Марья и Варвара.
Услыхав неожиданное решение зятя, Арсеньева задрожала и побледнела. Привстав, она обвела присутствующих блуждающим грозным взором:
— Пусть только попробует отнять у меня Мишеньку! — Она схватила ребенка в объятия и крепко прижала к себе. — Пусть только попробует!
Мальчик вздрогнул, заплакал и крепко обнял бабушку за шею.
Афанасий Алексеевич в раздумье зашагал по комнате. Он заложил за спину руки, подошел к Арсеньевой и молвил предостерегающе:
— Вы с ним поосторожнее, сестрица! Отец имеет больше прав на ребенка, нежели бабка.
Арсеньева беспомощно озиралась. Григорий Васильевич и другие братья подтвердили мнение Столыпина.
— Разве я могу расстаться с ним? — плача и лаская ребенка, говорила Арсеньева.
Взволнованный мальчик, сочувствуя бабушке, прильнул к ее щеке.
Гости молчали волнуясь.
— Попробую его улакомить! — решительно сказал Афанасий Алексеевич.
— Веди его сюда! — вдогонку крикнула ему Арсеньева, откидываясь на подушки.
Афанасий Алексеевич нашел Юрия Петровича в саду. Он сидел на садовой скамейке, одетый по-зимнему, готовый к отъезду, и чертил хлыстом узоры на снегу.
— Едешь? — спросил Афанасий Алексеевич, сердечно здороваясь с Юрием Петровичем. — И Мишу тоже забираешь? Эх, ты!
— И возьму. Мой сын!
— А что ты с ним будешь делать без матери?
— Сестры его будут воспитывать.
— Оставь. Сестрицы твои замуж повыходят и своих качать будут, а сейчас они заняты уходом за больной матерью. А тебе… будет ли у тебя время с ним возиться? Разве что жениться соберешься… Эх, бедная Мария Михайловна!
— Я не женюсь, — искренне сказал Юрий Петрович. — Я не женюсь. Пусть сестры…
— Нужен ли он твоим сестрам? Вот уж на твоем месте я никогда бы не связывался с ними — просить сестер об одолжении, чтобы всю жизнь упрекали: «Ты нам, девушкам, навязал своего сына, жизнь нам загубил, мы из-за тебя замуж не вышли…»
— Ты думаешь, они попрекать станут?
— Вестимо. Скажу тебе, что наблюдал: девицы не умеют ходить за ребенком, пока своего не родят.
— Ну, няню приставлю и бонну…
— Чужим людям доверишь сына? Нет, брось, Юрий Петрович, эту затею, брось. Такую глупость сделаешь, если возьмешь к себе сына!.. Подумай: сестрица моя рассердится, денег на его воспитание не даст. Или ты сам вместо свободной жизни сядешь колыбель качать?
— Ты так думаешь?.. — раздумчиво спросил Юрий Петрович.
— Ему сейчас женская рука нужна, друг ты мой милый, Юрий Петрович! Бабушка его червонцами осыплет — оставь лучше ей. И для людей прилично: дескать, все врет теща на зятя, зять-то хороший, какую жертву ей принес! В уважение к ее горю ей сына родного оставил, охраняя ее священные чувства. А ежели тебе охота сына иметь, ты можешь это осуществить… Другие дети, может быть, еще лучше будут.
— Не знаю… — раздумчиво произнес Юрий Петрович. — Мне мальчик нравится. На нее похож. Я теперь решил жить в Кропотове, буду заниматься хозяйством, поэтому и хотел бы взять сына…
