Шло время.
— Интересно, как там теперь? — раздалось из куста.
— Помалкивай! И сторожи! — ответили с дерева.
Корень под коленом у Волчьей Лапы жег, как раскаленное железо. Рука и вторая нога онемели. Волчья Лапа сжал зубы и попытался изменить позу. Сантиметр за сантиметром. Стало чуть легче, но было еще достаточно худо.
От постоянного поглядывания вверх шея окостенела. Но знамя он обнаружил. Против ожидания, оно было с другой стороны. Со стороны ничейной земли. Конечно, это было тонко задумано, но риск казался слишком велик.
Волчья Лапа обдумывал план дальнейших действий. Сидеть в кусте прямо под знаменем было большой удачей. Но такое положение имело и свои недостатки. Возможность действовать была крайне ограниченной. Слишком многое зависело от случая. А две пары глаз неотступно сторожили место, где спрятано знамя. Волчья Лапа был уже далеко не в восторге от своей излишней смелости.
Выбирая место для знамени, Мейнхард, как уже сказано, смело рисковал. Очень смело. Трудно предугадать, чем все это кончилось бы для него. Во всяком случае, противник приблизился к знамени именно со стороны ничейной земли. Разведчиков было двое. Заметили ли они знамя, этого Волчья Лапа так и не узнал. Он сначала вообще ничего не видел и не понимал. Только слышал, как рыжеволосый с треском высочил из куста. Смуглый парнишка тоже шумно спрыгнул с дерева. Затем началась борьба.
Волчья Лапа весь напрягся, как пружина.
Защитники знамени сражались как львы. Обоих вражеских лазутчиков в конце концов осилили тут же, совсем близко от знамени. Но трудно описать выражение лиц этих доблестных парней — защитников знамени, когда у них наконец появилась возможность взглянуть на черемуху…
Знамени на черемухе больше не было.
Над бастионом крепости вновь развевался флаг. Потрепанный, застиранный и вылинявший трехцветный лоскут, привезенный каким-то моряком из города, в котором русский царь Петр Великий когда-то учился строить корабли.
Дул свежий ветер, и флаг парил и взметывался, как чайка.
Под флагом на бастионе сидел Волчья Лапа и болтал ногами. А остальные Красные муравьи были заняты установкой какого-то столба.
Тут-то и подошел к ним нерешительно парнишка с задумчиво-озабоченным лицом и цыпками на ногах.
— Здравствуйте! — сказал он.
Они разглядывали его молча.
— Ты кто, парень? — спросил атаман Красномураш.
— Неужели не узнаете? — парнишка поднял глаза. — Я — Луи!
— Луи? У нас тут был один Луи, но он оказался подлецом, и мы его расстреляли.
Луи снова опустил глаза. Затем сказал:
— Тот Луи… он умер.
— Ну что же! — Атаман протянул ему вырезанную из подходящей ольхи рогатку. — Тогда держи!
Они работали молча.
— Ребята, Красные муравьи! — воскликнул Луи. — Я встретил вчера госпожу Кеза.
— Как она поживает?
— Хорошо. Она спросила, как мы поживаем?
— И что ты сказал?
— Я сказал, что… тоже хорошо.
Это был тяжелый столб, и с ним пришлось повозиться.
— Госпожа Кеза сказала, что господин Маази шлет нам привет, — продолжал Луи. — Она встретила его на рынке. И еще она сказала, что господин Маази приглашает нас поработать у него в саду.
— Ладно, — согласился атаман. — Если он будет платить нам по справедливости, мы можем пойти.
— Ребята! — крикнул Волчья Лапа сверху. — Сюда идут чужие!
То были Рихард Мюльс и сын констебля Мейнхард.
— О-ла-ла! — Мейнхард помахал рукой. — Мы пришли с миром!
Они подошли и оперлись спинами о крепостную стену. О ту самую стену, к которой всего несколько дней назад приделывали укрытие, чтобы пробить в ней брешь.
— Устраиваете волейбольную площадку? — заметил Рихард.
— Да, — подтвердил атаман. — С войнами покончено.
— Так, стало быть, вы живете…
— Так и живем…
Возникла пауза.
— Честно говоря, — Рогатка почесал икру, — у нас тут где-то есть одна лишняя мортира!
— Да? — оживился Рихард. — По-моему, это довольно удачная модель, только кое в чем требует небольшой доработки.
— Что верно, то верно, — согласился атаман. — Пойди, Раймонд, покажи им, где она.
Раймонд и Рихард ушли. Мейнхард по-прежнему опирался о стену. Словно над чем-то задумался.
— Ну, — спросил он, — а как поживают эти мальцы, что живут в доме госпожи Сикк?
— Да так… — ответил Рогатка неопределенно и пожал плечами.
— Раньше они ходили собирать шишки за садом господина Маази, а теперь их там что-то не видно.
— Да ведь шишки не только в этом ельнике водятся, — заметил Красномураш.
— Так-то оно так, но там они самые крупные. Не мешало бы сказать им об этом, они ведь шишками топят.
Пожалуй, обсуждать тут было нечего.
— Интересно, старик Маази все еще требует с них этот долг? — вспомнил Мейнхард.
— Какой долг? — удивился Красномураш.
— Они вроде бы лазили к нему в сад?!
— А-а-а! С этим они давно в расчете.
Мейнхард стал насвистывать себе под нос какую-то песенку. Он отошел от стены, сунул руки в карманы и — слегка ссутулившись и сгорбившись — прошелся немного. Затем снова оперся спиной о стену.
— Чепуха! — Он вскинул голову. — Я могу выпросить у констебля эти семь крон. А?
— Семь крон? Немалые деньги! — произнес Красномураш. — И что ты с ними сделаешь?
— Болтают такую чушь, будто я затащил этих мальцов туда в сад!
— Ха! Свидетелей-то нет! — напомнил Красномураш. — А то, что говорят сами мальцы, в счет не идет!
— Верно! — согласился Мейнхард и плюнул. Затем он снова отошел от стены.
— Ерунда! Все равно выпрошу! Не такое уж это трудное дело!
— Не стоит! — сказал Волчья Лапа сверху.
— Думаешь, не возьмет? Ха!
— Конечно, не возьмет, — сказал Волчья Лапа очень серьезно.
Воцарилось молчание.
— Да я бы и не пошел предлагать!.. — попытался отшутиться Мейнхард. — Просто так болтал!
Ему не ответили.
Вернулся Рихард.
Он был парень догадливый.
— Пойдем, — сказал он Мейнхарду.
И они отправились восвояси. Волчья Лапа, держа древко, смотрел им вслед.
В кустах Мейнхард обернулся.
— О-ла-ла! — Он помахал рукой.
Ему виден был Волчья Лапа, стоящий на бастионе.
Над головой Волчьей Лапы развевалось знамя.
И Мейнхард не получил ответа на свой прощальный жест.
Волчью Лапу я снова встретил два года спустя. Это было в 1940 году. Тогда на шее Волчьей Лапы уже красовался пионерский галстук. И он носил его как знамя, за которое он так храбро сражался.
Теперь, когда я встречаю девочек и мальчиков в пионерских галстуках, мне вспоминается этот парнишка — Волчья Лапа. И я хотел бы, чтобы вы, пионеры, служили своему пионерскому галстуку с такой же великой любовью, самоотверженностью и отвагой, как Волчья Лапа — своему знамени.
Таллин, 8 сентября 1963 г.
