Это повесть об одном мальчишке и о флаге — полинявшем лоскуте дешевой материи, который сам по себе не имеет никакой особой ценности. Это повесть вообще о мальчишках.
Меня могут упрекнуть, что она немного сентиментальна. Упрек справедливый, но из-за этого я не стану слишком огорчаться. Ибо мы, мальчишки, в известном возрасте бываем сентиментальны и всем существом своим готовы к большим делам. Немножко сентиментальности и готовности к великим свершениям остается в нас и тогда, когда мы уже давно носим длинные брюки, а парикмахер бреет нашу бороду, жесткую, как металлическая щетка. И я думаю, что нам не стоит ни сожалеть об этом, ни бояться, ни стыдиться этого.
Автор
Сын констебля Мейнхард зевал во весь рот.
Было жарко и скучно.
Мати, младший брат Мейнхарда, шлепал босыми ногами по дорожной пыли. Нагретая солнцем пыль, мягкая и горячая, словно зола, толстым слоем лежала на широкой дороге, ведущей через ельник. За три недели не выпало ни капли дождя. В ельнике на краю города не было больше ни настоящей тени, ни прохлады — среди грустно поникших деревьев и кустов повисла неподвижная, пыльная духота.
Мейнхард тупо смотрел на фонтанчики пыли, поднимавшиеся из-под ног брата.
«Вот дурак, — подумал Мейнхард вяло. — Мало ему пыли вокруг. Следовало бы дать ему по шее». Однако жара так изнурила Мейнхарда, что лень было даже сделать брату замечание.
В полдень жарило крохотное, как зернышко, но от этого еще более злое, солнце. Лес и вся окраина города словно вымерли. Поди угадай, кто и где нашел себе укрытие от жары. В такую погоду лучше всего сидеть по шею в воде, но ни реки, ни озера, ни даже большой лужи вблизи города не было.
Мейнхард сплюнул сквозь зубы. Попробуй-ка в такое пекло набрать слюны на плевок! Но среди всех мальчишек с городской окраины Мейнхард плевался лучше всех. Еще раз сплюнув, он, по примеру младшего брата, зашлепал босыми ногами по пыли.
Скучным, невыносимо томительным и скучным был день. Трудно сказать, как долго сидели братья на опушке ельника и безмолвно шлепали пятками по пыли. Но вот оба они одновременно повернули головы и уставились на дорогу.
К ним приближались два маленьких мальчика, у каждого в руках корзина.
Подойдя достаточно близко к братьям, они, наконец, в нерешительности остановились.
— Эй, вы! — крикнул младший сын констебля. — Подите сюда!
Малыши не тронулись с места.
— Подите сюда! — велел Мати. — Да поживее!
Малыши — Юло и Атс, жившие в доходном доме госпожи Сикк, — тоже были братьями. Один шести, другой пяти лет. Сопляки по сравнению с сыновьями констебля. Но в такой скучный день и сопляки могут сгодиться для развлечения.
— Почему у вас корзинки? — начал допрос Мати.
— Идем собирать шишки.
— Зачем вам шишки?
— Мама топит шишками плиту.
— А почему не дровами?
— Дрова дорогие, а шишек летом в лесу полно.
Исчерпав на этом запас вопросов, «следователь» вопросительно взглянул на старшего брата. Мейнхард сосредоточенно рассматривал свои запыленные ноги. Это значило, что в голове у него что-то вызревает.
Юло и Атс стояли, как маленькие солдатики. Если тебе только пять или шесть лет, то ты должен знать, как следует стоять перед десяти-двенадцатилетними мальчиками. Особенно, если это сыновья констебля.
— Можно, мы пойдем? — спросил Юло.
Мати молчал, а Мейнхард, не взглянув на спрашивающего, сплюнул. Малыши, еще почтительнее подтянувшись, продолжали стоять.
— Ну, так! — Мейнхард наконец удостоил обоих взглядом. — На прошлой неделе мы, кажется, лечили вас от радикулита?
Это действительно так и было. Сыновья констебля захватили малышей в плен, раздели обоих догола и по очереди сажали их в муравейник. Сначала Юло, потом Атса, потом снова Юло, потом Атса…
— Теперь здоровы? — спросил Мейнхард.
— Здоровы! — отважно заявил Юло. Атс заплакал.
Мейнхард сплюнул.
— Мать у вас добрая? — спросил Мейнхард.
— Добрая! — похвалил Юло. Атс облегченно вытер тыльной стороной ладони нос.
— А чем вы ей платите за доброту?
Вопрос был серьезный и неожиданный. По крайней мере, ни Юло, ни Атс никогда не задавали себе такого вопроса. И поскольку ответ затягивался, лицо Мейнхарда становилось все мрачнее.
— Я дарю своей матери цветы! — наконец изрек Мейнхард и встал. — Следуйте за мной.
Четыре пары босых ног зашлепали по пыльной дороге. Стороннему наблюдателю эта процессия могла показаться несколько странной: впереди вышагивал большой мальчишка, позади тоже шел парнишка постарше, а между ними семенили два испуганных малыша, словно арестанты под конвоем. В известном смысле, так оно и было, и, предупреждая возможную попытку к бегству, Мати за спиной у конвоируемых сжимал потной ладонью жестяную рукоятку игрушечного пистолета.
Вскоре лесная тропинка уперлась в высокую каменную ограду и, свернув, пошла вдоль нее. Но Мейнхард, и вместе с ним остальные, остановились у стены.
— Ну, так, — сказал Мейнхард. В нем не осталось и следа недавней тупости и вялости. Он снова был самим собой, немногословным, но всегда предприимчивым и деятельным сыном констебля, и это обстоятельство должно было особо насторожить Юло и Атса. Но когда тебе шесть лет, а за твоей спиной держат пистолет, хотя бы и жестяной, то осторожность, пожалуй, не слишком-то поможет.
Каменная стена служила оградой сада господина Маази. Юло и Атс должны были знать это, потому что сад господина Маази считался самым большим в городе.
— За этой стеной растут прекрасные цветы, — сообщил Мейнхард.
Малыши с опаской поглядели на каменную ограду. Она казалась высокой и непреодолимой, и в их глазах блеснула слабая искорка облегчения.
Но для Мейнхарда не существовало непреодолимых заборов и оград. Мати не пришлось даже подставлять ему спину. Мейнхард уже лежал животом на верхе стены, небрежно свесив одну ногу, и, очевидно, любовался видом, который открывался ему по ту сторону ограды.
— Давай подсади их, — сказал он наконец Мати.
Малыши заупрямились, и Атс даже попытался дать деру. Но дело решили корзинки. Мати просто вырвал их у малышей и перекинул через ограду. И оба мятежника мгновенно смирились.
Вскоре все четверо сидели на сглаженном цементном верху стены и глядели вниз. Двое изучающе, двое со страхом. Затем Мейнхард соскользнул со стены вниз и через две-три секунды уже стоял в кустах малины.
— Давай, спускай их! — велел он брату.
— Не хнычьте! — подбодрил малышей Мати. Они плакали, судорожно цеплялись за стену и за того, кто спускал их, и даже не заметили, как оказались внизу. Только кончики пальцев, поцарапанные о камни ограды, больно горели. Но в этом были виноваты они сами, и только они.
Густые кусты малины поднимались выше их головы. Юло и Атс нашли свои корзинки и вместе с корзинками обрели чуточку смелости.
— Пошли! — сказал Мейнхард. Они миновали малинник и оказались на краю открытых грядок.
На грядках росли рядами цветы. Пересчитать их было невозможно. И каких только цветов тут не было!
— Видите, вот этих вы нарвете! — приказал им Мати. — Это анютины глазки. Но вы не срывайте цветы, а выдергивайте вместе с корнями. Тогда можно будет дома снова посадить их. Они цветут до осени. Ясно?
— Но… разве можно?
— Я всегда ношу своей матери цветы отсюда!
Если так, то у Юло больше вопросов не было.
— Нарвите оба полные корзинки, — поучал Мейнхард. — А потом можете поесть клубники. Клубника тут крупная, как сливы. Она там растет, видите, возле другой стены. Но сперва цветы. Начинайте!
— А вы куда? — встревожился Юло, когда констеблевы сыновья отступили за кусты малины.
— Подождем вас на стене, потом поможем перелезть, — успокоил его Мейнхард. — Бояться нечего, мы будем видны отсюда.
Мейнхард и Мати действительно взобрались на стену и улеглись там, голова к голове, как два больших ленивых кота. Юло и Атс, то и дело поднимая глаза, могли их видеть. Уверенность, которую придает столь явная верность слову, трудно, да, пожалуй, и невозможно переоценить.
На нагревшейся стене солнце жарило спины и головы сыновей констебля. Лежать здесь было адской мукой. Но Мейнхарду, казалось, все нипочем. Он не отрываясь следил за мальчуганами на цветочной грядке.
— А что же дальше? — наконец не выдержал Мати.
Мейнхард лишь сплюнул сквозь зубы. В этом и заключался его ответ.
Юло и Атс давно позабыли о тревоге и опасностях, которые владели ими в начале этого необычного приключения. Анютины глазки — одни ярко-желтые, как бабочки, другие буро-красные, как бархатная обивка стульев госпожи Сикк, третьи пестрые, с причудливым сочетанием красок, были самыми красивыми цветами, какие только они когда-либо видели. Они легко выходили с корнями из земли, чтобы до осени цвести на радость маме под низким окном. Мальчишки выбирали самые яркие и красивые цветы, и, хотя большие корзинки для сбора картофеля были уже доверху полны, туда — если немножко утрамбовать — могло поместиться еще. Но вот уже действительно больше не помещалось.
