Надо было назвать любую фамилию, а их Ромка знал сотни, но, не подумав, ляпнул:
— Монте-Кристо…
Ромка как раз читал книгу о его приключениях.
— Граф? — чуть ли не шепотом спросил Звягинцев.
Ромка прильнул к замочной скважине и сказал:
— Убирайся, балда. Здесь человек болеет.
Звягинцев еще раз посмотрел на номер квартиры и убито начал спускаться. Во дворе он встретил машину скорой помощи.
Павлик обошел дом. Неужели он мог спутать квартиру, в которой бывал десятки раз? Может, с ним, Павликом, творится что-то неладное? Может, его преследует, как ее… кажется, она называется мистикой…
Звягинцев заторопился на свою улицу. Он даже стал бояться, что не найдет дома, в котором живет. Теперь Павлик не верил самому себе. Около своего подъезда Звягинцев увидел знакомых малышей и, на всякий случай, спросил:
— Эй, вы здесь живете?
— Конечно. Мы же на одной площадке. Разве не узнал? — удивился мальчуган с поцарапанным носом.
— Как же, тебя не узнаешь, — повеселел Звягинцев.
Глава двенадцатая. О Витаминовом отце, Аленкиной матери и кое-каких баптистских делах
— Мяу-мяу-мяу, — доносилось из кустов колючего шиповника. Анна Ивановна остановилась и удивленно пожала плечами: как это в лесу очутился котенок?
— Кис-кис-кис, — позвала она. В кустах снова мяукнуло.
— Аленушка! — позвала Анна Ивановна дочку. — Иди скорее сюда. Я чудо-юдо нашла…
Девочка не отзывалась. Между тем, в кустах шиповника, полыхающего фиолетовым цветом, снова замяукал котенок. Анна Ивановна с тревогой посмотрела по сторонам: не увидит ли среди редких берез дочку? Может быть, Аленка нашла полянку с цветами и рвет их, увлеклась… Но кругом стояла такая тишина, что Анне Ивановне показалось, что во всем лесу она одна-одинешенька… Только разве вот еще этот, невесть как очутившийся здесь котенок… И тревога за дочь еще сильнее охватила ее.
— Аленка! — крикнула она громче.
— Гав-гав-гав, — донеслось из кустов. Анна Ивановна насторожилась. Потом хитро усмехнулась и сказала:
— В лесу есть и кошки, и собаки, и, конечно, злые волки. Только нет моей дочери Аленки. Уж не съели ли ее волки?
Кусты зашевелились, и из них показался сначала бантик, потом и сама Аленка.
— Не бойся, мама, — сказала она. — Меня не съели волки.
Анна Ивановна нежно погладила дочку по голове и упрекнула:
— Озорница. Напугала мать.
И Аленка весело рассмеялась.
Это было в прошлом году. Анна Ивановна хорошо запомнила ту прогулку. Дочка в синем платьице стояла среди золотистых огоньков и смотрела в небо:
— Облака, облака, вы куда летите?
Около лесного ручейка остановились. Аленка наклонилась над тихой омутинкой и долго в нее смотрелась, как в зеркало.
Потом, когда вышли к месту, где ручеек начинал бойко журчать и прыгать от берега к берегу, Аленка тихо, чтобы не услышала мать, шепнула:
— Ручеек, давай в догоняшки играть?
И бросила в воду фантик от конфеты.
Анна Ивановна смотрела на хрупкую фигурку дочери, и от счастья у нее щемило сердце. Она подумала, что, наверное, нет на свете человека счастливее ее.
Но счастье недолго баловало Анну Ивановну. За последние полтора месяца Аленка изменилась. Глазенки ее потускнели, в них редко зажигались озорные искорки. На щеках не стало румянца. Анна Ивановна поила дочь морковным соком, достала какое-то лекарство от малокровия, но бледность не проходила.
Врачи же утверждали, что девочка здорова, что ей надо подольше быть на воздухе, играть в веселые игры.
И лишь однажды, во время грозы, мать поняла все. Она и Аленка стояли в ограде, когда неожиданно ударил гром. Девочка испуганно посмотрела на тучи и прошептала:
— Боженька, прости нас, грешных…
Анна Ивановна увела Аленку в дом, тревожно спросила:
— Какого это боженьку ты вспомнила, дочка?
Та смущенно прошептала что-то невразумительное и ушла в другую комнату. А через несколько дней Анна Ивановна в Аленкиной книжке обнаружила аккуратно исписанный листок. И если тогда, после грозы, мать еще надеялась, что обращение дочки к богу — случайность, недоразумение, то теперь с испугом поняла: найденная молитва — это уже не недоразумение, видимо, дело зашло далеко.
Больше всего мать ругала себя за то, что не уберегла дочку от встреч с Феклиньей. Конечно, она просила Феклинью во время Аленкиной болезни не вести с ней всякие разные божьи разговоры, и та клялась Христом-богом, что не будет впутывать племянницу в религиозные дела. Да, видать, клятва Феклиньи была пустым звуком…
Анна Ивановна ходила к сестре. Пришла, посмотрела Феклинье в глаза, сказала:
— Ненавижу я тебя, Фекла. Если дочку мою в сектантские тенета путать и дальше станешь, не знаю, что и сделаю с тобой, сестра.
Феклинья прошла по комнате, остановилась около деревянной рамочки с плакатиком «Бог есть любовь».
— Вот, читай, — ткнула она в плакатик. — Мы никого не тянем к себе, посредь нас не бывает смуты да склок. Очнись, сестрица. И Аленушку пожалей. Все мы под господом богом ходим…
Разговаривать с сестрой было бесполезно. Домой Анна Ивановна вернулась разбитая, с больной головой. Прилегла в постель. Представила дочку на молитве, среди баптистов, и заплакала. Что станет с девочкой, если вовремя не вырвать ее из-под влияния Феклиньи? Все дети растут, как дети: веселые, озорные, а ее Аленка скоро превратится в маленькую старушку. Не хватает только повязать на нее черный платок… Играть Аленке нельзя, петь можно только баптистские гимны, кино смотреть не рекомендуется. Лишь одно приветствуется: моление богу. Еще бы: ведь жизнь баптиста в этом мире — лишь подготовка к загробному царству. А чтобы попасть в рай, надо вымолить у бога его расположение…
Эх, дочка, дочка!.. Анна Ивановна мечтала увидеть Аленку врачом. Только мечта эта сейчас висит на волоске.
Анна Ивановна не раз слышала, что баптисты на зависть работящие. Работают они и в самом деле добросовестно. Только бездумно, без огонька и без радости. Будто роботы. О какой там радости может идти речь, когда они отбывают трудовую повинность на этом свете. Ведь настоящая-то жизнь, по их понятиям, начинается только в раю.
Вот и Аленка, если не вырвать ее из баптистских тенет, вырастет и тоже станет роботом, отбывающим трудовую повинность. А ведь ей жить уже в другом, двадцать первом столетии… Тогда, наверное, люди обоснуются на других звездах, а Аленка все еще будет верить в какого-то бога, с «братьями» и «сестрами» петь религиозные гимны…
Нет, Анна Ивановна не может, не имеет права сидеть сложа руки и надеяться на то, что Феклинья отступится от племянницы.
Но куда пойти, к кому обратиться за помощью? Она направилась к председателю поселкового Совета.
— Вы — Советская власть в поселке, — сказала она. — Вот и прошу — приструните баптистов.
И рассказала о дочери.
Хорошим, внимательным человеком был председатель. А здесь только руками развел:
— Что я могу поделать? Религия, Анна Ивановна, сами понимаете, — дело деликатное… Баптистская община зарегистрирована, собираться на моления они имеют право, а что детей втягивают в свои божественные дела — это, конечно, преступление, за это судят. Но ведь нужны доказательства.
Опустила Анна Ивановна голову.
— Дочушка моя старушкой набожной становится — вот они, доказательства…
— Деликатное дело, — стоял на своем председатель. — Посоветуюсь с депутатами, может, вопрос об атеистическом воспитании на сессию вынесем.
— Пока этот вопрос выносить будете, дочка все молитвы выучит.
Понимала разумом Анна Ивановна председателя, верила, что не может он при всем желании вот сейчас же помочь ее горю. Понимала, но сердце не могло согласиться с тем, что нет такой силы, которая вырвала бы Аленку из рук набожных старушек. «Как же это получается, — думала она. — Более полувека при Советской власти живем, а религиозники все еще молодые судьбы ломают. Неужто нельзя поставить заслон, который отгородил бы доверчивых детишек от людей, подобных Феклинье?» Она не снимала с себя ответственности и постоянно винила себя за то, что не уберегла Аленку от влияния сестры. Но теперь этого было мало — винить себя, надо было предпринимать какие-то решительные шаги, которые могли бы спасти девочку.
Сама Анна Ивановна не умела убедить дочь, что бог — выдумка, сказка. Она несколько раз начинала этот разговор, но чувствовала, что говорит не так.
Строго-настрого запретила Анна Ивановна девочке бывать у Феклиньи. Но люди все-таки видели их вдвоем на улицах, рассказывали, что они ходят в дом к баптистскому пресвитеру Фоме Руденко.
Сама Аленка не признавалась в этом: баптисты учили ее скрытности.
— Алешенька, что делать-то будем? — обращалась Анна Ивановна к племяннику, сыну Феклиньи. — Сам ходил в баптистах, знаешь, как это пагубно. Выручать надо Аленку.
