— Нет волшебных палочек вообще! — хмуро сказал Орех.
Колька промолчал.
Глава шестая, из которой читатель узнает, как Колька Богатырев порвал с христианством
Что за чудесный день воскресенье!
Работы дома совсем мало, отцы и матери за все берутся сами. Под шумок можно даже не кормить поросенка. Разве что из жалости бросишь ему, чтоб не кричал, пучок жирной лебеды или мясистой щерицы.
Еще в субботу вечером начиналось это воскресенье.
Мальчишки оделись потеплее, взяли закидушки, которых у них великое множество (какой же ты мальчишка, если у тебя нет десятка закидушек?), хлеба, соли, луку. Витька Орех достал дома один-единственный ломкий лавровый листок.
Все собрались у дома Саши Верткова.
Потом мальчишки по двое, по трое садятся на коней. Кони трусят к реке, а сам Саша широко шагает рядом.
Если около бани перейти по перекату на большой островок, наискосок пересечь его и переплыть второй рукав, выйдешь на чудесное место. Здесь под высокой горой, которая отвесными скалами падает к реке, есть узкая ровная полоска земли, покрытая густой травой и кустами жимолости.
Вечером скалы, облитые закатным солнцем, становятся совсем желтыми. В голубом небе над ними вьются щуры. Щурами они, наверное, называются потому, что так и кричат: «Щур! Щур!»
Здесь мальчишки треножат коней, а Саша Вертков и Колька уже вбивают в обрывистый берег колышки, нанизывают на крючки красных червей, привязывают к лескам плоские камни и забрасывают закидушки далеко в воду.
Бросать надо чуть вверх по течению: быстрая вода маленько снесет закидушку, пока камень будет опускаться на дно.
Но вот леска натянулась, дрожит, как струна. Там, где она выскакивает из воды и бежит на обрыв к колышку, играет и еле слышно звенит большой веселым бурун.
Пока пройдешь по берегу и расставишь все закидушки, пролетит немало времени, и можно уже смело возвращаться к той, которую поставил первой, и тащить ее из воды.
Леска подрагивает в руках, идет рывками, но это еще ничего не значит. Это камень, может быть, такой плоский привязан к леске. Если конец лески упрямо тянется вверх по течению — тогда другое дело. Значит, на крючке рвется большой усач, будто вышитый из коричневатого серебра.
Пока проверишь закидушки, повечереет.
За скалами прячутся резкие черные тени. Они становятся все больше и больше, все смелее выглядывают из-за скал и потихоньку выходят на берег. Вместе с ними приходит ночь.
Она глухой темно-синей завесой окутывает реку, окутывает кусты и траву вокруг, окутывает маленький языкастый костер на берегу.
На реке тихо. Только зашипит вода в котелке, переплеснувшись через край, да заржут вдруг кони. Иногда они, храпя и фыркая, на своих трех ногах тяжело прыгают из ночи к костру и подолгу стоят рядом, смотрят на огонь большими глазами.
Желтые и голубые языки пламени бегут по сухим веткам жимолости, оставляют за собой красный след. Пошевелишь костер, и вверх роем поднимаются маленькие веселые искры.
Хорошо лежать у костра на спине и смотреть в небо. Видно, как взлетают искры, взлетают высоко-высоко и скрываются в темноте. Можно подумать, что это они, искры, вверху превращаются в звезды.
Мальчишки на всей земле разжигают много костров. И русские, и чешские мальчишки, и индийские. И Джим Олден, наверное, тоже любит жечь костры. И искры от десятков костров летят в небо, становятся звездами и светят оттуда всем — и мальчишкам и взрослым. Но принадлежат они, конечно, только мальчишкам. У каждого мальчишки есть своя звезда — большая или маленькая…
Вчера мальчишки лежали у костра и смотрели вверх.
— Слушайте, пацаны, — сказал вдруг Писаренок, — я вам что-то расскажу…
Он помолчал немножко, наверное, потому, что никто ничего ему не ответил, потом заговорил:
— Жили-были одни пацаны… Им очень нравились звезды. И тогда большие узнали об этом, подоставали звезды с неба и раздали всем пацанам — каждому пацану по звездочке…
— Это чего — сказка? — спросил Шурка Меринок.
— Ага, — откликнулся Писаренок. — Под вид сказки.
— Сам придумал?
— А что?
— Тогда неинтересно, если сам…
— Молчи, Меринок, — сказал Колька. — А ты, Писарь, рассказывай, что было дальше. Зачем они раздали каждому по звезде?
— А затем, — сказал Писаренок, — чтобы днем звезды были у пацанов дома. Лежали бы себе в прохладном сарае или в комнате с закрытыми ставнями отдыхали… А вечером бы все пацаны выходили на улицу со звездочкой в кулаке. Откроешь кулак, и звездочки отрываются от ладошки и летят вверх наперегонки…
А один пацан сказал всем, что его звездочка потерялась. И ему дали еще одну. Только он не выпустил ее на следующий вечер, а тоже сказал, что она потерялась. Или как-то там пропала. Ему снова дали одну, и он так говорил еще несколько раз. Но остальные пацаны потом не поверили ему, потому что он был страшный жадина, у которого посреди зимы снега не выпросишь. И вот однажды, когда этот пацан пошел в кино, остальные открыли у него во дворе темный сарай и увидели там несколько звездочек — почти десяток. Они были совсем бледные и худые, совсем прямо слабые — как светляки в октябре…
— А разве звезды бывают…
— Заткнись, Меринок! — оборвал Шурку Богатырев. — Слова не дашь сказать человеку. Что они. Писарь, сделали с этим пацаном?..
— Они ему накостыляли по шее, — сказал Писаренок. — А звездочки освободили и никогда больше не давали ему ни одной…
— Правильно, — поддержал Колька, — Что звезды — только твои, да?.. Хорошая сказка, Писаренок.
— Коль! — тихо попросил тогда Писаренок. — А можно, я запишу ее в нашу книгу?..
— Можно, — решил Колька. — Потому что это хорошая сказка. Этот пацан был, как вор Махно, которого мы ловили… И правильно, что ему накостыляли…
И мальчишки долго молчат. Может быть, все они пытаются представить себе, как раскрывают они ладошки со звездами и как звездочки летят вверх, обгоняя одна другую…
Потом, когда уха готова, деревянные ложки стучат о-маленький котелок и ноздри щекочет чудесный, ни с чем не сравнимый запах.
Снова можно проверять закидушки, потом снова лежать у костра. Можно, завернувшись в отцовский ватник, смотреть на огонь, опершись на локти и подложив кулаки под подбородок. Можно свернуться калачиком и смотреть на волны реки, холодные и тяжелые, будто вылитые из свинца.
Резко и коротко кричит дергач, птица, которая неизвестно когда и спит. А может быть, это она кричит во сне?
Ей снятся мальчишки — рыжие и лупоглазые. Они идут по болоту с рогатками в руках и смеются. Солнце запуталось в золотых волосах у мальчишек. Дергач нервничает во сне и кричит: «Др-др-др…»
Утром, когда матери спешат на базар, мальчишки возвращаются домой, и у каждого в руках — связка рыбы. И долго еще рыбой будут пахнуть отцовские ватники, а малыши — братья и сестры да и все пацаны с улицы Щорса — будут голыми пятками бить по большим рыбьим пузырям и слушать, как они лопаются — глухо, со свистом.
И вот сегодня рано утром мальчишки сидят на длинной низкой скамейке под забором у Шурки Меринка.
Солнце уже выкатилось из-за горы и застряло в зеленой рощице, спросонья щурится, глядит на неподвижные сады, которые еще не сбросили росу, на красные черепичные крыши, на тихие улицы, на мальчишек.
Воздух прозрачный, холодноватый и звонкий, как родниковая вода. В такое утро с крыши можно увидеть далеко на юге бледно-розовую шапку ледяного Эльбруса.
На акации за Шуркиным забором гомонят скворчата, где-то далеко тает серебряный колокольный звон. День будет хороший.
Но лица у мальчишек хмурые. Потому и хмурые, что звонит этот проклятый колокол. Он висит на высокой колокольне недалеко от стадиона, и раскачивает его помешанный парень Алешка-дурачок. Разве умный возьмется за такое дело?
И когда уже он не будет звонить над станицей, этот колокол, когда он перестанет в выходные дин портить настроение мальчишкам с улицы Щорса?..
Ведь обидно же, когда твой командир смотрит на тебя чуть виновато и грустно говорит:
— В церковь пора… Бабушка ждет…
И пропадает потом почти на полдня.
А ведь сколько интересных дел можно было бы придумать за это время!
Сначала соревнования малышей или игра в лапту, потом — речка. Придешь с речки — в кино спешить пора. На военный фильм.
В кино мальчишки обычно идут строем, нога в ногу.
Рядом с колонной шагает Колька — ведет свое босоногое войско.
Около кинотеатра мальчишки отдают Кольке по десять копеек. Он зажимает мелочь в потном кулаке и снова идет впереди войска.
Задолго до начала сеанса мальчишки толкаются у выходных дверей, чтобы потом первыми вбежать в прохладный зал, темноватый и гулкий.
Располагаются они в первом ряду. Если ряд уже занят, тут надо разобраться. Малыши сидят — пусть. Девчонки, конечно, тоже. А вот если мальчишки — ровесники, с ними разговор особый.
