— Я и была все время счастлива, Дедуля! Счастливей счастливого.
Он погладил ее по щеке. Потом наклонился, погладил щеку святого и прошептал спокойно-спокойно:
— Похоже, пришло время тебе перебраться через текучую воду в мир привидений, малютка моя.
— Ах, Дедуля! — откликнулась она. — Дедуля!
Они крепко обнялись.
Я подняла голову и прислушалась. Грохот и скрежет поблизости нарастали.
Я шла одна по бывшим улицам. Шла все дальше от реки, за типографию, по руинам складов, ангаров, фабрик и контор. Перелезала через обвалившиеся стены, пробиралась под шаткими крышами. Перепрыгивала через провалы и ямы. Читала полустершиеся вывески: слесарные работы, корабельные плотники, такелажники, сапожники, угольщики, судовые поставщики, изготовители гвоздей, шурупов и проволоки, импортеры чая и специй. Мимо шмыгали крысы. Облезлые псы робко выглядывали из темных углов. Тощие кошки шипели, выгибали спину и скалили зубы. Голуби ворковали и вспархивали. Вороны рылись в мусоре. За всем этим вдали слышался монотонный глухой гул города, а вблизи — нарастающий грохот и скрежет. И тут я его увидела — огромный кран, приближавшийся со стороны Нортона. Я забилась в ближайший подъезд, смотрю, как он едет. Он надвигался медленно, неумолимо. Земля трещала под огромными металлическими гусеницами. На стреле висел громадный металлический шар. Кран затормозил метрах в пятидесяти от меня. Молодой человек в джинсах, футболке и красной каске выпрыгнул из кабины на металлическую гусеницу. Закурил, вытащил из кармана газету, развалился на солнце, поджидая. Я смотрела. Я тоже ждала. И вот на краю города показался второй кран и тронулся к нам.
Я помчалась назад в типографию. В комнате охраны сидел Дедуля в полной форме. Он писал в своей огромной книге. Что-то бормотал о святом, о великом сокровище, найденном Мышем Галлейном в черной Черной Грязи. Небоглазка и Мыш пировали шоколадными батончиками и овсяным печеньем. Январь сидел на полу. Перед ним — куча Дедулиных учетных книг и стопка газет. Он складывал их в одну из коробок с верхней полки.
— Где ты была?
— Тут всё будут сносить.
Я рассказала ему, что я видела и чего теперь ждать.
— Сегодня вряд ли, — сказал он. — Так поздно не начинают.
— Сегодня нет. Завтра.
Мы посмотрели на Небоглазку, на Дедулю.
— Что мы можем поделать? — прошептал Январь.
Я покачала головой. Мы сгрызли пополам пачку овсяного печенья. Вслушивались. Поглядывали на дверь. Каждую минуту ждали, что на пороге появятся рабочие в касках. Но они не пришли. День медленно переходил в вечер.
— И наконец братья и сестра Небоглазки вернулись за ней, — бормотал Дедуля, записывая. — Они возьмут ее с собой за текучую воду в мир привидений.
Он еще что-то писал и бормотал. Потом рука его замедлилась.
— Время Дедулиной охраны закончилось, — прошептал он. — Любовь. Дедуля и Небоглазка. Любовь, любовь, любовь…
Карандаш выпал из пальцев на страницу.
Он перевел глаза на Небоглазку и прошептал:
— Чудесная ты моя. Чудесней чудесного.
Закрыл глаза и опустил голову на книгу.
— Дедуля. — Небоглазка вдруг обернулась. — Дедуля. Мой Дедуля!
И бросилась к нему.
Но Дедуля не двигался. Недвижней недвижного.
Все это скоро исчезнет. Типография, склады, фабрики, конторы и ангары. Огромные печатные станки с ангелами и орлами, наверное, отдадут в музей. Мусор выбросят. Участок зачистят и разровняют бульдозером. Вскоре на нем вырастут новенькие сверкающие конторы. Здесь будут клубы, пабы и рестораны. Вокруг разобьют газоны и поставят таблички с пояснениями, что где было раньше. Проложат пешеходные и велосипедные дорожки. Построят причалы, где будут стоять прогулочные катера. Новый красивый район заблещет в солнечных лучах на берегу отливающей голубизной реки, люди будут с удовольствием прогуливаться по широким тротуарам. Мы с Январем и Мышем увидели все это позже в тот же день, когда ненадолго оставили Небоглазку наедине с Дедулей. Увидели на большущих щитах, установленных там, где дожидались краны. Стоим и гадаем, все еще погруженные в тайну Дедули и его смерти, тайну святого, тайну нового мира, который скоро появится тут.
Когда мы вернулись к Небоглазке, она сидела на полу возле коробки со своими сокровищами. Спокойная, улыбающаяся.
— Он мне говорил. Он говорил, что однажды станет недвижней недвижного и мне нужно будет уходить за текучую воду.
Она взяла меня за руку.
— Откуда вы знали, что пора за мной прийти?
— Не знаю, откуда мы знали, — отвечаю. — Это Январь построил плот и позвал нас с собой.
— Янви Карр, — повторила она. — Янви Карр, брат мой!
Мы не знали, что делать с Дедулей. Он так и лежал головой в книгу. Мы положили рядом с ним его карандаши. Аккуратно расставили лопаты и ведра. Когда смерклось, зажгли вокруг него свечи. Стали читать молитвы. Повторяем снова и снова, что он был хорошим Дедулей и добросовестно охранял Небоглазку.
Я сижу, обняв Небоглазку.
— Дедуля ушел, — сказала она.
— Да, Небоглазка.
— Он ушел, но из моего сердца он никогда не уйдет.
— Да, Небоглазка.
— И я буду много плакать о нем, но сердце мое будет радоваться за него.
Мы рассматривали фотографии, ее семью.
— Попробуй пошепчи: «Мама, мама», — сказала я ей.
— Зачем?
— Просто попробуй, и все. Мама. Мама.
Она набрала в грудь побольше воздуха и прошептала:
— Мама. Мама.
И прикусила губу.
— Такое странное чувство во рту, — говорит. — Мама. Мама.
— Ты просто шепчи. Просто шепчи, Анна.
Ее мать улыбалась нам с фотографии.
— Мама очень красивая, — сказала Небоглазка.
— Да.
— Мама. Мама.
— Говори нежно, нежнее нежного.
— Мама. Мама.
Я почувствовала, как ослабевают натянутые струны ее души, как в нее вливается неизведанная радость.
— Что это за новая странность у меня в голове? — спросила она.
— Странность?
— Странность в голове, когда я шепчу «мама, мама». Я улыбнулась ей:
— Может быть, это твоя мама. Она ищет путь назад в твое сердце и в твои мысли.
— Ой, Эрин! Она шепчет мне что-то.
— Она шепчет: Анна. Анна.
— Да, Эрин. Она правда шепчет «Анна, Анна», совсем как в моих сонных мыслях.
— Только это вовсе не сонные мысли.
— Нет, Эрин! Это мысли наяву, ясные как день.
Глубокая ночь. Глубокая тьма. Луна светит сквозь разбитые потолочные окна. Никто не спит, наши дрожащие души носит между реальностью, мечтами и фантазией. Мы с Яном бродим по типографии, грызем овсяное печенье и шоколадные конфеты с апельсиновой помадкой. Говорим про плот и про то, что будет завтра.
— Дедулю и святого нам придется оставить здесь, — говорит Ян. — Их найдут рабочие.
— На плоту места нет.
— Да, на плоту места нет.
Мы зажгли свечи вокруг мертвеца, которого выкопали из Черной Грязи, и сели с ним рядом.
— Что они скажут, когда найдут их тут? — спрашиваю.
Ян улыбнулся:
— Да уж, историй насочиняют любо-дорого, не сомневайся!
— Вот будет интересно почитать!
Я подобрала с пола металлические литеры и выложила имя:
— Но вот до такой истории им не додуматься.
— Это наша история, — сказал Ян.
— Ага. Даже то в ней, чего мы еще не знаем, и то, чего никогда не узнаем.
— Настоящее, сны и придумки…
Мы рассмеялись.
— Интересно, что Небоглазка напишет в «Истории моей жизни», — сказал Ян.
Он рассказал мне про газеты.
— Там есть имена их всех. Матери, отца, сестры и братьев. Их лодку выбросило на берег. Ни одного тела так и не нашли. Вся семья утонула.
— Кроме Анны.
— Кроме Анны.
— Прилив вынес ее в реку, а река — в Черную Грязь, и там ее нашел Дедуля.
— Мы расскажем ей, что знаем о ее прошлом.
— Не сразу.
— Да. Совсем не сразу.
Мысли наши расплывались, расплывались, расплывались.
Я подумала, что это просто свечи, дрожание их огоньков. Протерла глаза. Подумала — я просто страшно устала. Потом подумала: это оттого, что Дедуля умер у меня на глазах, от всех событий последних дней. Протерла глаза. Потрясла головой. Движение было еле заметным, легкое подрагивание пальцев, изгиб спины. Потом — ничего. Конечно, это свечи и моя усталость. Потом все повторилось: дрожание пальцев на обеих руках, изгиб спины. Святой медленно согнул и разогнул колени.
— Ян! — позвала я. — Январь!
— Нет! — прошептал он.
— Да, — выдохнула я.
Он был так прекрасен, когда повернулся на полу, поднялся и присел перед нами на корточки. Он светился, отражая огоньки свечей и лунный свет. Ни звука. Глаза закрыты. Губы по-прежнему вытянуты в прямую безмятежную линию. Он встал во весь рост, красивый и стройный, и замер, словно ожидая чего-то.
