Володя посмотрел на дорогу, на глубокий след от телеги и, сбежав с крыльца, миновав небольшой огород, нырнул в кустарник. Он не знал, зачем так поступает, но, прячась за деревьями, затаиваясь, следил за телегой.
Прошло часа два, прежде чем лошади свернули с основной на чуть приметную, заросшую травой дорогу. Володя видел, как тот, в кепке, остался у главной дороги, осмотрелся, прошел по ней назад, и Володя прижался животом к земле, потом вернулся, пошел вперед.
Что-то звякнуло. Володя пополз. Люба, Федя и те двое стояли перед ямой. Рядом валялись жерди, дернины, груды сухих ветвей. Федя спрыгнул в яму, а те двое ушли. Потом они появились. Несли длинный тяжелый ящик. Подали Феде, снова ушли и еще один ящик они принесли, а Люба — две зеленые патронные коробки. В таких ленты пулеметные хранят. Они все носили и носили ящики, коробки.
Володе стало страшно. Он понял, что узнал нечто очень важное, тайное. И если его заметят, то ему будет очень плохо. А на полянке слышались какие-то шорохи. Володя лежал еще минут десять, прежде чем решился поднять голову. На том месте, где на полянке была яма, громоздилась груда хвороста. Володя вскочил и побежал домой.
К деду он не пошел. Валялся на траве за домом, возле вырытой в мягкой коричневой земле щели. Жарко дыша, спал рядом Шарик.
Дед Иван приехал поздно вечером. Поставил велосипед у крыльца, сел на ступени. По лесной дороге мимо дома ехали одна за другой грузовые машины. В кузовах, на соломе, сидели раненые, в других — громоздились ящики, тускло посверкивали уложенные рядами снаряды. Шли запыленные, утомленные бойцы. То и дело звякало ведро у колодца.
— Наши отходят ближе к городу, — сказал дед Иван. Он гладил лежащего у его ног Шарика, поднял глаза на Володю.
— Слышь, Вовка, говорят, фашист приближается… А железную дорогу бомбой разрушило. Обещают завтра починить. И отправлю тебя… Я? Мне надо быть тут, Вова.
Ночью не спалось. Володя крутился, считал до тысячи, крепко стискивал веки. И дед не спал, кашлял, курил, скрипел пружинами койки.
Стремительно промелькнула короткая летняя ночь.
Дед Иван бродил по комнатам дома, прислушивался к грому орудий и вдруг решил, что нельзя больше ждать ни минуты, что сейчас он проводит Володю до города, а оттуда тот доберется сам, на велосипеде. К вечеру будет в Ленинграде.
— Вовка! Камера спущена. Где насос?
В лесу послышался лязг гусениц, и земля мелко задрожала. Володя протянул деду насос… Грохот нарастал. Кто? Свои? Чужие? Рев двигателя. Пыль. Скрежет. Красная звезда на башне танка. Из открытого люка выглянул танкист. Танк резко затормозил, танкист тяжело спрыгнул на дорогу, быстро пошел к колодцу.
— Воды, — попросил он. Схватил ведро, припал к нему, потом понес воду к танку, сказал, оборачиваясь: — Фашист оборону прорвал. Мы отходим к городу. И… вы уходите!
— Вовка, качай! — позвал дед Иван. — Скорее же…
Вздымая клубы пыли, промчалась грузовая машина, в ее кузове лежали и сидели раненые. И снова они услышали уже знакомый звук гремящих танковых траков и ощутили тяжкое колебание земли. Из-за поворота лесной дороги показался совсем не такой, как наш, а угловатый и приплюснутый, с набалдашником на конце ствола орудия, танк. Окрашенный в коричневые и зеленые тона, он круто развернулся, и Володя вскрикнул — на башне танка был нарисован черный, обведенный белой краской крест. Из раскрытого люка виднелся высунувшийся по пояс танкист. Он был в кожаном шлеме и куртке с засученными рукавами. Танк остановился и, как бы принюхиваясь, повел из стороны в сторону хоботом орудия. Потом танкист махнул рукой, будто указывая направление: вперед! — и машина покатилась по дороге. А из леса, продираясь сквозь кустарники, ломая невысокие деревья, вылезли и покатились следом еще три танка.
— В щель… Нельзя пока ехать, — позвал дед.
— Дед, а где наган? — Володя спрыгнул вслед за ним в щель.
— В доме. На полке, за кастрюлями… Тайничок там. Гляди!
На дороге показались трехколесные мотоциклы. Какие они! Володя никогда раньше не видел таких: с пулеметами на коляске. Вот они какие… Шлемы, надвинутые на самые брови. Большие пылезащитные очки. Они делали лица мотоциклистов пугающими, нечеловеческими. Четыре мотоцикла прокатили мимо, пятая машина, резко затормозив, остановилась. Один из мотоциклистов, настороженно оглядываясь, соскочил с заднего сиденья и, держа автомат перед собой, прошел к дому. Из-под крыльца вдруг выкатился Шарик.
С громким лаем он кинулся на немца. Тот чуть отступил и поднял автомат. Ударила очередь. Шарик взвизгнул и покатился по земле.
Уехали. Володя выскочил из щели, подбежал к Шарику. Дед Иван вылез из укрытия, подошел, тронул Володю за плечи:
— Уходим, Вова.
— Шарик! — Володя присел возле собаки. — Убили, гады. Закопать надо… Что? Некуда нам идти сейчас, дед.
— И то верно. Куда нам сейчас податься? — сказал дед Иван и, сгорбившись, побрел к крыльцу.
Невдалеке слышалась стрельба. Ухали пушки, трескуче били пулеметы, раскатывалась автоматная и винтовочная пальба. В сторону города летели самолеты. Там, видимо, шел большой бой. Над белыми стенами дворца, зелеными купами парков и крышами домов поднимались черные столбы дыма. Самолеты кружили над городом и то один, то другой будто ныряли вниз, а потом опять круто уходили вверх… Неужели фашисты возьмут город?
— Володя, гляди, еще едут, — окликнул его дед Иван.
На лесной дороге показался низкий и широкий, чем-то похожий на клопа, полный солдат автомобиль, а за ним — еще три грузовые, с брезентовыми тентами над кузовами, автомашины. Поздно было бежать к щели, прятаться. Володя засыпал яму, воткнул лопату в землю и пошел к деду.
Первый автомобиль въехал во двор. «Быстро все осмотреть!» — послышалась по-немецки команда; звеня орудием, солдаты повыпрыгивали из машины на землю. Один из них поднялся на крыльцо, толкнул Володю прикладом: посторонись!.. Ногой распахнул дверь, вошел внутрь. Другие разошлись по двору, они заглядывали в сарай-сеновал, в дровяной сарай, один, наклонившись, заглянул в собачью будку.
Все было каким-то странным, нереальным. Казалось, что стоит закрыть глаза, а потом открыть и ничего этого не будет. Володя стиснул веки, а потом открыл глаза, но э т о осталось. И этот, наверно, командир отряда, стоящий у машины, пальцем зовет его, Володю: сюда, ко мне. Володя идет. Из-под железного козырька каски глядят спокойные, какие-то неподвижные, кажется, никогда не моргающие глаза.
Узкое лицо, узкая щель рта, острый подбородок. Ремешок каски держится не за подбородок, а за нижнюю губу. Что он хочет?.. Блестящая бляха. «Гехайм-фельдполицай» — написано на ней черными готическими буквами. Тайная полевая полиция? Жандармерия… Палка-трость в руках, вся она изрезана какими-то надписями.
— Ко мне! — Конец палки упирается Володе в горло. — Имия?
— Володя.
— Сколько километр до этот городок? Ну?
— Пять… — хрипло выдавливает Володя, хотя до города километров десять. Палка давит в горло, мешает говорить. — Вон же он…
— Вода в колодец хороший? — Немец стучит палкой по ведру, по срубу колодца, потом по голенищу сапога. Палка — будто часть руки офицера. Вот снова упирается Володе в горло. — Ну?
— Хорошая вода, — говорит с крыльца дед Иван. — Хорошая.
— Пей вода, — говорит немец Володе.
Боится — не отравлена ли? Володя идет к колодцу. Пьет.
— Гут, Гуго! Шнель миттагессен.
«Ординарец, видно», — думает Володя, растирая шею. Он разглядывает идущего к крыльцу солдата, его неповоротливую фигуру. Встретившись взглядом, Гуго подмигнул и ухмыльнулся, показав большие редкие зубы. Кивнул на крыльцо, мол, дверь открой. Володя сделал вид, что не понял этого жеста: сам откроешь…
— Я и мой зольдат будем тут проживайт, — говорит офицер. — От дома никуда не уходить. Уходить — расстрел. Все, что приказывайт йа унд немецкии зольдат — выполняйт. Не выполняйт — расстрел. Па? Пуф, какой жаркий лето. Па, мейне имия — Альберт Рольф, ферштеен, йа?
— Йа, йа, — пробурчал дед Иван, хмуро поглядывая на снующих по двору солдат.
За домом грохнул выстрел, суматошно кудахтали куры. Рольф занял самую большую комнату, во второй разместился его ординарец Гуго и повар Отто, в третью, самую маленькую, поселили деда Ивана и Володю.
По двору разносился стук молотков и топоров, Повизгивание пилы: солдаты сооружали в сарае-сеновале лежаки, а один, насвистывая веселую песенку, оплетал маленькое окошко второго сарая колючей проволокой. Зачем?
Володя сидел в комнате, глядел в окно. Сновали жандармы. Шоферы мыли грузовики. Какие они мощные на вид, эти широкие, приземистые, тупорылые машины. «Бюссинг» — написано на радиаторе каждого из них, фирма, наверно, такая. Часовой ходит вдоль стены дома, матово поблескивает автомат. Такие автоматы Володя видел в Ленинграде, после финской войны, на выставке трофейной техники. С отцом они были на выставке, и отец сказал: «Хорошие машинки — „Шмайсер“. Нам бы такие…»
