– Разве люди ловят людей? – спросил Серый Брат.
– Так он говорит. Я что-то не понимаю. Все они, должно быть, просто взбесились. Зачем понадобилось сажать в ловушку Мессую с мужем и что у них общего со мной? И к чему весь этот разговор о Красном Цветке? Надо подумать. Что бы они ни собирались делать с Мессуей, они ничего не начнут, пока Балдео не вернется. Так, значит… – И Маугли глубоко задумался, постукивая пальцами по рукоятке охотничьего ножа.
А Балдео и угольщики храбро пустились в путь, прячась один за другим.
– Я сейчас же иду к человечьей стае, – сказал наконец Маугли.
– А эти? – спросил Серый Брат, жадно глядя на смуглые спины угольщиков.
– Проводите их с песней, – сказал Маугли ухмыляясь. – Я не хочу, чтоб они были у деревенских ворот раньше темноты. Можете вы задержать их?
Серый Брат пренебрежительно оскалил белые зубы:
– Мы можем без конца водить их кругом, всё кругом, как коз на привязи!
– Этого мне не нужно. Спойте им немножко, чтобы они не скучали дорогой. Пускай песня будет и не очень веселая, Серый Брат. Ты тоже иди с ними, Багира, и подпевай им. А когда настанет ночь, встречайте меня у деревни – Серый Брат знает место.
– Нелегкая это работа – быть загонщиком для детеныша. Когда же я высплюсь? – сказала Багира, зевая, хотя по глазам было видно, как она рада такой забаве. – Я должна петь для каких-то голышей! Что ж, попробуем!
Пантера нагнула голову, чтобы ее голос разнесся по всему лесу, и раздалось протяжное-протяжное «Доброй охоты!» – полуночный зов среди белого дня, довольно страшный для начала. Маугли послушал, как этот зов прокатился по джунглям, то усиливаясь, то затихая, и замер где-то у него за спиной на самой тоскливой ноте, и улыбнулся, пробегая лесом. Он видел, как угольщики сбились в кучку, как задрожало ружье старого Балдео, словно банановый лист на ветру. Потом Серый Брат провыл: «Йа-ла-хи! Йа-ла-хи!» – охотничий клич, который раздается, когда Стая гонит перед собой нильгау – большую серую антилопу.
Этот клич, казалось, шел со всех концов леса разом и слышался все ближе и ближе, пока наконец не оборвался рядом, совсем близко, на самой пронзительной ноте. Остальные трое волков подхватили его, так что даже Маугли мог бы поклясться, что вся Стая гонит дичь по горячему следу. А потом все четверо запели чудесную утреннюю Песню Джунглей, со всеми трелями, переливами и переходами, какие умеет выводить мощная волчья глотка.
Никакой пересказ не может передать ни впечатление от этой песни, ни насмешку, какую вложили волки в каждую ноту, услышав, как затрещали сучья, когда угольщики от страха полезли на деревья, а Балдео начал бормотать заговоры и заклинания. Потом волки улеглись и заснули, потому что вели правильный образ жизни, как и все, кто живет собственным трудом: не выспавшись, нельзя работать как следует.
Тем временем Маугли отмахивал милю за милей, делая по девяти миль в час, и радовался, что нисколько не ослабел после стольких месяцев жизни среди людей. У него осталась одна только мысль: выручить Мессую с мужем из западни, какова бы она ни была, – он опасался всяких ловушек. После этого, обещал себе Маугли, он расплатится и со всей остальной деревней.
Спустились уже сумерки, когда он увидел знакомое пастбище и дерево дхак, под которым ожидал его Серый Брат в то утро, когда Маугли убил Шер-Хана. Как ни был он зол на всех людей, все же при первом взгляде на деревенские кровли у него перехватило дыхание. Он заметил, что все вернулись с поля раньше времени и, вместо того чтобы взяться за вечернюю стряпню, собрались толпой под деревенской смоковницей, откуда слышались говор и крик.
– Людям непременно надо расставлять ловушки для других людей, а без этого они всё будут недовольны, – сказал Маугли. – Две ночи назад они ловили Маугли, а сейчас мне кажется, что эта ночь была много дождей назад. Сегодня черед Мессуи с мужем. А завтра, и послезавтра, и на много ночей после того опять настанет черед Маугли.
Он прополз под оградой и, добравшись до хижины Мессуи, заглянул в окно. В комнате лежала Мессуа, связанная по рукам и ногам, и стонала, тяжело дыша; ее муж был привязан ремнями к пестро раскрашенной кровати. Дверь хижины, выходившая на улицу, была плотно приперта, и трое или четверо людей сидели, прислонившись к ней спиной.
Маугли очень хорошо знал нравы и обычаи деревни. Он сообразил, что, пока люди едят, курят и разговаривают, ничего другого они делать не станут; но после того, как они поедят, их нужно остерегаться. Скоро вернется и Балдео, и, если его провожатые хорошо сослужили свою службу, ему будет о чем порассказать. Мальчик влез в окно и, нагнувшись над мужчиной и женщиной, разрезал связывавшие их ремни, вынул затычки изо рта и поискал, нет ли в хижине молока.
– Я знала, я знала, что он придет! – зарыдала Мессуа. – Теперь я знаю наверняка, что он мой сын! – И она прижала Маугли к груди.
До этой минуты Маугли был совершенно спокоен, но тут он весь задрожал, чему и сам несказанно удивился.
– Для чего эти ремни? За что они связали тебя? – спросил он, помолчав.
– В наказание за то, что мы приняли тебя в сыновья, за что же еще? – сказал муж сердито. – Посмотри – я весь в крови.
Мессуа ничего не сказала, но Маугли взглянул на ее раны, и они услышали, как он скрипнул зубами…
– Чье это дело? – спросил он. – За это они поплатятся!
– Это дело всей деревни. Меня считали богачом. У меня было много скота. Потому мы с ней колдуны, что приютили тебя.
– Я не понимаю! Пусть расскажет Мессуа.
– Я кормила тебя молоком, Натху, ты помнишь? – робко спросила Мессуа. – Потому что ты мой сын, которого унес тигр, и потому что я крепко тебя люблю. Они говорят, что я твоя мать, мать оборотня, и за это должна умереть.
– А что такое оборотень? – спросил Маугли. – Смерть я уже видел.
Муж угрюмо взглянул на него исподлобья, но Мессуа засмеялась.
– Видишь? – сказала она мужу. – Я знала, я тебе говорила, что он не колдун. Он мой сын, мой сын!
– Сын или колдун – какая нам от этого польза? – отвечал муж. – Теперь мы с тобой все равно что умерли.
– Вон там идет дорога через джунгли, – показал Маугли в окно. – Руки и ноги у вас развязаны. Уходите.
– Мы не знаем джунглей, сын мой, так, как… как ты их знаешь, – начала Мессуа. – Мне не уйти далеко.
– А люди погонятся за нами и опять приведут нас сюда, – сказал ее муж.
– Гм! – сказал Маугли, водя кончиком охотничьего ножа по своей ладони. – Пока что я не хочу зла никому в этой деревне. Не думаю, однако, что тебя остановят. Еще немного времени – и у них найдется, о чем подумать. Ага! – Он поднял голову и прислушался к крикам и беготне за дверями. – Наконец-то они отпустили Балдео домой!
– Его послали утром убить тебя, – сказала Мессуа. – Разве ты его не встретил?
– Да, мы… я встретил его. Ему есть, о чем рассказать. А пока он разговаривает, можно сделать очень много. Но сначала надо узнать, чего они хотят. Подумайте, куда вам лучше уйти, и скажете мне, когда я вернусь.
Он прыгнул в окно и опять побежал, прячась под деревенской стеной, пока ему не стал слышен говор толпы, собравшейся под смоковницей.
Балдео кашлял и стонал, лежа на земле, а все остальные обступили его и расспрашивали. Волосы у него растрепались, руки и ноги он ободрал, влезая на дерево, и едва мог говорить, зато отлично понимал всю значительность своего положения. Время от времени он начинал говорить что-то о поющих чертях, оборотнях и колдовстве только для того, чтобы раздразнить любопытство и намекнуть толпе, о чем он будет рассказывать. Потом он попросил воды.
– Так! – сказал Маугли. – Слова и слова! Одна болтовня! Люди – кровные братья обезьянам. Сначала он будет полоскать рот водой, потом курить, а управившись со всем этим, он начнет рассказывать. Ну и дурачье эти люди! Они не поставят никого стеречь Мессую, пока Балдео забивает им уши своими рассказами. И я становлюсь таким же лентяем!
Он встряхнулся и проскользнул обратно к хижине. Он был уже под окном, когда почувствовал, что кто-то лизнул ему ногу.
– Мать, – сказал он, узнав Волчицу, – что здесь делаешь ты?
– Я услышала, как мои дети поют в лесу, и пошла за тем, кого люблю больше всех. Лягушонок, я хочу видеть женщину, которая кормила тебя молоком, – сказала Мать Волчица, вся мокрая от росы.
– Ее связали и хотят убить. Я разрезал ремни, и она с мужем уйдет через джунгли.
– Я тоже провожу их. Я стара, но еще не совсем беззуба. – Мать Волчица стала на задние лапы и заглянула через окно в темную хижину.
Потом она бесшумно опустилась на все четыре лапы и сказала только:
– Я первая кормила тебя молоком, но Багира говорит правду: человек в конце концов уходит к человеку.
– Может быть, – сказал Маугли очень мрачно, – только я сейчас далек от этого пути. Подожди здесь, но не показывайся ей.
– Ты никогда меня не боялся, Лягушонок, – сказала Мать Волчица, отступая на шаг и пропадая в высокой траве, что она отлично умела делать.
