ли? Постановили перейти на многополье, сад разбить, просить ссуду на строительство электростанции.
Не знаю, удалось ли бы дедушке осуществить свои намерения. Наверное, удалось бы. Он мог и убедить и поднять людей. Но случилось непредвиденное: возвращаясь в самую распутицу из района в Коробово, он провалился в полынью, простыл и слег с воспалением легких. Через три месяца, когда вышел из больницы, пришлось председательство передать Степану. Врачи советовали еще подлечиться: что-то неладное было с легкими.
Степан гоголем ходил. Председатель. Портфель завел. Он в то время понимал, что авторитет у него жидковат, то и дело прибегал в нашу избу, советовался, выспрашивал у дедушки, как бы надо вести хозяйство, что сеять, притворно жаловался:
— Экую кручину-заботу я на себя взвалил! И к чему? Ты уж мне помогай, Фаддей Авдеич.
Дедушка всегда считал, что плодородье земли и запас кормов зависят от клевера. По просьбе того же Степана сделал карту полей с клеверным севооборотом и пояснения в стихах:
Ох ты клевер, кашка белая,
Медовик-пожар,
Сеял вас рукою щедрою,
Много ржи собрал.
А внизу с убежденностью вывел: «Трехполка являет собой неизбежный объект разорения!»
— Иди в помощники ко мне, Фаддей Авдеич. Мне, знаешь, грамотный да знающий мужик позарез нужен. Будешь правая моя рука. Я тебя сильно загружать не стану. И хворой поработаешь, — просил Степан, гордо поставив руки в колени.
— Нет. Тебе подпорой не стану. Груб ты, Степан Силантьевич, людей тебе не жалко. Приступно больно берешься: сделай — и весь сказ, а ты поясни, тогда они как свое будут делать, — ответил дедушка. Не таясь, что думал, то и сказал.
— Недосуг мне каждого-то улещивать. Сладок будешь — проглотят, горек — выплюнут. Хоть выплюнуть не посмеют меня.
Колхозниками Степан помыкал, возражений не терпел. Прозвали его Скородумом. Неважно разбираясь в хозяйстве, он советов слушать не хотел, делал все по-своему и невпопад. Обещанное выполнять забывал. Даже я, на что был шестилетком, и то столкнулся со Степановым безразличием.
В пору междустрадья, когда деревня отсевалась, широко раскрывались ворота скотных дворов, хлевов и оград, и с веселым тарахтением гоняли мальчишки на телегах, возили в поля назем. Работа эта была легкая и веселая, ее любили. Я тоже мечтал в то время возить навоз. Я бы так же ловко стоял в телеге, весело накручивал над головой вожжами. Дедушка взял меня с собой на телегу, и я, держась за его ремень, проехался по тряской дороге в поле, где в ту пору бегало многое множество зайчишек. Я гонялся за ними, пытаясь поймать, пока дедушка не приехал снова и не увез меня обратно в деревню.
Править лошадью он мне не дал, а сказал, чтобы мы, ребятишки, насобирали куриного помета для полива капусты. Председатель за это купит нам конфет. Все ребятишки, даже едва научившиеся ходить, повалили с корзинами на повети и подволоки собирать куриный помет.
Запомнилось, с какой радостью равноправно со взрослыми пришли мы на колхозное собрание, забрались на полати и таращили оттуда глаза на то, как Степан держит речь.
— А теперя я коснуся вкратцах относительно про то, какую колхоз успешь имел.
После того как он отчитался и его снова выбрали председателем, было общее угощение. В одной избе уместились все колхозники. Мы с замиранием ждали, когда Степан щелкнет своим брезентовым портфелем и начнет нас оделять конфетами. Слышно, он их привез. Однако председатель не торопился браться за портфель. Дали нам со стола картофельных шанег, пирогов с луком. Но конфеты — это, конечно, самое желанное. «Интересно, в каких они будут обертках?» — сладостно гадали мы.
Дедушка помнил о нас. Он подмигнул нам и встал, в новой рубахе, благостный, торжественный. Колхозники зашикали. Знали: Фаддей Авдеич что-то важное и необычное скажет. Он повернулся к Степану и произнес торжественно:
— Степан Силантьич, молодые-то граждане колхоза ждут награды за свой труд. Они с полным энтузиазмом работали. Ведь хорошая-то капуста — и ихняя тоже заслуга. Кто куричий-то помет собрал? Они ведь, наши будущие трудовики.
Мы смущенно затолкались, захихикали в радостном предчувствии. Степан засуетился, полез в портфель, потом шлепнул себя по хромовым коленям.
— Эх, ядрена, забыл ведь, мужики! Поверх головы память не пришьешь. Забыл, ребятки, конфетиков. Вовсе позабыл. Ну, до завтрева потерпите. Потерпите до завтрева.
У нас сразу физиономии скисли.
— Лучше бы ты вина не покупал, — сказал расстроенно дед. — Ребенок обман долго помнит.
— Да из-за вина-то проклятущего я и лампасеев не купил, — засмеялся председатель, поднимая зеленый стакан. — Ну, давайте за колхоз-то выпьем, а то горит душа.
У дедушки пропало настроение. Я помню, что, когда началась пляска, он ушел домой к своим книгам.
А назавтра Степан был выпивши. Хлопнув себя перегнутым портфелем по хромовому колену, сказал деду с раздражением:
— Да что ты гудишь, как пустая корчага?! Конфетов да конфетов! До конфетов ли мне? Вон дела-то сколь.
Но понятно было, что мешали не дела. Стыд брал Степана, а признаваться в оплошности не хотелось.
— Поначалу-то ты добрый казался, Степан Силантьевич, — сказал ему дед, — а теперь, смотрю, совесть на вино меняешь да в карман себе ладишь.
Это разобидело Степана. Теперь редко кто с ним осмеливался говорить так.
— По молоду и крапива добра — не жалится. А заматереет, без разбору всех дерет. Так что не обессудь, коли ужалит. Ныне не такое время, чтоб каждому жамку разжевывать да над зыбкой баеньки тянуть. Я считаю, что ты против меня идешь из-за того, что место председательское надо.
Дедушка сплюнул.
— Тьфу, какой ты паршивец! — и ушел от Степана.
Потом опять обострилась болезнь — вынудила дедушку покинуть Коробово. Врач сказал, что надо поехать в Крым. А как поедешь? Тогда санаториев было раз-два и обчелся. Да и стоило это немалых денег. И дедушка подался на какую-то крымскую стройку.
Помню, уже зимой, впустив в избу тугой клуб холодного воздуха, он вошел с деревянным сундучком. Снял тулуп, утер с усов иней и поцеловал всех нас. Я заревел и залез на полати. Обиделся: у деда усы были колючие.
Но потом, когда он забрался на печь погреться с дороги, мы помирились. Из этой поездки привез дедушка стопку открыток крымских городов да мешок камней, разноцветных, овальных, как яйца неизвестных заморских птиц.
Мы лежали рядом. Дедушка рассказывал мне о том, что так же, как печь, на юге греет горячий песок. На него накатывается пенистое море. Море день и ночь, зиму и лето промывает этот песок и шлифует камни. Для меня
