— Грызла мои бока и мой нарядный наконечник, потому что не могла решить задачку.
— Что же на это сказала Тося?
— Ничего не сказала.
Все в пенале возмутились.
Резинка-мышка запищала:
— Что же делать?
— Я обрежу ей палец! —зазвенел перочинный нож.
— Мы измажем её чернилами! — заскрипели перья.
— Я сразу десять клякс посажу ей в тетради! — загудела чернильница.
— Я замараю ей всю тетрадь! — пискнула резинка-мышка.
Только бедный карандаш не грозился. Лежал неподвижный, с израненными боками.
Мы подстелили ему перочистку, чтобы было помягче, но бедняге уже ничем нельзя было помочь. Его бока так и не зажили.
Сегодня утром, как только Тося открыла пенал, Зося сказала:
— Тося, дай мне перочинный ножик, я выковырну из парты гвоздик.
Перочинный ножик не успел опомниться, как вдруг — хрясть, хрясть,— и лезвие зазубрилось о железный гвоздь.
Тогда остриё ножика скользнуло и вонзилось в Зосин палец.
— Ах ты, гадкий ножик!
Зося бросила его и обернула окровавленный палец платочком. Начался урок.
— Ой, перышка нету! Тося, одолжи мне перышко!
Тося сразу же протянула Зосе перо. Зося нажала на перо и не заметила, как с него капнули чернила и все пальцы у неё измазались. А под конец она так сильно нажала, что — трах! — перо сломала.
На странице появились кляксы.
— Ой, что теперь будет? Придёт учительница, рассердится! — сказала Тося.
А Зося опять просит:
— Тося, одолжи мне резинку!
Схватила Зося бедную резинку-мышку, трёт, трёт — замарала всю страницу.
Ведь это карандашная резинка, чернила ею не сотрёшь!
Зося — в плач, а Тося её утешает:
— Не плачь, Зося. Постепенно всему научишься — не будешь ножиком руки калечить, не будешь сажать в тетрадке кляксы, не будешь ломать перья!
А мы все подумали, что наша Тося чересчур добра.
ВЕСЁЛЫЙ КОНЕЦ ПЕЧАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Ой! Что было! Что было!
В конце урока учительница проверяла, в порядке ли у ребят их вещи.
Она открыла наш пенал и сказала:
— Тося, я думала, ты аккуратная девочка, а у тебя перочинный нож с зазубринами, перо сломано, карандаш обгрызен, а резинка-мышка и весь пенал залиты чернилами! Ведь раньше у тебя всё бывало в порядке.
Тося стояла с опущенной головой и молчала.
Я вскочил, начал махать руками, хотел закричать, что Тося ни в чём не виновата, что это Зося нас так изуродовала, что Тося о нас всегда заботилась, что пенал у неё всегда был чистый!
Хотел всё это сказать, но не сказал ничего, потому что не хочу быть ябедой. К тому же у меня такой тихий, пластилиновый голос, что учительница, наверно, ничего бы не услыхала. Но зато я посмотрел из пенала на Зосю так сердито, как только мог.
А Зося сидела красная, как свёкла, и глядела в парту.
Мне показалось — ей стыдно.
Не знаю, что произошло дальше, потому что Тося закрыла пенал.
Но перочинный ножик нашёл маленькую щёлочку и стал наблюдать, что делается в классе.
Смотрит, а учительница гладит Тосю по головке и говорит:
— Я знаю, Тося, ты аккуратная и хорошая девочка!..
Потом учительница отошла, а тут Зося и Тося как начали обниматься, целоваться и реветь!
Все девчонки плаксы. Лучше бы Тося была мальчишкой! Но, может быть, она тогда не была бы такой доброй?
Этого я не знаю. Надо у кого-нибудь спросить.
Когда мы в пенале стали обсуждать это происшествие, то решили, что Зося, наверно, призналась в своей вине.
Может быть, Зося теперь уже не будет такой скверной?
Поживём — увидим.
Ой, какого мы сегодня страху набрались! Вынула Тося на минутку карандаш, а потом он вернулся к нам и говорит:
— Знаете, какая новость? Зося принесла Тосе новый пенал!
Перочинный ножик сказал:
— Теперь Тося на нас и смотреть не захочет!..
Резинка-мышка и перья столпились в углу и, толкая друг друга, стали рассматривать новый пенал.
И правда, возле нас стояла какая-то длинная чёрная коробочка. Я оглядел её и сказал:
— Это вовсе не пенал — она слишком плоская!
— Я бы в ней не поместилась! — пропищала резинка-мышка.
— Ещё бы, такая толстуха!
— Но что же это может быть?
— Давайте посмотрим, — предложил перочинный ножик.
Мы все поднажали, и — трах! — крышка отскочила... А там, внутри, чудо: белое дно разделено на клеточки, и в каждой клеточке живут цветные пуговки, совсем как на Тосиной вязаной кофточке. Каждая пуговка другого цвета: красная, жёлтая, голубая, зелёная — как конфетки... Вдоль коробки идёт длинный коридорчик, точно у нас в пенале. В этом коридоре живёт какая-то особа, похожая на ручку, только на кончике у неё вместо пера пушистый чуб.
Я спрашиваю:
— Кто вы такая?
— Я кисточка.
— А мы краски, — говорят пуговки.
— А для чего вы?
— Для рисования.
— А что вы умеете рисовать?
— Я умею рисовать небо, васильки и твои глазки!
— А я — маки, яблоки и твой носик!
— А я — траву, деревья и твои штанишки!
Не успел я всех расспросить, как пришла Тося со стаканом воды. Она взяла бумагу и достала из коридорчика кисточку.
Кисточка по бумаге бегала-бегала. Нарисовала зелёный домик, жёлтый забор, красные цветочки и голубых птичек.
Выглядываю я на уроке ручного труда из пенала и вижу — опять около нас появилась какая-то коробка.
Она красивее, чем наш пенал и чем коробка с красками, — вся в цветочках!
Что там внутри? Наверно, конфеты! Я подбежал к коробке, постучался и говорю:
— Коробка, а коробка, откройся!
В коробке поднялся страшный шум, и оттуда послышались чьи-то тоненькие голоса:
— Не открывай! Не открывай! Мы не хотим, чтобы нас открывали!
Вдруг подошла Тося и — раз! — открыла коробку... Я смотрю, а там внутри не конфеты, а какие-то необыкновенные вещи...
Например, сверкающая шляпка, как раз на мою голову, вся в мелких углублениях. Я её спрашиваю:
— Эй, фигля-мигля, ты кто такая?
А шляпка нахмурилась и крикнула:
— Я напёрсток стальной, молодец удалой! Без меня иголки-осы больно жалят пальцы Тоси. А с напёрстком никогда не уколется она!..
При этих словах в зелёном игольнике вдруг поднялся страшный крик. Одновременно кричало много тоненьких голосков:
— Что он болтает и нас задевает?.. Иголки без дела не сидят! Кто шьёт Тосе новый наряд? Чинит штанишки, чулки зашивает? Это иголки, всякий знает!..
И вдруг из угла забасила пузатая толстуха:
— Что там иглы раскричались, расшумелись, распищались?.. Я, катушка, всех важнее, моя нитка всех нужнее! Ведь без нитки нипочём ничего мы не сошьём. Нитка кончилась — тогда это тоже не беда. Пустая катушка — для ребят игрушка.
А иглы опять за своё:
— Когда иголка сломается, тогда в катушке никто не нуждается!
Они спорили бы так без конца, но тут Тося напёрсток на палец надела, нитку в иголку вдела, и работа закипела.
Рано утром сплю я на перочистке, как вдруг меня карандаш будит:
— Погляди, Пластусь, что в классе делается!..
Выглядываю из пенала и вижу — на моём месте, около чернильницы, сидит Тосина кукла Петронела. Только её тут не хватало! Развалилась на парте, нос кверху задрала и улыбается. Я — к ней:
— Зачем ты сюда явилась?
— Чтобы сшить себе новое платье!
— Ах ты, фыря-расфуфыря! В классе будут тебе платье шить? Как бы не так!..
— А вот и будут, сейчас увидишь! — закричала Петронела.
Гляжу — а Тося вынимает из портфеля коробку в цветочках и целый ворох лоскутков.
Что за лоскутки!.. Все из шёлка — красные, зелёные, голубые, в цветочках, в горошек, в полоску, в клеточку!..
— А почему тебе будут шить платье в классе? — спрашиваю опять у Петронелы.
— Потому что сюда прибыли все куклы.
Оглядел я класс и даже привскочил: на всех партах расселись куклы — нарядные, причёсанные, с бантами, которые чуть ли не больше их самих! Расфуфырились и друг друга разглядывают: кто красивее?
А на Лодзиной парте сидит совсем маленькая куколка, чуть побольше меня, слегка кривобокая, с носом как картофелина. Сидит она тихонькая и смущённая.
Я — к ней, спрашиваю:
— Из чего ты сделана?
— Из тряпок.
— А кто тебя сделал?
— Меня сделала Лодзя.
— А как твоё имя?
— Кларуся. А ты из чего сделан?
— Я из пластилина.
— А кто тебя сделал?
— Тося.
— А как тебя звать?
