Теперь дядя и вовсе почти не бывал дома. Уйдет с восходом солнца, приходит — я уже сплю. Иной раз и не ночевал.
Расцветало лето. В лесу появились первые грибы. Война не кончалась.
Всем выдали карточки на хлеб и продукты. Нам еще пока хватало чем кормить поросенка и куриц. И травы для козочек росло достаточно. Лето-то ведь какое выдалось! Правда, теперь я своих любимиц водила подальше к лесу. Там еще и веток наломаю с кустов. Им очень нравились зеленые листики. Жуют, только головами мотают вправо, влево и поглядывают на меня. Спасибо-де, очень вкусно…
Из Ленинграда мама написала, что отец ушел в народное ополчение. Вестей от него пока нет. Сама мама пошла работать на завод, где раньше работал отец. Мне писала, чтобы я жила у тети.
А тут к концу лета и вовсе письма из Ленинграда перестали приходить. Но я всё писала маме и писала. Стали говорить, что немцы уже под самым Ленинградом и что город окружен. Потому и нет оттуда почты. Правда, по радио из Ленинграда передавали музыку и читали стихи. Я послушаю, и на душе легче. Значит, мама там и ничего с ней не случилось.
У нас всё еще было тихо. Фронт остановился километров за сто пятьдесят. Дальше фашистов не пустили. Столько они потеряли танков и солдат, что дальше идти не могут. Я надеялась — вот скоро отгонят гитлеровцев от Ленинграда и я поеду домой.
Начались налеты и на наш городок. Прилетали чаще днем. Зенитки как залают, залают. Смотришь в небо — снаряды высоко разрываются белыми облачками. Тут и немецкий самолет увидишь. Страшно мне почему-то не было. У нас в саду была вырыта щель, чтобы прятаться, но мы не прятались. Тете было некогда, а я ни за что не хотела в щель. Зачем мне?! Если и взрывались бомбы, то далеко от нас. Зенитки стреляли так громко, что мы и взрыва бомб не слышали.
Так и жили мы. На войне не на войне и не по-мирному тоже.
Но вот и осень наступила. Приезжает дядя как-то днем с подводой и говорит, чтобы мы с тетей немедленно собирались. Он нас отправляет в деревню к своей сестре, которая живет в двадцати пяти километрах от города. Дядя объяснил, что фашисты прорвали фронт и движутся сюда. Что вот-вот начнется страшная бомбежка и обстрел и что он не имеет права рисковать нашими жизнями. Дядя говорит:
— Город фашистам, конечно, не сдадут, но бой тут будет жаркий и на щель, что у нас в саду, нечего надеяться.
Тетя запротестовала:
— Как же я брошу свое хозяйство? Да и ты как же один?
— Я от своей фабрики никуда не имею права уходить, — сказал дядя. — А вам оставаться необязательно. Может быть, это всего на день, на два. Как стихнет, я сам приеду за вами.
Я забеспокоилась за своих козочек:
— Кто же их тут станет кормить, и Борьку тоже?
— Ничего. Я сам за ними пригляжу, и с Марфушей договоримся. Ничего с ними не случится.
Сказал, а сам нас торопит: скорей да скорей!
Марфуша была нашей соседкой. Быстренькая такая, вертлявая старушка. Она к нам заявлялась каждый день. Скучно ей. Жила одна. Придет и тете чем-нибудь поможет. Но больше она приходила просто так, чтобы поболтать про всякие новости. Она знала про всё. Тетя ее так и звала Марфушка-болтушка. Теперь эта Марфушка к нам прибегала по три раза на день со всякими невероятными сообщениями. Ни радио не надо, ни газет, Марфуша всё расскажет. Что преувеличит, а что сочинит сама. Тетя на это не обращала внимания.
Позвали Марфушу и договорились. Она обещала за домом приглядывать, и коз пасти, и Зинку доить, и Борьку кормить, и курам насыпать зерна.
— Всё, — клянется, — сделаю, а вы девочку вашу от беды уводите. Мало ли что.
Тетя знала, что не будет от Марфушки большого толку, но дядя торопился на фабрику и нас торопил. Хотел, чтобы мы обязательно уехали при нем.
Так мы и прибыли к дядиной сестре в деревню. С собой, можно сказать, не успели ничего и захватить, Да ведь и думали, правда, на два-три дня, не больше.
И вот что вы скажете?! Девчонкой ведь была. Ложусь спать — всё про Зинку и Динку думаю. Как же они там одни, бедненькие?.. А ну Марфуша забыла их напоить? Только и надеялась на то, что дядя скоро за нами, приедет.
Дядя и в самом деле появился дня через два, но совсем не с тем, с чем ждали. Пришел он пешком. Глаза ввалились, будто он дня три не спал и не ел. Небритый, и лицо почернело. Пришел с чемоданом. Поставил его на пол и, не снимая пальто, сел у стола и лицо закрыл руками. Потом оторвал руки, посмотрел на нас и говорит:
— Всё. Взорвали мы фабрику. Своими руками взорвали. Согласно приказу, чтобы не досталась врагу. — Помолчал, вздохнул и говорит: — Давно ли новый корпус достроили… Горит, наверное, еще. Не в силах я был это видеть, вот и ушел. Делать мне теперь больше там нечего. Не найду здесь нужного дела — уйду в партизаны. Там я еще сгожусь.
Я не выдержала и к нему:
— А как там наши козочки? Кормит их Марфуша?
Дядя взглянул на меня. Вижу, ему совсем не до того.
— Немцев-то еще нет в городе? — спрашивает тетя.
— Пока нет. Бой на подступах идет. Я уходил — горел вокзал, а в нашей Слободе пока тихо.
Тут я возьми и скажи:
— Давайте я схожу за нашими козочками и пригоню их сюда.
Тетя рот раскрыла:
— Да ты что, неразумная!.. Это за двадцать-то пять верст в огонь!
— Так там же тихо пока, — долблю я свое. — Я еще успею… Туда с кем-нибудь на попутных. Сбегаю, и скорее назад!..
Тогда уже дядя строго:
— Еще что надумала… «За козами!»
А во мне, не знаю и откуда, взялось упрямство.
— Всё равно, — заявляю, — я за ними схожу. Мне их жалко. — И в слезы. Тут дядя рассердился не на шутку.
— Только попробуй, — сказал. — Я не посмотрю, что ты уже большая, по-отцовски пройдусь ремнем. Глядите, что придумала!..
Спать легли в тот вечер поздно. Всё судили, что же будет дальше, если фашистов не остановят на Волге. Вон ведь, они со всех сторон рвутся к Москве. Дядя одно говорит: «Не видать им Москвы. Как бы ни было — Москвы не увидят. Вот и Ленинград, уж как грозились, а стоит он и будет стоять».
А я легла и не могу уснуть. Всё мне виделись мои козочки брошенные. Может быть, это было во сне… Динка так жалобно блеет, меня кличет. Зинка встает на дыбы, смотрит, не иду ли за ними.
Солнце еще не поднялось, я и решила: уйду потихоньку, пока тетя с дядей спят, доберусь до нашей Слободы, заберу козочек и Борьку заберу. Ну, а вернусь с ними сюда, что мне сделают? Может, и поругают, но про себя похвалят: «Молодец Надя. Вон какая она! Спасла наших домашних животных».
Так я и улизнула из дому.
С утра уже по-осеннему было холодно. Хорошо, пальто надела, а то бы замерзла. Я ведь надеялась, что устроюсь на какую-нибудь машину до города.
Не знаю, сколько шла, но машин всё не было. Потом какой-то дед вез меня на подводе, пока ему не нужно было сворачивать в сторону. Ну, я опять пешком дальше. Тут догнал меня трактор с прицепом. Трактор вела тетка, на прицепе сено высоко наложено. Я понимаю — куда же меня тут. Но трактористка сама остановила трактор. Подзывает меня:
— Ты откуда, куда идешь?
Я ей объяснила.
— Да ты это что?! — кричит трактористка, чтобы слышно было, — мотор-то работает. — Ты в своем уме, девчонка?! Люди из города бегут, а она туда за козами. Убьют же тебя там, глупая.
Я ничего не ответила, а только быстрее пошла дальше.
Трактор опять меня догнал. Трактористка кричит:
— Влезай наверх, на сено. Довезу, сколько прямо поеду, раз ты такая дуреха бесстрашная!
Не знаю и как, но влезла я на сено, еду, качаюсь. Ехали долго. Потом трактор остановился, я слезла. Отсюда в город никто не ехал. Последние километры шла пешком одна.
Когда к городу подходила, вижу — небо над ним черное, мутное, хотя день и был солнечный. Машин оттуда больше не встречалось. Только подводы и люди. Кто с чемоданами через плечо, кто свое домашнее имущество толкает перед собой на ручной тележке. На вещах сидят маленькие дети. Которые постарше, те сами идут. Некоторые малолетки плачут на руках у матерей. Собаки бегут за хозяевами. Женщины коз гонят, овечек… Лица у всех… лучше бы не смотрела я на них. И все мне навстречу, навстречу, а туда я одна.
Спрашиваю:
— Немцев в городе нет еще?
— Кто его знает, — отвечают. — С утра дрались в пригородах. Город бомбят. По ту сторону всё горит.
А я думаю: «по ту сторону» — значит, не у нас. Значит, еще успею! Прибавила шагу, побежала. Боязно мне стало. И козочек, и Борьку жалко. Сгорят мои милые, а не сгорят — придут гитлеровцы и зарежут их. Дойду, решаю, обязательно дойду, всех уведу. Вот уже и мост. С моста мне наша улица видна как на ладошке. Тут тихо, спокойно и не видать никого, как всегда.
Словом, перебралась я через мост и бегом мимо заборов к тетиному дому.
Прихожу. Калитка отворена, и двери не заперты. Может быть, дядя так расстроился, что забыл и запереть, а может, Марфуша…
Но в доме всё по-обычному было и вещи на месте. Только меня это не занимало. Я поскорей к зверюшкам. Смотрю, куры из своего загона проникли в огород. Бродят где хотят. Все грядки перерыли.
