Василинка искренне верила всему, что ей говорили. Как же она была разочарована, когда мама подвела их к маленькой покосившейся хатке под потемневшей соломенной крышей. Стекла в подслеповатых окошках были заткнуты тряпьем. На пороге сидела бабушка в домотканой одежде и лаптях. Платок сбился на затылок, темные, с сединой волосы были гладко зачесаны.
— Приехали! — заговорила она с доброй улыбкой. — А я уже ждать перестала.
— Тоня, Василинка, Митя! Это бабушка Анета.
— Несите, несите котомки, — приглашала бабушка.
Василинка перешагнула через высокий порог и очутилась в темных сенях, где приятно пахло цветами. Из сеней в дом снова высокий порог. А там — точно в яме. Возле большого стола высокие лавки. В углу икона, на ней полотенце с вышитыми краями. У печи на лавке — корытце, деревянное ведро, глиняный горшок.
Василинка подбежала к окну. Чтобы в него глянуть, надо было стать на цыпочки и подтянуться. За окном видна небольшая часть узкой пыльной улицы, забор в две жерди и чуть поодаль хлев. Разочарованная грустным зрелищем, Василинка обернулась и увидела Тоню. У Тони в глазах стояли слезы. Сестра очень любила, чтобы повсюду было красиво и чисто, вязала кружевные салфетки, старательно ухаживала за фикусами и олеандром, каждую весну расцветавшим розовыми бутонами. А тут… закопченные стены и потолок, земляной пол, темнота.
— Не в каждое окошко светит солнышко, — проговорила бабушка Анета. И сказала маме: — Вот это тут положи, а то на гвоздь повесь. Устраивайся, молодица, не в гости приехала.
В тот же день люди знали, что городская молодица привезла с собой швейную машинку, и бабушка Анета говорит, что руки у нее золотые — сошьет, что твоей душе угодно. Вскоре стали приходить соседки.
— Здравствуйте, люди добрые! — первой открыла двери пожилая полноватая женщина со светлыми волосами.
— Здравствуйте, здравствуйте, — приветливо ответила мама.
— Ну как вы тут, на новом месте? — словно старая знакомая, спросила женщина. — Сперва, может, чуток погрустите, но человек ко всему привыкает. Люди у нас добрые, не обидят вас.
С того и пошло. Мама не назначала платы за шитье, но люди несли кто что мог: кто картошки, кто краюху хлеба, кто кринку молока. Одному понадобилась рубашка, другой платье, а третьей штанишки для мальчика. Разостлав ткань на столе, мама размышляла, прикидывала, как лучше скроить.
— Ты, молодица, семь раз отмерь, а тогда отрежь, — добродушно советовала бабушка Анета.
Мама целыми днями без устали работала. Тоня варила еду, мыла белье, ходила по воду. А Василинке с Митькой нечем было заняться в доме — ни игрушек, ни книжек. Зато на улице для них было раздолье. Все для них было новое. Интересно наблюдать, как гонят стадо овец. Овцы топают маленькими копытцами, поднимая тучу пыли по улице, и никогда не минуют свой двор. Удивительно — животное, а понимает. Немного страшновато становилось, когда возвращались с поля коровы. Впереди шел большущий бык. Он высоко вскидывал голову и громко ревел. Набрав побольше воздуха, Митька пытался передразнить быка, а Василинка смеялась до слез.
Но больше всего Василинку занимали кони. К ним можно подойти и погладить по морде, расчесать гриву. Еще когда гостили у тети Агафьи, девочка мечтала покататься верхом на коне. И сейчас с завистью глядела Василинка на мальчишек, которые, гордо сидя на коне, держали в руках поводья.
Все, что Василинка услышала на улице, она пересказывала маме и Тоне:
— У тети Исачихи черви съели капусту.
— Как это — съели? — спрашивала Тоня.
— Вот так — взяли и съели. А тетя Мариля из ульев мед доставала. Пчелы роем над головой кружили, не хотели отдавать мед. Но тетя Мариля их перехитрила, надела на голову сетку. В одной руке горящую лучину держала, а другой доставала соты. А потом, потом было самое главное! — Василинка, сглотнув слюну, рассказывала, как Левониха несла в деревянном корытце переливавшиеся золотом на солнце соты с медом. У забора, где стояла она, Митя и другие дети, женщина остановилась, поставила корытце с медом на траву, стащила с головы сетку. Наломала капустных листьев и кончиком узкого длинного ножа отрезала каждому по кусочку сот, налитых тягучим медом. Всех детей угостила! До сих пор во рту сладко!
Мама спросила:
— А почему ж ты Тоне не принесла попробовать меду?
Василинка смутилась, не знала, что ответить. А сама словно еще раз увидела, как расплывался мед по капустному листу, а она его облизывала со всех сторон до тех пор, пока в сотах ничего не осталось.
И все же Тоня попробовала меду. Вечером Левониха сама принесла угощение — кусочек меду в сотах на тарелке…
Самая большая радость — ходить за ягодами. Лес начинался сразу же за огородами. Сперва навстречу выбегали березки с длинными расплетенными косами, голубовато-зелеными пятнами проступал осинник — тут свободно гулял ветер, сквозь кружевные ветви пробивались солнечные лучи. А пройдя еще немного — попадали под сень темных елей. Тут даже в самую жару сохранялась прохлада, а в колее узкой дороги не высыхала вода. Но самое удивительное ждало на большой, шагов, может, на сто или даже на двести в ширину, поляне. Там росла земляника. Издали ее не было видно, но когда нагнешься или присядешь на корточки — под листиками ярко-красные, сочные ягоды. Правда, красный только один бочок, но разве будешь ждать, пока поспеет вся ягода! Дети сначала идут гурьбой, а потом разбредаются в разные стороны, лишь время от времени слышно:
— Ана-ашка, а-у!
— Я тута! — откликается Анашка.
Потом кто-то зовет Нинку, Василинку, и так все время аукаются, пока не наполнят чашки и кружки. Тогда все собираются на прогалине. Сядут и смотрят, кто сколько собрал и у кого ягоды покраснее.
Один раз никак не могли дозваться Митьки. Все собрались, а его нет и нет.
— Митька-а-а! Иди скорей, пойдем домой! — несколько раз звали дети.
Наконец из кустов показался мальчик, но уж очень грустный. Глянула Василинка в кружку, а она почти пустая.
— Что же это ты, Митька? Где твои ягоды?
— Рассыпал…
Все посмотрели на его заплаканное лицо, и кто-то предложил:
— Давайте отсыпем Митьке по горсти ягод!
Все, кроме белесой, длинноногой Зины, согласились. И вот Митькина кружка полнехонька, с верхом…
То лето выдалось на удивление грибным. Чуть свет вскакивали люди и бежали с лукошками в лес.
Только мама не позволяла себе оторваться от машинки. Шитья было очень много. Она никому не отказывала. Надо ж детей кормить! Вот пойдут на лад дела в городе, добьют белопольских панов да колчаковских генералов — и начнется новая жизнь, о которой столько раз говорил Змитро. Как он там? Что-то давно от него нет весточки. Должно быть, снова поехал далеко на своем паровозе. Тревожно и грустно было на душе.
Отпускать детей одних в лес за грибами без деревенских товарищей мама не отваживалась — боялась, что заблудятся. Это не землянику собирать на краю леса.
А Василинке не сиделось дома.
— Мамочка, — умоляюще просила она, — ну пусти нас с Тоней! Столько грибов люди носят! Пусти! Я уже хорошо знаю все грибные места.
— Не удерживай девочку, — вмешалась бабушка Анета. — Пусть привыкает, не век же ее за руку водить. Походит немного и выбьется на поле, найдет дорогу в деревню.
Сердце Василинки наполнилось благодарностью. Какая славная бабушка Анета. Мама послушалась ее.
Освоившись в лесу, Василинка стала водить с собой и Митьку, но тот вместо хороших грибов клал в лукошко красные, с белыми крапинками мухоморы.
— Мама! Почему нас с Тоней зовут Медведишками? Не хочу, чтобы нас так дразнили! — взволнованная, раскрасневшаяся Василинка вбежала в хату, споткнувшись о высокий порог.
Но мама не знала, что ответить. Она ничего о таком прозвище не слыхала.
Бабушка Анета неторопливо слезла с печи, села на лавку.
— А ты не обижайся, девочка, ничего нету тут дурного. Я тебе расскажу, откуда прозвище такое пошло.
Было это давным-давно. В нашей деревне объявился высокий, широкоплечий мужик с густой рыжеватой бородой. Поначалу его не признали, а потом припомнили, что годков так двадцать пять назад пан Высоцкий отдал в солдаты своего работника: почудилось пану, что его дочка Мария стала заглядываться на того парня. Барышня в скором времени заболела и скончалась. За двадцать пять лет братья парня умерли, а сам он никаких вестей о себе не подавал. Хата их сгорела, остался лишь клочок земли, который нынче Медведевой десятиной прозывают.
Человек тот — Наум его звали — взялся за работу, да так усердно, что люди ему завидовать стали. На спине из лесу бревна носил. И построил на своей десятине лачугу, затем начал десятину забором обносить. А прежде ту землю пахал богатый сосед Влас. Не по нраву это ему пришлось: будто своей кровной землицы лишился. И принялся выгонять Наума, точно какого-то пришельца. Не пускал к колодцу: думал, не проживет без воды Наум, уйдет, отречется от своей земли.
