— Себе: продавать.
Офицер снова глянул на тележку Анисима Ивановича, поднял плеть и сильно потряс ею, грозя Анисиму Ивановичу:
— Я т-тебе, кука безногая! — и грозно добавил: — Завтра кожу принесут. На Добрармию служить будешь, — и повернулся так резко, что повалил табуретку полами своей бурки.
На другой день Анисим Иванович слег в постель, чтобы не работать на беляков, но щербатый шкуровец не приходил.
На улице уже вечерело, а мы всё стояли, высунувшись из окна, и смотрели на затихший город, на рудник, где дядя Митяй после стрельбы, наверное, пил чай с белым хлебом.
— Ох, есть хо-че-тся! — пропел — Илюха с болезненной гримасой.
— И мне, — поддержал я.
— А у меня в сарае хлеб кукурузный захован, ага! — похвалился Абдулка Цыган и заплясал.
— Принеси, — плачущим голосом попросил Илюха.
— He-e… — покачал головой Цыган. — Это я для мамки у Витьки Доктора за сто патронов выменял. Она больная лежит.
Однако голод и дружба взяли верх, и Цыган принес измазанный в уголь и паутину ломоть кукурузного хлеба, два кусочка сахарину и жестяной чайник холодной воды.
В глазах Илюхи вспыхнул жадный огонь. Хлеб и сахарин мы разделили на три части и стали пить «чай», поочередно потягивая из носика белого, побитого ржавчиной чайника.
— Скоро будем настоящий хлеб есть, — сообщил я.
— Почем ты знаешь?
— Знаю. Скоро дядя Митяй побьет беляков, и тогда хлеб начнется.
Илюха и Цыган на минуту умолкли.
— Трудновато, — солидно и понимающе отозвался Цыган, почесывая затылок: — за беляков Франция и Немция заступаются…
Илюха мотнул головой, хотел что-то сказать, но подавился и долго кашлял, покраснев, как вишня. Слезы выступили у него на глазах.
Отдышавшись, он закричал:
— Не знаю, как ни говори! Немция не заступается! Германия и Фифляндия за них, вот кто!
Я хитро ухмылялся, потому что знал: Фифляндия не заступится.
На чердак влез Васька. Не спеша подошел к нам.
— Вы что тут делаете? — спросил он.
Илюха привскочил.
— Вот мы у Васьки сейчас спросим! Вась, а Вась, скажи: Фифляндия заступается за беляков?
Васька сел, обхватив руками согнутые колени.
— Не Фифляндия, а Финляндия, — поправил он и, сплюнув, напился из чайника. — А нащет заступаться — то буржуи заступаются, а рабочие — за нас.
Илюха и Цыган смущенно молчали.
— А кто побьет, — спросил я: — дядя Митяй или беляки?
— Мы побьем, факт! — уверенно сказал Васька. — Сейчас Буденная армия собирается.
— Какая Буденная? — хором спросили мы.
— Кавалерийская: все на конях и с пулеметами.
Васька глянул на меня украдкой, мигнул левым глазом и указал головой на выход.
Мы спустились вниз.
Перестрелка утихла. Над городом стояла тишина. До самой землянки Васька молчал, а во дворе остановил меня и тихо сказал:
— Знаешь что? Дядя Митяй пришел.
— Ну?
— Ей-ей. Только ты тише, не ори.
Я радостно открыл дверь землянки.
В углу под иконой сидел Анисим Иванович, а напротив, спиной к двери, лысый белогвардеец. Синие погоны его чуть выгнулись на плечах, защитного цвета солдатская рубаха была перехвачена широким ремнем.
Я в страхе попятился назад.
Белогвардеец обернулся, и я узнал в нем дядю Митяя; только он сильно похудел, и черных, как уголь, усов не было.
Я бросился к нему, но меня остановили погоны.
«Неужели он стал беляком?» подумал я.
Дядя Митяй склонил голову набок. Нахмурил правую бровь так, что она почти закрыла глаз, а левую, наоборот, высоко поднял вверх, губы вытянул трубочкой. Посмотрев так, он вдруг громко рассмеялся и протянул мне свою огромную ладонь:
— Здорóво, герой революции!
С горечью я взглянул на Ваську, на него. Я помнил моего отца, сожженного белыми казаками, и мать, уведенную ими. Я хорошо помнил это и считал беляков своими смертельными врагами.
— Дядя Митяй, ты теперь беляк, да? — спросил я, готовый заплакать от обиды.
Он взял под козырек, сильно выпятил живот и отрывисто выпалил:
— Так точно, ваш…ско…родь!
Потом снова рассмеялся, шлепнул меня пальцем по губам, сел за стол и, казалось, сразу забыл обо мне.
— Вот, значит, какие дела, — обратился он к Анисиму Ивановичу. — Бронепоезд «Деникин» утром выходит из ремонта, а там еще два стоят. Ударят с двух сторон — и капут нашим. Мне никак нельзя на рудник пройти. Опоздать могут.
Он посмотрел на Ваську и спросил:
— Ну как, не забыл?
Васька мотнул головой.
— А ну, повтори!
Васька стал руки по швам и начал быстро говорить:
— «Командиру четвертого полка товарищу Чубко. Завтра на рассвете кавалерийский полк Шкуро при трех бронепоездах, тридцати пулеметах пойдет на рудник глубоким обходом справа и слева. Готовьтесь к обороне. Передает комиссар Дмитрий Арсентьев».
Все это Васька выпалил наизусть, ни разу не запнувшись.
— Молодец! — похвалил его дядя Митяй. — Теперь иди погуляй, я после еще спрошу. Нужно крепко запомнить.
Я вопросительно смотрел на Ваську. Он взял картуз и вывел меня на двор.
За сараем мы сели в высокий бурьян.
— Вот что, Лёнь, — сказал он в раздумье, — это я приказ один Митяев выучил. Сегодня ночью понесу его на рудник. Если хочешь, идем вместе.
Я молчал, не зная, что ответить. Это было для меня неожиданностью.
— И больше не придем, — сказал Васька. — Нас запишут красноармейцами, дадут винтовки, сабли, лошадей, и тогда мы отплатим белякам за всё.
Мне снова вспомнился отец, его скрипящие кожаные штаны и револьвер, о которых я так много мечтал. Вспомнились обиды и горести, пережитые мной. Поднялась зависть к Васькиной смелости и стыд перед ним. Я встал.
— Идем! — решительно сказал я.
— Ну вот. Домой ты уже не заходи, а жди меня около Витькиного дома, понял?
— Понял.
— А бояться не будешь?
— Нет.
— Ну, смотри. Там вó каким смелым надо быть! На десять человек одному итти и всех поубивать. Стрелять нужно уметь и ночью ходить не бояться.
Васька поднялся и ушел. А я постоял минуту в раздумье и прошелся по двору, мысленно прощаясь с постройками, так знакомыми мне. Взял в карман десять патронных гильз, пуговицу со звездой и перочинный нож германца.
Подкравшись к окну землянки, я заглянул в него, чтобы последний раз посмотреть на тетку Матрену и Анисима Ивановича, так заботливо приютивших меня, когда я стал сиротой.
Дядя Митяй надевал Ваське через голову нищенскую суму.
— А ежели поймают, говори — к тетке на рудник идешь. Скажи — милостыню в городе собирал. Пойдешь сперва по-над карьером, потом влево свернешь, к водокачке, а там — по Дурной балке. Старайся, чтоб не приметили.
— Ты потише, Васечка, — вытирая слезы, проговорила тетка Матрена. — Не беги, если кликнут; не дерись.
— Будь вроде как непонятливый, — добавил Анисим Иванович. — Да вертайся поскорей. Отцу без тебя трудно, да и мать убиваться будет, сам знаешь.
Васька молча собирал в сумку куски макухи.
Дядя Митяй одернул гимнастерку и подошел к столу.
— Ну, старина, — сказал он и обнял Анисима Ивановича, — прощевай!
Они поцеловались. Потом дядя Митяй попрощался с теткой Матреной, поднял руку и уже в дверях крикнул:
— Прощевайте! Для связи, значит, теперь Ленька у нас. Ну, пошел!
Я прижался к теплой земле, чтобы меня не заметили. Дядя Митяй прошел мимо, чуть не наступив на меня. За ним шел Васька.
Они остановились, помолчали.
— Видишь, какое дело, Васек… — сказал дядя Митяй, — при матери не хотелось говорить. Приказ мой… как бы тебе сказать?.. ну, умереть нужно, а доставить. Две тысячи людей наших погибнет. Беляки в обход идут, неожиданно захватят в кольцо — и поминай, как звали… Так что если задержат тебя — вернись, зайди с другой стороны, а ежели и там прохода нету — беги, и всё.
— Ладно, чего там! — угрюмо отозвался Васька.
— Ну и хорошо. А теперь… — дядя Митяй умолк, и я услышал звук поцелуя. — Прощай, сынок! Смотри, берегись.
По улице удалялись шаги дяди Митяя.
— Вась, а Вась! — тихо позвал я.
Васька нагнулся ко мне и тихо прошептал:
— Иди, куда я сказал: я тогда свистну.
Я поднялся и крадучись вышел на улицу. Мой пустой дом, заброшенный и страшный, смутно виднелся сквозь темноту. Мне стало жаль покидать этот дом, хотя я редко бывал в нем после калединцев. Чтобы не расплакаться, я отвернулся и пошел по улице. На углу улицы я вошел в палисадник дома Витьки Доктора и лег между кустами сирени.
Вскоре послышались осторожные шаги и шуршанье платья. Мимо прошел Васька с матерью. Потом она, возвращаясь, снова прошла мимо, и я услышал ее печальный шопот:
— Господи милостивый, сохрани и помилуй раба твоего, отрока Василия, убереги его от пули горячей, сохрани от сабли вострой. Да будет воля твоя и царствие твое на земле…
