Когда ее шаги смолкли, невдалеке раздался Васькин свист. Я ответил. Васька вошел в палисадник и сел рядом. Мы прислушались. Над степью стояла тишина. В городе внезапно, как пулеметная дробь, простучали копыта шкуровского отряда, и снова стало тихо.
— Ну, пойдем, — сказал Васька вставая. — Надо пройти незаметно. Если поймают — говори, что ты мой меньшой брат и мы идем к тетке на рудник. А не поверят и станут бить — нехай бьют, молчи. Ты теперь настоящий красноармеец и должен быть, как… — он пошарил в густой листве и поднял камень, — вот как этот камень, видишь? Он не боится, и ты не бойся. В тебя стреляют, а ты иди. Ну, не боишься?
— Нет, — ответил я.
— А ну, пойди сам до водокачки!
Я встал, колени мои дрожали. Я нагнулся и поднял камень.
— Ты чего?
— А так, я камень взял.
— Зачем?
— А если собака попадется.
— Нету собак там. Брось! — недовольно прошептал Васька.
Я бросил камень, и смелости во мне убавилось наполовину.
Однако я вышел из палисадника, робко оглянулся по сторонам и с замирающим сердцем пошел с горы. По бокам зияли черные ямы, и в каждой из них мое воображение рисовало по два страшных шкуровца с выбитыми зубами.
«Чего я боюсь?» мысленно спрашивал я себя и отвечал: «Ничего не боюсь. Здесь волков нету, а если и встретится, я ему… ррраз!..»
Вдруг за водокачкой я услышал приглушенные мужские голоса, и мне по-настоящему стало страшно.
Я повернулся назад и столкнулся с Васькой. Он шел за мной и, наверное, тоже слышал голоса.
— Давай говорить — как будто мы ничего не знаем и идем к тетке, — тихо сказал Васька и вдруг громко и весело заговорил: — Сейчас придем домой. Тетя Варя нам лепешек напечет. Ох, и наедимся мы, правда?
— Ага! — крикнул я так громко, что Васька толкнул меня в бок.
— Тише!
Стал накрапывать дождь. Над заводом в черном небе сверкали огненные сабли молнии. Шурша по траве, мы двигались почти ощупью. Вдруг впереди что-то зашевелилось, и сиплый голос окликнул:
— Кто идет?
Мы замерли. Я готов был броситься наутек, но Васька предостерегающе сжал мне руку.
— Это мы, — сказал Васька.
Молчание. С земли кто-то поднялся, и я увидел папаху с белой кокардой.
— Кто такие? Пропуск! — грозно проговорил тот же сиплый голос.
В стороне послышались легкие торопливые шаги.
— Курый, кто там?
— Пацаны, ваше благородие.
— Какие пацаны? Откуда?
К нам быстро и бесшумно подошел кто-то другой. Голос его показался мне очень знакомым:
— Мы к тете Варе, на рудник, — сказал Васька. — Она больная лежит. Мы ей милостыни насбирали.
— Какая такая тетя Варя? — крикнул офицер и кивнул солдату: — Обыскать!
Солдат снял у Васьки сумку и принялся шарить в ней.
— Куда идете? — спросил офицер.
— Я же говорю: на рудник, к тете Варе. Мы братья, сироты, — говорил Васька.
— Сироты? А вы знаете, что здесь нельзя ходить?
— Нет, — ответил Васька.
Солдат выпрямился и доложил:
— Макуха, ваше благородие.
Офицер пошарил в карманах, чем-то щелкнул, и вдруг яркий свет ослепил мне глаза.
— Стоп, стоп! — торопливо проговорил офицер, присматриваясь к Ваське. — Ну-ка, глянь сюда!
Офицер выпрямился.
— Тэк-с, тэк-с! — протянул он. — К тете Варе, значит? — И вдруг схватил Ваську и закричал на солдата: — Болван! Держи другого!
Но тут случилось что-то непонятное: Васька подпрыгнул, в животе офицера что-то ёкнуло, и он упал на спину.
— Тикай! — крикнул Васька и метнулся в темноту.
— Стреляй! — испуганно крикнул офицер. — Стреляй, говорю, чортова морда!
И почти сейчас же сзади ахнул выстрел.
Холодный страх охватил меня. Я бежал за Васькой, перепрыгнул какой-то ров, упал, снова поднялся. В это время за спиной хлестко прозвучал другой выстрел, третий, и пули засвистели то над головой, то сбоку, дзинькали в траву, а я все бежал, не видя, куда бегу и где Васька. Почему-то я очень ясно слышал, как звенели в моем кармане гильзы от патронов и медная пуговица.
Вдруг впереди сильно плеснулась вода. «Речка!» мелькнуло у меня в голове, и я сразу всем телом провалился в холодную воду. Ударившись ногами о дно, я вынырнул, жадно потянул воздух, но в горле у меня захрипело. В полузабытьи я слышал сзади выстрелы и тяжелый топот ног. Страх толкал вперед. Махая руками по воде, я пошел к берегу. Из носа и рта текла вода.
— Ленька, где ты? — услышал я с берега голос.
Я хотел ответить и не мог.
Около берега невидимая рука схватила меня за рубашку и вытащила к себе. Это был Васька. Он лежал на берегу, в неглубокой ямке.
— Пригнись!
Я пригнулся.
Шел дождь. Где-то впереди тарахтел пулемет. Теперь уже пули засвистели и спереди. Они попискивали, как мыши, пели или с пронзительным свистом пролетали над головой.
— Плечо жгет! — корчась от боли, сказал Васька и, потянув, разорвал рубашку. Она была мокрая, и на ней виднелись черные теплые пятна.
Васька полежал немного, приложив лицо к мокрой траве, и поднялся.
— Теперь идем! — сказал он поднявшись. — Приказ дядин Митяев надо передать. Идем скорей.
Вдруг сзади раздался выстрел. Васька выгнулся назад, как будто к спине ему приложили раскаленное железо. Шатаясь, он постоял мгновение и рухнул прямо на меня.
— Ты чего, Вась? Вася! — тормошил я, высвободившись из-под него. Дыхание его стало частым и горячим.
Дождь ринулся сплошным потоком. Я лежал на мокрой траве, сжавшись в комок.
Со стороны деревни Семеновки подул ветер, и рубашка, прилипшая к телу, казалась ледяной. Пули с обеих сторон свистели все реже и реже.
Васька хватался за траву, пытаясь ползти, но вырывал ее с корнем, будучи не в силах тянуть отяжелевшее тело. Наконец он чуть приподнял голову и повернулся ко мне с закрытыми глазами.
— Ты думаешь, я не встану? — неожиданно спросил он с обидой и злостью в голосе.
Удвоенный страх овладел мною. Я не знал, что мне делать, и заплакал. Теплые слезы ощутил я на своих щеках.
— Думаешь, не встану? — повторил он и встал, ища рукой опоры.
— Вась! — сказал я и взял его за горячую руку. — Я боюсь, Вася!
Опираясь на меня, он покачивался на широко расставленных ногах. Что-то теплое текло у меня по шее.
— Идем. Ты не бойся. У меня только в спине болит. Идем. Ты теперь ничего не бойся. Дядин Митяев приказ надо передать, а то наших побьют.
Он отстранил мою руку и сделал шаг вперед, но покосился и упал лицом вниз, повалив и меня.
— Чего ты? — спросил я, судорожно ухватившись за его плечо. — А? — Но больше ничего не мог сказать: соленый ком застрял в моем горле, и мне трудно стало дышать.
Стояла тишина. Я жался от холода и громко плакал.
Васька лежал молча. Казалось, он что-то вспоминал, о чем-то думал, и вдруг тихо спросил:
— Ты думаешь, я помру? — и повторил громко и тяжело: — Думаешь, помру, да?
Со страшным напряжением, опершись одной рукой на меня, он встал, сделал два решительных шага, но поскользнулся и снова упал.
Больше он не поднялся.
В ужасе я приблизился к его лицу: Васька не дышал. Я никогда вблизи не видел еще человека, который бы не дышал.
И тогда я как-то очень ясно почувствовал, что Васька умер, что я остался один на этом кургане, в этой большой степи, во всем мире. Но как это случилось?
Ведь совсем недавно он жил и дышал, смотрел на меня живыми глазами и говорил. Я слышал его голос: «Ты ничего не бойся. Иди, как все равно ты задаешься, а сам не задавайся. В тебя стреляют, а ты иди». Я почувствовал острую жалость к себе, и она хлынула горячим потоком слез.
Не понимая зачем, я нагнулся и начал рвать траву и копать руками землю. Я обламывал себе ногти, царапал до крови пальцы, но, ничего не слыша и не видя, в каком-то диком исступлении рвал землю и бросал ее на Ваську. Вдруг я подумал о том, что он сейчас встанет и прыгнет сзади на меня, закричав: «Ты думаешь, я помру?»
Я вскочил и, громко плача, побежал к руднику.
Дальше все проходило как во сне. Около домов кто-то гнался за мной и кричал: «Стой, стреляю!», потом я долго и бессвязно рассказывал человеку в красных галифе о том, кто я, как попал сюда и что случилось со мной и моим другом в степи, на берегу речки.
Когда я, всхлипывая, умолк, он поднял руку и крикнул:
— По кó-о-ня-ам!
Какой-то парень со звездой на белой кубанке отвел меня в дом, напоил чаем и дал мне огромные зеленые галифе, такую же рубашку и серую с острым верхом шапку.
— Вот теперь ты буденновец! — сказал он и хлопнул меня по плечу, как равного. — Будешь служить со мной, пулеметчиком будешь.
Вечером на широком рудничном дворе я увидел много белых гробов. Вспомнился Васька, и меня потянуло в последний раз посмотреть на друга. Я шел между гробами, вглядываясь в лица убитых, и в одном из них неожиданно увидел того, кого искал. Васька занимал только половину длинного неоструганного гроба и лежал, как живой. Высокий лоб его, как всегда, был нахмурен. Теплый степной ветерок тихо шевелил его белые волосы, клином спадавшие на лоб.
