— Для чего шнурочек? И этот шарик?
Дергаю шнурочек, тяну за шарик. Слышу, кто-то стучит, кричит, затем дверь в номер и в ванную распахивается.
— Ах! Простите! Я не одета!
По всему коридору гостиницы сердитые немецкие голоса:
— Руссо! Руссо!
Оказалось, что после многочасового переезда в автобусе туристы решили принять ванну примерно в одно и то же время. И всех заинтересовал шнурочек с красным шариком на конце. Одним словом, все дернули. Была включена сигнализация бедствия: «Мне в ванне плохо!»
Трудновато было и нам из-за своего невежества. Но что делать. В те годы большинство людей еще не имели своих ванн, никакого представления о немецкой сантехнике, а ходили в баню. Да и до сих пор в наших ванных нет этих шнурочков с шариками. А в гостиницах мы не ночуем. Простые люди только знакомились с этой европейской культурой.
Дороги бессмертия
Круиз по соцстранам был не только увеселительным. Мы поклонились могилам наших солдат и офицеров, что лежат в той земле, которую освобождали мир от чумы двадцатого века — фашизма.
Посещение лагерей смерти в Польше, Болгарии, Германии — памятные тяжелые страницы. Передо мной книга «Генерал Карбышев», подаренная мне учащимися средней школы №2 г. Калинина с надписью о встрече в школьном музее боевой славы имени генерала Дмитрия Михайловича Карбышева.
В документальной повести рассказано о национальном герое нашей страны, замечательном человеке, обладавшем железной волей, стойком патриоте Родины, Герое Советского Союза. Автор повести Е. Решин лично знал генерала Карбышева — так сказано в аннотации к книге.
Не случайно существует поговорка: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Одно дело — прочитать в книге, другое — увидеть собственными глазами. Поэтому я не буду писать о тех лагерях смерти, в названиях которых имеются такие окончания, как «цим», «берг», «хаузен», о тех чудовищных муках, которым подвергали оказавшихся там мужчин, женщин, ни в чем не повинных детей. Прошло тридцать два года, но в памяти та «Стена плача» Маутхаузена. Как пишет один из бывших узников:
«...каждая цифра ранит сердце, вызывает лютую ненависть к гитлеровским изуверам... К ночи температура воздуха резко понизилась, ветер залютовал. А люди стояли голыми. Среди обреченных было много детей. Своими согнутыми от холода телами взрослые прикрывали детей, прижимались друг к другу, чтобы леденящий мороз уносил меньше жертв. Лагерные палачи, однако, считали, что узники умирают недостаточно быстро. Эсэсовцы стали загонять их в душевую. Через полчаса заключенных снова выгнали во двор. Я видел, как мокрые люди из душевой шли по снегу, подставляя изможденные тела ледяному ветру. Видел, как их загоняли обратно в душевую и оттуда снова — на мороз. Так повторялось трижды. Десятки узников уже лежали, скошенные смертью. Оставшихся в живых заставляли плясать. Их расставили друг против друга и приказывали бежать — одних к ограде лагеря, других — наперерез — к прачечной. Они бежали, сталкивались, падали и не поднимались. Если кто на земле шевелился, пытался встать, того добивали дубинками или топорами».
«Место, где в течение двух суток пытали генерала Карбышева, было оцеплено отрядом эсэсовцев. Ночью, после горячего душа, генерала Карбышева вывели во двор. Стоял двенадцатиградусный мороз. Из брандспойтов ударили перекрещивающиеся ледяные струи. Карбышев медленно покрывался льдом».
Жизнь свела меня и с дочерью генерала Карбышева — Еленой Дмитриевной, жившей в Москве. Мы с ней какое-то время переписывались, письма где-то лежат в личном архиве среди других. К сожалению, жизнь погасила и эту связь.
Глава 2. НЕ ИТАЛЬЯНЦЫ В РОССИИ, А РУССКИЕ В ИТАЛИИ
— Ну как там, в Италии? — спрашивают знакомые. — Что едят? Что пьют? Что почем?
На это трудно ответить: как приехали с трамвайным билетиком в кармане, так с ним и вернулись. Конкретно на эти вопросы можно сказать следующее:
— Обилие всего. Отборные апельсины, бананы, груши и яблоки. Для нас в тот, 1991, год это все воспринималось как цветные витрины, какие-то яркие выставки художников прикладного искусства. А супермаркеты, как «Карусель», в котором я вчера, купив то, что видела на «итальянских витринах», довезла на тележке, как те итальянцы, до стоянки машины, даже не снились. Теперь и у нас такое есть.
Но тогда, вздыхая, задала встречный вопрос:
— А культура итальянская вас интересует?
Итальянская весна в Бергамо
— Вы привезли в Италию солнце! — приветствует Дина Клапинни в Миланском аэропорту, встречая первых посланцев города-побратима Твери. По улыбчивым глазам итальянца, руководителя программы от фирмы «Дайдалос», занимающейся вопросами международных связей по культуре, видно, что рад нам и яркому весеннему солнцу.
— А нам в самолете сказали, что за бортом +5! — высказался кто-то из ребят. — А здесь все +25!
Автобус фирмы мчит по широкой магистрали, лишенной обычных запахов выхлопных едких газов, из Милана в город-побратим Бергамо. Земля вокруг в изумрудном убранстве. Трава словно подстрижена под бобрик. Ветви на деревьях еще без листвы, но сплошь покрыты желтыми, оранжевыми, сиреневыми пучками, будто украшены яркими бумажными цветами.
Каменный город в предгорье Альп в лучах яркого весеннего солнца, очень по-домашнему уютный. Неширокие улочки, нередко круто идущие вверх, мраморные лестницы-переходы. Между домами — удивительная чистота, аккуратность во всем. Жилые дома, в основном двухэтажные, с небольшими каменными и зелеными двориками, без грядок и клумб, с подстриженной зеленью, создают впечатление уюта, какой-то добротной сдержанности. К вечеру можно видеть мужчин, создающих возле своего дома зеленый оазис, заботливо подстригающих, причесывающих зеленую траву.
Неширокие асфальтированные дороги, часто с крутыми, но овальными поворотами связывают Бергамо с пригородом — поселками городского типа. Одно поселение плавно переходит в другое. Ни автобусов, ни троллейбусов, ни трамваев. Пустынные улицы. Одни частные машины да изредка женщины на велосипедах с корзинками. Никто на дороге не голосует дрожащей кистью на уровне живота. Кругом ни соринки, ни сломанного куста или дерева. Не видно крупных строек. Изредка проезжающие мимо маленькие бетономешалки говорят о том, что где-то тихо строят или что-то переделывают.
Государственный транспорт занимает на дороге господствующее положение. Его почтительно пропускают, сворачивая на обочину.
Поселили нас сначала в пансионате, похожем на многоярусное общежитие, где проживают, судя по лицам, рабочие из других стран. Потом ребят драматической студии разместили в кемпингах, что на каменистых нижних террасах альпийского предгорья, где солнце в утренние часы скользит по голубой глади лагуны с яхтами, лодками, лодчонками. В двух-трехместных кемпингах уютно, но отдыхать некогда. Все заняты подготовкой к выступлениям.
А еще за день до начала фестиваля запланирована поездка в Венецию. Вот она — Венеция, построенная на деревянных столбах, возвышается над водой. В лагуне единственным в мире стоит город-памятник, где вместо дорог — каналы. Проживало в то время в Венеции сто тысяч жителей. Ребят поразили не лодки-гондолы, а то, что дома каждый год опускаются на несколько сантиметров.
Начался фестиваль школьных театров «Рогаци ин Гамба» 10 апреля. Организован при участии фирмы «Дайдалос» — Ассоциации свободных ремесленников провинции Ломбардия, занимающейся проблемами международных связей по культуре, развитию детей путем приобщения к искусству. Финансирование — от итальянской фирмы «Иконнос».
Первый блин бывает комом
А чтоб хороший блин испечь, нужна еще и чудо-печь. Поехать в Италию на Международный фестиваль школьных театров предложил Евгений Евгеньевич Шестернинов, руководитель городского отдела народного образования, что было для меня неожиданностью. Хотя чему удивляться? Шестернинов бывал на моих спектаклях, хорошо осведомлен о работе с детьми, поэтому и предложил мою кандидатуру, попросив как писателя после возвращения в Тверь дать информацию в печать.
Я говорю не о том, из чего блин сотворен, а о том, в чьих руках будущий блин будет готовиться.
Итак, на автобусе из Твери до московского аэропорта, от Москвы до Милана на самолете. 1991 год. С 7 по 16 апреля в Италии. В составе взрослых — несколько человек. От администрации — Аршак Карпович Туниев, от Дворца пионеров — руководители театральной студии, одна из которых в Италии серьезно заболела и оказалась в больнице, еще девушка Елена от комсомола, кассирша московского Аэрофлота, жена Шестернинова — «туристы» — и переводчик по фамилии не то Гусев, не то Смирнов Юрий Васильевич, знавший, как оказалось, итальянский язык чуть больше пользователя русско-итальянским словарем. Юрий Васильевич еще в Твери занял позицию непризнания меня, ибо, как потом выяснилось, намеревался сам написать статью о поездке. Режиссер же театральной студии С.В. Исраева из-за проявления профессионального эгоизма (знакомо мне — очень распространенная болезнь среди работников «культуры»), политически близорукая, думая, что я намерена вести переговоры о гастролях своего музыкального театра (а это был уже известный театр со званием «Народный коллектив», чего не имела дворцовая театральная студия), всячески препятствовала и явно ущемляла меня во всем. Как же прав был Никколо Паганини! Главное, Ю.В. и С.В. — «два сапога—пара» — лишили меня переводческой информации. Если переводчик что-то переводил, то так, чтобы мне не было слышно. Явно мужик был с «общественной кухни», «больной на голову». Поэтому приходилось всячески приспосабливаться, чтобы понять порой, где мы находимся и кто руководит тем или иным коллективом. А поддержки от «туристов» не было. Ходили просто сами по себе. Эта блокада со стороны двух взрослых людей была не просто какими-то закулисными театральными интрижками, к которым, видимо, привыкли и директор ТЮЗа — «переводчик», и мадам Исраева, а преступлением, предательством той страны, которая нас командировала как первых представителей, первых ласточек из России в город-побратим Бергамо.
