Конечно, Колька Шанкевич успевал съехать на животе с дерева, а Санька положить на место барабан.
Ябедничать по-настоящему, незаметно, Лариска не умела, поэтому ее не колотили. Только если затевалось опасное дело, Санька Щетинников говорил:
– Смотрите, братцы, чтоб Рыбина не услыхала…
– А я услыхала-а, – оказавшись поблизости, сообщила она. И, неторопливо шагая сквозь кусты, начинала тянуть еще издалека:
– Елена Максимовна-а… А мальчишки поймали чью-то кошку и пихают ее в центрофигу…
– Сама ты центрофига! – орал вслед раздосадованный Санька. – Ни черта не понимает, а суется! Самому мне, что ли, туда лезть?! А если перегрузка смертельная?!
Но все равно опыт приходилось отменять, и центрифуга, созданная для испытания космических перегрузок, снова превращалась в обыкновенную бочку. Ее снимали с веревок и катили на постоянное место – под водосточную трубу. До следующего раза.
Но иногда Лариска приносила полезные сообщения. Например, однажды она своим тягучим голосом прогудела:
– А Николка Морозиков потихоньку залез в лодку-у, а лодка поплыла, а весел там нету-у…
Лодку с ревущим от страха Николкой догнал катер…
Но все это случилось позднее. А в первый же день, когда Лена многих в отряде еще не знала по именам, толстая девчонка с черной косой приоткрыла дверь в пионерскую комнату и сообщила:
– Елена Максимовна-а… А Лерка и Санька стоят за сараем и стреляют стрелами, а стрелы втыкаются…
Стрелы втыкались. Они с шелестом проносились над высокой травой и с каким-то чмоканьем впивались в стенку сарая. Стена была бревенчатая, темно-серая, а стрелы были золотистые. Воткнувшись, они долго дрожали.
Лена тихо подошла и остановилась позади мальчишек.
Стрелков было двенадцать, а самострел один. На стене сарая висела мишень – тетрадный листок с нарисованной рожей. Две стрелы торчали в верхнем уголке листа, а остальные не задели бумагу, словно она была заколдованная.
Еще одна стрела прошуршала в воздухе, но опять не попала в цель, а зацепила вбитую в бревна железную скобу, взмыла над соснами, перевернулась и пошла вниз. Она воткнулась в крышу сарая и замерла, как маленькая антенна.
«Ой, мама, – подумала Лена, – ведь наконечники-то, кажется, металлические…»
Но что она могла сказать?
– Можно, я тоже выстрелю? – сказала она.
Только сейчас мальчишки заметили новую вожатую. Они смотрели на нее по-разному: кто с опасением, кто удивленно (откуда взялась?), кто со скрытой усмешкой – знаем, сейчас крик поднимешь.
Ни один не понял сразу ее вопроса.
– Я тоже выстрелить хочу. Можно? – повторила она.
Тогда лобастый, светлоглазый Санька Щетинников, глядя под ноги, хмуро сказал:
– У нас очередь.
– Ну, а я и не прошусь без очереди. За кем стрелять?
– За мной, – откликнулся Лерка. Он один не проявил интереса к приходу вожатой. Стоял и все время смотрел на мишень. Даже когда отвечал, не обернулся.
Стрелы по-прежнему летали мимо тетрадного листка. Мальчишки досадливо вздыхали, и каждый придумывал оправдание.
«Интересно, что скажет Лерка, когда промахнется?» – подумала Лена.
Лерка не промахнулся. Его стрела воткнулась в край нарисованной рожи. Мальчишки заорали «ура» и бросились к сараю.
Санька взял у Лерки самострел и молча протянул вместе со стрелой Лене.
«Ой, а вдруг промажу? – подумала она. – Вот скандал-то будет. При всем отряде. И при этом… при Лерке.»
Лена посмотрела украдкой на Лерку. Он стоял в нескольких шагах, спиной к ребятам и к ней. Во всей его фигурке было хмурое равнодушие. «Ну и человек», – подумала Лена с неожиданной обидой. Мальчишки вернулись от сарая, и она стала целиться в рисунок. Ребята напряженно ждали и готовились радостно захихикать, когда стрела уйдет в сторону от листка.
«Дернула меня нечистая сила», – вздохнула про себя Лена. Раньше она никогда не стреляла из таких штук. Из луков стреляла, когда была ростом не больше Саньки. Из «шпоночников» стреляла – это такое ружьецо, бьет проволочными скобами.
А Леркин самострел был каким-то гибридом «шпоночника» и лука.
Лена добросовестно щурила левый глаз, а правым смотрела на блестящий наконечник стрелы. Он плясал и никак не хотел задержаться на белом квадратике мишени. «Вот, зануда», – шепотом сказала Лена и с досады тряхнула непонятное оружие.
Стрела со звонким щелчком сорвалась и словно растаяла.
– Ура-а! – снова завопили мальчишки и ринулись к бревенчатой стене. Потом уважительно расступились, давая дорогу Лене. Желтая тростинка-стрела торчала в подбородке косоглазого и большеухого лица. Ниже подбородка Лена увидела кривые печатные буквы:
НЕЩАСНЫЙ ИЗМЕННИК ЛОТЬКА
– Это что еще за изменник? Откуда и чей? – с легкой тревогой спросила Лена. Мальчишки словно не слышали вопроса. Но была тут еще Рыбина. И она протяжно сообщила:
– Это был его друг… А сейчас это его враг. Потому что он не…
– За-тк-нись, – тихо и отчетливо приказал Санька.
Лена взглянула на Лерку. Он по-прежнему стоял ко всем спиной, будто забыл о ребятах. Но была в нем какая-то напряженность.
«Ой, что-то не так», – подумала Лена.
За соснами торопливо и весело заиграл горнист: «Бери ложку, бери бак…»
После обеда Лена заглянула в палату к своим мальчишкам.
Маленький ушастый Колька Шанкевич стоял на спинке кровати и качался, размахивая руками: изображал канатоходца. Санька Щетинников целился в него подушкой. Толстый, стриженный наголо мальчишка, имени которого Лена еще не запомнила, читал в кровати, стоя на четвереньках. Николка Морозиков жевал припасенное от обеда печенье. Пятеро мальчишек в дальнем углу тянули от кровати к кровати тонкие веревочки: видно, устраивали «телефон».
Увидев новую вожатую, канатоходец Колька с грохотом полетел на пол. Пущенная Санькой подушка попала в мальчишку с книгой. Он ткнулся носом в постель и обиженно запыхтел. «Телефонисты» ласточками разлетелись по своим постелям и дружно захрапели.
– Здравствуйте, – дружелюбно сказал Николка Морозиков. – Хочете печенюшек?
– Не хочу. Что за манера жевать в постели!
Николка пожал плечами. Он считал, что такая манера – вполне хорошая.
– Что тут у вас? – продолжала Лена строгим голосом. – Одесский базар? Или кружок акробатики?
– Не… Не кружок, – ощупывая плечо и локоть, сообщил Колька Шанкевич.
– Может быть, площадка молодняка в зоопарке?
«Телефонисты» стали храпеть потише, с интересом прислушиваясь. Но больше ничего занимательного не услышали.
– Ну-ка, укладывайтесь, – сказала Лена. Сказала, впрочем, без особой надежды, что они послушаются.
Но они послушались. Довольно быстро.
– А сказка будет? – спросил Морозиков, съевший печенье.
– Сказка?.. Ну, что ж… Да, но почему здесь не все? В чем дело, братцы?
– Все здесь, – откликнулся Санька. – У нас все. Мы такие хорошие.
– А чья это кровать пустая?
– Да это Лерки… Сакурина, – сказали несколько голосов.
– Ну вот! А говорили «все». Где он, Сакурин?
– Кто ж его знает? – удивился Николка Морозиков. – Да вы рассказывайте. Он придет потом.
– Что значит «потом»? А сейчас он где бродит? Кто ему разрешил?
– Так это же Лерка, – спокойно сказал Санька Щетинников.
Потом Лена часто слышала эти слова: «Так это же Лерка». Но в первый раз они удивили и рассердили ее.
– Вот вам и сказка! – бросила она. – Всем сейчас же спать!
И отправилась на поиски.
В столовой Лерки, конечно, не было. И у качелей не было, и на берегу. Наконец Лена увидела его там, где недавно стреляли, – у сарая.
Лерка стоял, опустив голову, и босой ногой шевелил длинные травинки. Или вспоминал о чем-то, или искал что-то в траве.
Раздражение у Лены растаяло. Лерка показался ей грустным и одиноким.
– Ну… – негромко сказала она. – Что ж ты один? Что ты здесь делаешь?
– Стою, – ответил он, не поднимая головы. У ног его валялся листок с нарисованным «изменником Лотькой».
– Где же твой самострел?
– Отдал, – равнодушно сказал он.
– Кому? – спросила Лена, чтобы как-нибудь продолжить разговор.
– Не знаю.
– Ну и ну! Делал-делал, а потом отдал и не знаешь?
– Ну, не помню. – Лерка поежился, словно от Лены веяло зимним воздухом. Видно, он очень хотел остаться один. Может быть, ему взгрустнулось. Может быть, обидел кто-то, а он из гордости переживает молча. Всякое бывает.
Но переживания – это одно, а тихий час – другое. В тихий час надо спать. Или, по крайней мере, делать вид, что спишь. А то Инна Семеновна заглянет в палату, увидит, что у новенькой вожатой нет на месте одного мальчишки, и будет ему нахлобучка, а Лене, наверное, выговор.
