Ознакомительная версия.
Когда мама наконец за мной пришла, она обняла Белл и прошептала ей на ухо: «С меня причитается», — как будто я какая-то обуза, а не человек, который по доброй воле распаковал три ящика зеленых бананов и перерыл всю морозилку в поисках просроченных продуктов. Потом мама купила коробку клубники — хотя я точно знаю, она считает, что клубника у Белл так себе и к тому же чересчур дорогая. Она называет ее НКП. Это расшифровывается как «нечто клубникоподобное».
— Как этому Робби вообще взбрела в голову такая чушь — что человек способен назвать родную дочь в честь убийцы? — спросила мама. До нашего дома было еще полквартала, но она уже держала ключ наготове. Мама не любит топтаться перед дверью, нашаривая в сумке ключи. Говорит, это приманка для грабителей.
— Не убийцы, — сказала я. — Похитителя. У Робби папа прокурор. Он говорит, правило Миранды названо по имени человека, который совершил страшное преступление. Это правда?
— Формально — может быть. Но вообще-то правило Миранды — это жизненно важная вещь. Человеку необходимо знать, что он имеет право хранить молчание и имеет право на адвоката. Это то, без чего правосудие попросту не могло бы…
— «Может быть» означает «да»?
— … и потом, Шекспир. Вообще-то это он придумал имя «Миранда» для героини своей «Бури».
Если подумать, это совершенно логично: мама мечтала быть адвокатом, поступила на юридический факультет и почти окончила первый курс, но тут родилась я, и ей пришлось бросить учебу. Сейчас она работает в юридической конторе помощником адвоката, а заодно и секретарем, потому что контора у них очень маленькая. Ричард работает там же.
Он адвокат. Они очень много делают для бедных, иногда даже для преступников. Но одно дело помогать преступникам, и совсем другое — называть в их честь дочерей.
Мама отперла дверь подъезда — эта дверь из железа и стекла и весит, наверное, целую тонну — и толкнула что было сил, так что каблуки заскользили по плиткам. Когда мы вошли в подъезд, она привалилась к двери спиной и дождалась щелчка. Если дверь закрывается сама, замок обычно не защелкивается, от чего мама просто звереет. Замок входит в список вещей, которые домовладелец не желает чинить.
— Итак? — Я нажала кнопку лифта. — Он похититель или нет?
— Ладно, Мира, — сказала мама. — Один ноль в твою пользу. Я назвала тебя в честь чудовища. Извини. Если тебе не нравится твое имя, можешь его поменять.
Вот в этом она вся. До нее не доходит, что человек привыкает к своему имени, что у человека может быть шок от такой новости.
Дома, в кухне, она кинула пальто на стул, налила в кастрюлю воды и поставила ее на плиту — для спагетти. На ней был оранжевый свитер с высоким воротом, джинсовая юбка и колготки в фиолетово-черную полоску.
— Отпадные колготки, — фыркнула я. Верней, попыталась. Я не знаю точно, как это делается, но в книжках все то и дело презрительно фыркают.
Она уселась на край стола и стала просматривать почту.
— По поводу моих колготок ты утром уже язвила, Мира.
— Да? — Обычно, когда я ухожу в школу, она еще в постели, поэтому у меня нет возможности оценить ее наряд, пока она не вернется с работы. — Тогда отпадный лак. — Ногти у нее ярко-голубые. Наверное, на работе накрасила.
Она закатила глаза.
— Злишься, что тебе пришлось долго сидеть у Белл? Но у меня была куча важных дел, я не могла просто встать и уйти…
— Ничего я не злюсь, мне нравится у Белл.
Интересно, когда она занималась маникюром — до своей кучи важных дел, после или во время?
— Вообще-то ты могла пойти к Сэлу.
Сэл и его мама Луиза живут под нами. Сэл раньше был моим лучшим другом.
— Я же сказала, мне нравится у Белл.
— Все-таки давай оставим запасной ключ в пожарном рукаве. Мало ли что.
Так что после ужина мы спрятали запасной ключ в наконечнике пыльного, свернутого в кольцо пожарного рукава на лестничной клетке. Этому рукаву уже, наверное, лет сто, он весь потрескавшийся, и мама всегда говорит, что при пожаре от него не будет никакого толку и придется прыгать из окна в соседский сад. Хорошо, что мы живем на втором этаже.
Ты просил не забыть про ключ. Если я когда-нибудь все-таки решусь написать тебе письмо, в чем я сомневаюсь, то, наверное, про это и напишу.
Первый раунд «Пирамиды» мама называет «блиц» — там самое главное скорость реакции. В каждой команде двое участников: просто игрок и знаменитость; и вот эта знаменитость должна угадать с подсказки простого игрока семь простых слов. Если, к примеру, первое слово «вилка», то игрок говорит: «То, чем едят, но не ложка, а…»
Если у звезды есть мозги — а это, говорит мама, вовсе не факт, — то она, то есть звезда, выкрикивает: «Вилка!» Тогда раздается «дзиннь», и на экранчике, который виден только простому игроку, появляется следующее слово. На семь слов команде дается тридцать секунд.
Потом экранчики поворачиваются, и уже знаменитость подсказывает, а игрок угадывает. Еще семь слов, еще тридцать секунд, поворот — и опять игрок подсказывает, а звезда угадывает.
В блице можно набрать максимум двадцать одно очко, и тем, кому это удалось, достается приз — две тысячи сто долларов. Но самое главное тут опередить соперников, потому что команда, которая выигрывает блиц, выходит в раунд победителя — и вот там начинаются серьезные деньги.
* * *
Сегодня тренировка короткая, потому что вечером будет собрание жильцов нашего дома. Раз в месяц соседи собираются у нас в гостиной и жалуются, а мама с бешеной скоростью записывает. Большинство, правда, этими собраниями не интересуется. Только старики всегда тут как тут, потому что их мало куда приглашают и потому что они сердятся на плохое отопление. Луиза, мама Сэла, работает в доме престарелых; она говорит, что старики вообще вечно мерзнут, никак не могут согреться.
После таких собраний, на которых мистер Нанци обычно прожигает сигаретой очередную дырку в нашем диване, мама всегда пишет письмо домовладельцу, а копию посылает в какую-то городскую службу, которая вроде как должна заботиться о том, чтобы у нас была горячая вода, закрывалась дверь подъезда, а лифт не застревал между этажами. Но ничего не меняется, никогда.
Вот-вот начнутся звонки в дверь. Ричард натаскивает маму на блиц-раунд, а я делаю лимонад из концентрата и открываю пачки печенья «Орео».
Луиза стучится условным стуком, и я с подносом руках впускаю ее в квартиру. Она берет печенюшку и вздыхает. На ней джинсы; белые медсестринские туфли она сбрасывает у двери. Луиза с трудом выносит эти посиделки, но приходит из солидарности с мамой. И потом, кто-то же должен приглядывать за мистером Нанци, чтобы он со своей сигаретой не устроил пожар.
— Лимонаду? — спрашиваю я. Не желаю изображать официантку на маминых сборищах, но для Луизы — всегда пожалуйста.
— Звучит заманчиво. — Луиза идет за мной в кухню.
Как только я вручаю ей бокал, звенит звонок. Причем звенит он добрую минуту. Почему, спрашивается, они не отрывают палец от кнопки?
— Старики, — говорит Луиза, как будто читает мои мысли. — Привыкли, что их никто не слышит. — Она берет еще два печенья и идет открывать.
Вообще-то Луиза не ест, как она выражается, «магазинную еду», но говорит, что без «Орео» она бы не пережила собрания жильцов.
Через пятнадцать минут мама уже сидит на полу в гостиной и быстро-быстро строчит в блокноте, а остальные по очереди возмущаются, что в лифте грязно, на лестнице окурки, а сушилка в подвале расплавила резинку на чьих-то панталонах.
Я стою у стенки в прихожей и смотрю, как мама, не переставая записывать, поднимает палец — это она так просит миссис Биндокер говорить медленнее. Потому что, когда миссис Биндокер открывает рот, даже мама со своей стенографической скоростью за ней не поспевает.
Когда мама в первый раз увидела нашу квартиру, она заплакала. Все вокруг просто «заросло грязью», говорит она. Деревянные полы были «практически черные», окна «заляпаны сверху донизу», а о том, чем измазаны стены, ей «даже думать не хотелось». Она всегда рассказывает об этом одинаково, этими самыми словами.
Я тогда тоже была с ней, в переносном креслице. Стояли холода, мама была в новом пальто, в шкафах ни одной вешалки, а класть пальто на грязный пол или на шипящую облупленную батарею ей не хотелось, поэтому она так и держала его в руках, бродя по комнатам и уговаривая себя, что все не так ужасно.
На этом месте я всегда старалась придумать какое-нибудь место, куда она могла бы положить пальто, если бы только догадалась.
— А почему ты не бросила его на перекладину в шкафу в прихожей? — спрашивала я.
— Там было пыльно, — отвечала она.
Ознакомительная версия.
