Ознакомительная версия.
— Там было пыльно, — отвечала она.
— А на подоконник в кухне?
— Тоже пыльно.
— А приоткрыть дверь в спальню и сверху на нее — пальто?
— Я бы не дотянулась, — говорила она, — а главное, там было пыльно.
В тот день, почти двенадцать лет назад, мама сделала вот что. Она снова надела пальто, подхватила креслице со мной и пошла в магазин. Там она купила швабру, мыло, мусорные пакеты, рулон самоклеящейся пленки для кухонных полок, губки, средство для мойки окон и бумажные полотенца.
Вернувшись, она вывалила все это на пой, а в освободившийся чистый пакет опустила аккуратно сложенное пальто. Потом повесила этот пакет на дверную ручку и весь день драила квартиру. А мне, по ее словам, хватило сознательности угнездиться в креслице и проспать долго-долго.
В тот день она познакомилась с Луизой, у которой тоже не было мужа. Они встретились в подъезде, когда выносили мусор к бакам. На руках у Луизы был Сэл. Он плакал, но когда увидел меня, замолчал.
Я все это знаю, потому что сто раз просила маму рассказать мне эту историю. Историю о том, как я впервые увидела Сэла.
Остаться без Сэла означало целый список неприятностей. И в этом списке чуть ли не на первом месте было то, что теперь по дороге из школы я должна была одна проходить мимо сумасшедшего, который стоял у нас на углу.
Он объявился там примерно в начале учебного года, когда мы с Сэлом еще ходили из школы вместе. Его обзывали шизанутым или футболистом, потому что он вдруг ни с того ни с сего принимался пинать воздух — как будто лягал машины, мчащиеся по Амстердам-авеню. Иногда он грозил небу кулаком и выкрикивал какой-то бред, вроде: «Пар горячий? Где купол?» — а потом дико хохотал, запрокидывая голову, так что во рту у него виднелись все пломбы, десятка три, не меньше. И он всегда торчал на нашем углу. Иногда он укладывался спать, сунув голову под почтовый ящик.
— Не называй его шизанутым! — сказала мама. — Это ужасное слово. Нельзя так о людях.
— Даже если у них не все дома?
— Неважно. Все равно это ужасно.
— А ты сама, ты-то как его называешь?
— Да никак, — сказала она, — но мысленно я зову его «человек, который смеется».
* * *
Когда мы ходили из школы вместе с Сэлом, мне было легче притворяться, будто я не боюсь человека, который смеется. Потому что Сэл тоже притворялся. Ему становилось сильно не по себе, когда человек, который смеется, тряс кулаком и лягал проезжающие машины. Как Сэл ни старался это скрыть, я точно знала, что он боится, потому что у него лицо становилось как каменное. Я знаю все его выражения лица.
Я привыкла считать, что мы с ним одно целое: Сэл и Миранда, Миранда и Сэл. Я понимала, что это не так, но я так чувствовала.
Раньше, до школы, мы с ним ходили в домашний детский сад к тетеньке из нашего района. Она раздобыла в магазине на Амстердам-авеню прямоугольные обрезки ковролина и на обратной стороне написала имена детей. После обеда она раздавала нам эти прямоугольнички, мы выбирали себе места на полу в гостиной и укладывались спать. Мы с Сэлом всегда клали наши коврики рядом, чтобы получился квадрат.
Однажды Сэл заболел, а Луиза не пошла на работу и осталась с ним дома. В тот день после обеда наша воспитательница выдала мне мой коврик, а потом и коврик Сэла.
— Я знаю, каково это, малыш, — сказала она.
И я лежала у нее на полу на этом квадрате из ковриков и никак не могла уснуть, потому что Сэл не прижимал свою пятку к моей.
Когда прошлой осенью человек, который смеется, впервые появился на нашем углу, он все время бубнил себе под нос: книга, пакет, карман, туфля, книга, пакет, карман, туфля. Бормотал, как считалку: «книга-пакет — карман-туфля» — и иногда при этом еще колотил себя кулаками по голове. Мы с Сэлом обычно по-честному старались по уши увлечься разговором и вести себя так, будто ничего не замечаем. Человек обалдеть как умеет не замечать то, чего не хочет замечать.
* * *
— Как ты думаешь, почему он так спит, головой под почтовый ящик? — спросила я как-то у Ричарда, когда человек, который смеется, только появился у нас на углу и я пыталась хоть что-то про него понять.
— Не знаю. — Ричард оторвал взгляд от газеты. — Может, чтобы никто не наступил ему на голову?
— Обхохочешься. Кстати, а что такое «карман-туфля»?
— Карман-туфля? — с серьезным видом сказал он. — Существительное, сложное, пишется через дефис. Означает запасную, карманную туфлю, который человек носит в кармане на случай, если кто-то украдет его основную туфлю, пока он спит, засунув голову под почтовый ящик.
— Ха-ха-ха, — сказала я.
— Ах, ваше совершенство, — сказала мама, — похоже, у вас не голова, а энциклопедический словарь. — В тот день она была в настроении.
Ричард постучал себя по правому колену и опять уставился в газету.
К счастью для мамы, некоторые старики в Луизином доме престарелых обожают смотреть за обедом «Пирамиду». Так что Луиза записывает все задания и после работы приносит нам. Работа у нее заканчивается в четыре, поэтому я успеваю до маминого возвращения выписать все слова на прихваченные каталожные карточки.
Сейчас мама с Ричардом в гостиной тренируются, а я сижу в своей комнате. Считается, что я делаю уроки. На самом деле я вяжу узлы и думаю.
Вязать узлы меня научил Ричард. Сам он обучился этому еще в детстве, когда ходил под парусом, и у него в «дипломате» всегда лежат веревочки. Он говорит, что, когда на работе возникает серьезная проблема, он достает веревочки, завязывает их в узлы, потом развязывает, потом снова завязывает. Это помогает ему настроиться на решение.
На позапрошлое Рождество — первое Рождество, которое Ричард отмечал вместе с нами, — он подарил мне набор веревочек и начал обучать разным узлам. Сейчас я умею вязать почти все те же узлы, что и он, даже выбленочный узел, который у меня сперва несколько месяцев получался не в ту сторону. И вот я сижу, завязываю и развязываю узлы — и посмотрим, поможет ли это мне решить проблему. Моя проблема — это ты. Я понятия не имею, чего ты от меня хочешь.
Если бы ты всего лишь попросил меня рассказать, что произошло в тот день прошлой зимой, — это было бы просто. Нелегко, но просто. Но в твоей-то записке сказано другое. Чтобы я написала все, что тогда случилось, и все, что к этому привело. А это уже, как любит говорить мама, совсем другой горшок какашек. Только она говорит не «какашки», а другое слово.
Потому что, даже если бы ты еще был тут, даже если бы я все-таки решила написать письмо, я бы не знала, с чего начать. С дня, когда человек, который смеется, появился на нашем углу? С дня, когда мама с Луизой встретились в подъезде? С дня, когда я нашла твою первую записку?
Ответа нет. Но если бы меня приперли к стенке и заставили назвать день, когда это все-таки началось по-настоящему, то я бы сказала: это был день, когда Сэла ударили.
Это случилось осенью, когда мы с Сэлом еще каждый день ходили из школы вместе: один квартал от Вест-энд-авеню до Бродвея, один квартал от Бродвея до Амстердам-авеню, мимо смеющегося человека на углу и еще полквартала до нашего подъезда.
Почти весь квартал от Бродвея до Амстердам-авеню — это один здоровущий гараж, тротуар там весь под наклоном, и в гололедицу приходится все время смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться и не шлепнуться прямо перед компанией пацанов, которые всегда там торчат. Потому что пару раз мы все-таки шлепались, и они плясали вокруг нас, кривлялись и иногда обзывались такими словами, что остаток пути до дома сердца у нас стучали быстро-быстро.
В тот день, когда Сэла ударили, никакого льда не было, потому что был еще только октябрь. Я тащила плакат на тему «Тайны науки», который сделала в школе. Плакат был наклеен на картон, название выведено толстыми округлыми буквами: «Почему мы зеваем?»
Насчет зевания есть куча интересных теорий. Считается, что первобытные люди, зевая, отпугивали своим оскалом хищников, или тренировали мышцы лица, или подавали всему племени сигнал, что пора спать. Но у меня своя теория, я там ее изложила: зевок — это как бы вежливый способ сказать человеку, что он страшный зануда. И еще одна идея: зевота — это то же самое, что чихание, только в замедленном темпе, как в кино. Но все-таки никто не знает точно, в чем смысл зевания, и поэтому оно — тайна науки.
В день, когда Сэла ударили, те пацаны как всегда ошивались возле гаража. Накануне там была драка: один прижал другого к капоту машины, которая там стояла, и стал избивать. Тот поднял обе руки, словно бы умолял: «Не надо, хватит!» — и все пытался увернуться и сползти с капота, но этот прижимал его крепче и снова бил. А остальные прыгали вокруг и орали, и мы с Сэлом перебежали на другую сторону улицы, чтобы и нам случайно не перепало.
Ознакомительная версия.
