и стружек стоял в столярной мастерской Таты. Жаль, что не бывает одеколона с этим запахом, я бы, как стала взрослой, только его и покупала. Все двери были из какого-то особенного черного дерева: тогда я еще не знала, что наша школа — архитектурный памятник. Я все оглядывалась на таблички: хотелось отыскать седьмой класс, в котором придется учиться. Но Тантика не позволила терять время, она тащила меня за собой, словно таксу на поводке или малышку из детского сада.
— Где здесь директор? — спросила Тантика нянечку; голос у нее был нетерпеливый, требовательный.
Нянечка поглядела на нее с удивлением, но ответила спокойно:
— Налево, пожалуйста, вторая дверь.
Мы вошли. Комнатка была небольшая, в ней едва поместились письменный стол да несколько стульев. Зато стены веселили глаз: они были сплошь в полочках и подставках, уставленных вазами, подсвечниками и целым зоопарком из пластилина. За столом, спиной к двери, сидела молодая женщина, стройная и тоненькая, как восьмиклассница. Она сосредоточенно вычерчивала какой-то график. Тантика ледяным тоном проговорила:
— Я ищу директора. Очевидно, мне указали неправильно.
— Директор я, — спокойно отозвалась тоненькая женщина и встала.
Пока Тантика излагала причины нашего прихода, я не отрываясь смотрела на директора. У нее были огромные черные глаза, брови же начинались у переносицы и убегали к самым вискам. Гладкая кожа лба, гладкие волосы… Прическа под мальчика словно удлиняет голову. Директор была восхитительна и странно знакома. Ну конечно же: ведь она вылитый Тутанхамон!
Первый раз в жизни я влюбилась именно в Тутанхамона, фараона египетского. То, что жил он четыре тысячелетия назад, нимало меня не смущало. Ему исполнилось восемнадцать лет, когда он стал фараоном Египта, и — внезапно умер. По обычаю, тело его набальзамировали и похоронили в таинственной Долине фараонов. Но все это было для меня не интересно — вернее, интересно лишь из-за его золотой посмертной маски, которую поныне хранят в каком-то музее и которая достоверно свидетельствует, как прекрасен и юн был Тутанхамон. Сколько скульпторов ваяли эту необыкновенной красоты голову! Где-то увидел такую скульптуру и Тата. Он был столяр-краснодеревщик и умел чудесно резать по дереву; как только выпадала свободная минута, он тотчас садился вырезать какую-нибудь фигурку. Но Тутанхамон удался ему лучше всего — в него я и влюбилась.
А Тантика между тем с ходу перешла к «сложностям моего воспитания». Однако Тутанхамон прервала ее:
— Прошу вас, присядьте!
Меня она подозвала к себе и слегка обняла за плечи. Руки у нее тоже оказались красивые. Эх, вот бы мне такие ногти! И чтобы тоже с лунками полумесяцем… Мои пальцы, к сожалению, похожи на сосиски, но грызть ногти я прекращаю — это я решила тут же.
А Тантика все говорила:
— …Словом, обращаю ваше внимание: девочка исключительно упряма. Судите сами: не пошла, например, на похороны дедушки. Предпочла шататься невесть где. А ведь любила его, по крайней мере, так считалось…
Хоть бы рухнуло сейчас все — и стеллажи эти, и горшки с цветами! Да кто же может понять, как было у нас с Татой?!
— Вы ее тетушка, не правда ли? — опять прервала Тантику Тутанхамон.
— Да. Сестра ее матери. Нас три сестры. Я самая старшая, глава семьи, так сказать. Живем, слава богу, все вместе. Сейчас вот и девочку взяли к себе. Я чувствую особую ответственность за ее воспитание. Тем более, что я ее крестная мать, на моих руках кропили ее святой водою.
Тантика говорила красиво, изысканно. Видно было, что она чрезвычайно этим озабочена, тем более что Тутанхамон слушала ее очень внимательно. Да только неправду она рассказывала! Никто меня не крестил, не кропил никакой водой. Однажды мы говорили про это с Татой: я спросила его, как все было, потому что ребята в школе стали об этом что-то шушукаться. Тата сказал, что наша семья неверующая и потому меня не крестили. И все это знали. Но старшая мамина сестра, которая вообще не видела меня новорожденной, потому что жила в Пеште, решила все же быть моей крестной. И даже послала крохотный золотой крестик, когда я родилась. Ей написали, что носить крестик и тому подобное я не буду и не надо на этом настаивать. Тогда она вместо крестика прислала сережки. Но Тата не допустил, чтобы мне прокалывали уши. Он сказал, что это варварский обычай и глупая мода. Тантика оскорбилась и потребовала сережки обратно. С тех пор она носит их сама, носит и сейчас, хотя они уже давно стали малы ей, и мочки ушей так и наплывают на них.
Когда-нибудь я расскажу Тутанхамону, как все было на самом деле.
— …Другой ребенок, повстречавшись со смертью, рыдает так, что его и не унять. А эта преспокойно с кошкой возилась…
— Ну хорошо, я записываю Мелинду в седьмой класс с музыкальным уклоном, — встала Тутанхамон. — Ты ведь и в тисаарской школе занималась музыкой, да? На каком инструменте?
— Тарогато [2]. И свирель, — успела ответить я; за все посещение мне впервые удалось вставить слово.
— Тарогато! Тоже мне инструмент! Романтические пережитки! — возмутилась Тантика.
— Нам как раз очень не хватало тарогато в оркестре, — решительно прервала ее Тутанхамон.
Мне так хотелось, чтобы Тутанхамон и со мной поговорила! Но она была занята только Тантикой, хотя Тантика ей не понравилась, я это видела. Потом она дала мне билет в театр.
— Сегодня восьмиклассники идут в оперу на дневной спектакль. Опера Фе́ренца Эркеля «Бан Банк» [3] — для них учебный материал. Но из седьмых классов тоже идут многие, а уж из музыкального само собой. Вот там и познакомишься со своими одноклассниками. Просто повезло, что оказался свободный билет, один учитель не смог пойти…
— В таком случае, до свидания, рада была познакомиться! — Тантика была сама любезность. — Да, вот еще: мне известно, что телесные наказания в школе запрещены. Однако у меня иное мнение на этот счет. Я-то знаю: ребенка надо приручать совсем как жеребенка. Надеюсь, мы понимаем друг друга?
— Не думаю, — холодно проговорила Тутанхамон. — Дети не жеребята. В детях нужно видеть людей.
Тантика продолжала еще рассыпаться в любезностях, а я быстренько попрощалась, выскользнула в коридор и забралась в узкую нишу — в старину
