Капитонов отозвал в сторону Виля и Антаряна:
— Поедете с отрядами в совхоз, поможете воспитателям.
— А кто поможет младших занять? — подступила к начальнику Царица.
— Массовичка вполне справится сама…
— Допустим, но в двенадцать — совет дружины. Кроме членов совета, виновные и… их руководители нужны здесь…
— Совет дружины недолго перенести на другое время, — досадуя, сказал Капитонов. — Что же это мы — призываем на работу, а активистов тут же отставляем!
— Допустим, — усмехнулась Царица, — активисты поедут, совет перенесем. А с провинившимися как?.. Не посылать же в такой почетный трудовой десант?
— За вину с них в свое время спросится, а в совхоз пусть едут. — Капитонов тоже усмехнулся: — Отлучением от труда не накажешь, не воспитаешь. И вы, Мария Борисовна, поезжайте. Вы должны быть на главном направлении, вы там и за меня будете, а за себя дежурную вожатую оставьте.
Уступая, Царица непримиримо и горько сжала губы: дескать, беды не миновать, и вы еще вспомните меня и призовете вместе расхлебывать кашу!
Пока шел этот разговор между начальником лагеря и старшей вожатой, директор совхоза держался на расстоянии и курил. Антарян и Виль переглядывались: физрук был озадачен, плаврук — возмущен неотходчивым нравом юного величества.
Когда шли к себе, чтоб собраться в дорогу, Антарян сожалеюще вздохнул:
— А красивая!
— Тебе этого мало? — подначил Виль. — Помучайся, чтоб сердце не растренировалось, не разучилось волноваться и переживать.
— Один — ноль в твою пользу, — еще раз вздохнул Антарян. — Почему благоразумным быть трудней, чем неблагоразумным?..
Ровно через пятнадцать минут десант, готовый двинуться в путь, собрался у центрального входа, ровно через двадцать минут прибыли два оранжевых автобуса. Когда они остановились, дверь одного из них оказалась, как раз возле Капитонова. Она с треском распахнулась, словно приглашая: садись! И он, засмеявшись, воскликнул:
— Эх, как завидую вам, хлопцы!
— Поехали с нами! Поехали!
— Дела не пускают, — сказал он и с детской непосредственностью попросил: — Так вы уж там за меня, а? Как следует, а?
— Бу… еде!..
— Врежем по-ударному!
— Две нормы, считайте, за вас!
— Не посрамим!
— Ну, спасибо! — он махнул рукой. — По машинам!
В минуту погрузились и, раззадоренные диалогом с начальником лагеря, сразу запели:
Ррр-а-азве, разве я не ло-шадь,
ррр-а-а-а-азве мне нельзя на пло-щадь?
Разве я вожу детей
хуже взрослых лошадей?
Начальник снова махнул рукой: вперед!
Маленький, жаждущий справедливости пони все бегал по кругу, а два слоноподобных автобуса напрямик пересекли поселок с запруженной людьми торговой улицей, тесным базаром, пристанционной площадью и, плавно покачиваясь, помчались вдоль моря. Виль удивленно смотрел в большое окно — в лагере он стал забывать, что есть иные виды, отличные от тех, которые с утра до вечера стояли перед ним, и есть места, где нет такого, как в «Костре», скопления детворы, где взрослых — больше. Даже море, казалось, было здесь другое — взболтанное, мутное, неприкаянное, вынужденное приникать к неприбранному и неуютному дикому пляжу.
Виль ехал в одном автобусе с Царицей. По ее указанию воспитатель первого отряда маячил у первой двери, а Виль у второй — ответственными за порядок и безопасность. Тут же возле Виля, держась за вертикальный поручень, стояли Лидия-Лидуся и Олег.
Царица увлеченно пела, в ударных местах задорно вскидывала голову, и волосы ее мерно колыхались, и в свежем розовом рту зазывно сверкали ровные зубы, и глаза опьяненно блестели, ничего, однако, не выпуская из виду — не ослабляя контроля.
«А верно — красивая!» — мысленно обращаясь к Антаряну, согласился Виль и поежился: люди с такими глазами злопамятливы, жестоки и мстительны. Ни время, ни добрые новые дела не смягчат ее карающей воли. Влетит Лидии-Лидусе и Олегу — по заслугам влетит и сверх того: за дерзость, как говорится, не по чину. И потому-то не учтет она, что провинились дети. Да, не маленькие, обязанные уже предвидеть последствия своих поступков, но дети!.. «Вот-вот, — вскинется Царица, — пусть не забывают, пусть помнят, кто есть кто!» Виль сокрушался: ах, черт бы их, пацанов-пацанок, побрал вместе с их закидонами!
Услышь Лидия-Лидуся его мысли, бесконечно оскорбилась бы: кто, она — «пацан-пацанка»? Она — провинившееся ди-тяааа? Он молчит, глядя в узкие дверные окошки, он грустен и не обращает на нее внимания, хотя она совсем близко к нему: когда автобус встряхивает, локоть Вилюрыча ощутимо толкается в ее ребра. Раз она даже показно охнула, но он пропустил мимо ушей. Сердится. А скорей всего — стыдится. За нее. Да и за Олега. Наверно, так стыдится, что и смотреть не хочет. И жалеет ту дамочку-медсестру, ту булочку с черносливом, считает, небось, и себя перед нею виноватым… Ну, и ладно! Она отвернулась, но когда автобус встряхивало, не отстранялась и локоть Вилюрыча ощутимо толкался в ее ребра…
Олег усек, как Вилюрыч покосился на Царицу и отвел взгляд, уставился на море и безлюдные пляжи. Сама Царица сидит, а Вилюрычу — по ее указанию — приходится торчать столбом, порой приплясывать, сохраняя равновесие. Олег охотно подменил бы его — пусть бы сел в кресло, потеснив ребят, пусть бы отдохнул, пусть бы… Олег насупился, чтобы не выдать себя: хочется занять место Вилюрыча и потому еще, что в ту сторону кидает Лидку…
Поднялись на невысокий горный отрог и спустились с него на плоский мыс, повернули влево, покатились каменистой дорогой, извивающейся вдоль пологого, местами вогнутого склона. От подножья начиналось село, утопающее в зелени, а напротив, до реки, лежал просторный сад, обнесенный жердевой оградой.
Светлое галечниковое русло прорезывалось рукавами капризной реки. А дальше зеленели бугры, из которых выпирали серо-голубые, испятнанные мхом скалы; сразу за скалами начиналась крутая стена, на которой лишь кое-где удерживались кривые деревца. Стена уходила в небо, над нею низко бежали облака, и чудилось, что она мерно покачивается.
Виль вышел из автобуса первым, движением руки предупреждал: ребята, выпрыгивайте осторожно! И смотрел, не мог не смотреть на ту величественную каменную стену и облака над нею — в них были громадная мощь, безмерное спокойствие, вековая мудрость, свойственные тому, что живет по каким-то иным, несуетным законам, что знает свою меру добра и зла, свою меру прекрасного и безобразного…
Белая директорская «Волга», которая прибыла сюда раньше автобусов, стояла на обочине с распахнутыми дверцами. Отар Гурамович затоптал сигарету, обратился к ребятам, высыпавшим на дорогу:
— Добро пожаловать! В саду вас ждут рабочие — они скажут, что и как делать.
Убегающими к морю рядами высились ухоженные стройные деревья, ветви которых густо осыпаны плодами — белыми, красными, желтыми, черными, розовыми. И крупными — как на подбор. Они туго лоснились, они едва не лопались от сладкого сока, наполнявшего их.
Возле штабеля новеньких ящиков ребят встретили немолодые темнолицые женщины в темных платьях. Окруженные морщинами глаза их были грустными. Одна из них, наверно, бригадир, повела рукой и негромко и неторопливо сказала:
— Сначала, дети, поешьте! А потом начнем работать.
— Лучше делом займемся, а полакомиться и на ходу можно! — предложил Олег Чернов.
Его дружно поддержали:
— Ага, сперва поработаем!
— Успеем наклеваться!
— Что мы, лопать приехали?
— Нет-нет, — возразила та, которая, наверно, была здесь бригадиром. — Так не годится. Не обижайте нас, сначала угоститесь, узнайте, что мы вырастили. Приятного аппетита, ешьте на здоровье!
Конечно, этим женщинам хотелось, чтобы все созревшее было снято с ветвей и вывезено отсюда, но они были матерями, для которых дети — всегда прежде всего. Кроме того, они, эти женщины, вместе со своим директором Отаром Гурамовичем были замечательными психологами: немного времени понадобилось ребятам, чтоб испробовать по нескольку сортов черешни.
Заработали дети жадно, заражая друг друга азартом и старательностью. И все-таки Олег Чернов выделялся — он брал на себя самое тяжелое и всюду поспевал: переставлял лесенки, срывал плоды, оттаскивал полные ящики, подавал сборщикам новые. И при этом он невидимой нитью был привязан к Лидии-Лидусе — подстраховывал, когда она слишком высоко забиралась, тянулась к верхним ветвям, переставая держаться за лесенку или за ствол. Руки Лидии-Лидуси безостановочно сновали, и кастрюля, притороченная к животу, наполнялась за считанные минуты. Девчонка работала сосредоточенно и свободно, будто на земле стояла; смела, конечно, но ведь и уверена, что подстрахована надежно!
