И Нелё говорила:
— Наверно, нет. Ведь Раиса Нельчевна на войне не была. А Петра Николаевича на войне сильно ранило.
— А куда ранило?
На это Нелё тоже не могла ответить. Она говорила только то, что сама слышала от других.
— Однако, наверно, в сердце, — догадалась Уля, — раз сейчас у него сердце болит.
Потом они опять спрашивали всех, кто появлялся, скоро ли поправится Пётр Николаевич.
— Если ещё чего-нибудь не натворите, то скоро, — сердито сказала им Лида.
Когда укладывались спать, Уля, как давно уже этого не было, подлезла к Нелё под одеяло. И они опять шептались, вспоминали новогодний праздник. И Уля уже думала: как же она могла бросить Дедушку Мороза и его мастерскую?!
…Пётр Николаевич пришёл в интернат только на третий день. Когда кто-то крикнул: «Пётр Николаевич идёт!» — все, кто где был, сорвались с места, бросились к нему навстречу. Обступили со всех сторон, не давали пройти.
— Пётр Николаевич, здравствуйте!
— Пётр Николаевич, вы же больны, зачем встали?
— Пётр Николаевич, вам доктор велел лежать!
— Ничего, ничего, ребята, я уже себя хорошо чувствую, ну почти хорошо.
Пётр Николаевич шёл по коридору медленно, словно ноги у него были очень тяжёлые.
Нелё думала, что Уля тут же убежит, чтобы не попадаться Петру Николаевичу на глаза. Она, Нелё, наверно, так бы и сделала. Но Уля не убежала. Она только замерла и крепко прислонилась боком к стене — эта стена, должно быть, помогала ей, не разрешала убежать. Не мигая, Уля следила за каждым шагом Петра Николаевича.
Нелё тоже прижалась к стене, хотя ей бояться было и нечего. Она думала, что Пётр Николаевич их не заметит, пройдёт мимо. Но он заметил. Подошёл. Взял Улю за подбородок, поглядел в глаза.
— Ну, беглянка, горе ты моё… — грустно сказал он. — Зачем же ты убежала? Разве тебе у нас плохо?
Он не ругал Улю, ни капельки. Уля не всё поняла, что он сказал, но по голосу почувствовала, как он огорчён. Ладонь у него была тёплая, добрая.
Все проводили Петра Николаевича до учительской, и, когда он скрылся за дверь, Уля потянула Нелё за собой и побежала в спальню. Там она достала свою Катю, пригладила ей волосы, поправила капюшон, потом шепнула:
— Катя, ты не скучай без меня, ладно?
— Будем играть? — спросила Нелё.
Уля покачала головой. И прямым путём отправилась к учительской. Нелё шла рядом, не понимая, что Уля ещё надумала.
А Уля подошла к двери, послушала. Пётр Николаевич там разговаривал громко — должно быть, по телефону. Когда кончил говорить, Уля осторожно приоткрыла дверь.
— Заходи, — позвал Пётр Николаевич.
Уля вошла. А Нелё осталась в коридоре и, глядя в приоткрытую дверь, не выпускала из вида подружку.
Уля подошла к столу и положила перед Петром Николаевичем куклу.
— О-о, какая красивая! — Пётр Николаевич взял куклу в руки. — Как ловко парка расшита. Это мама смастерила?
Уля замотала головой.
— А кто же? Сама? Ну молодец!
Полюбовавшись, Пётр Николаевич протянул куклу Уле. Но Уля не взяла. И даже руки спрятала за спину.
— Это Катя, — сказала она. — Самая хорошая. Теперь она у вас будет жить.
У Петра Николаевича от удивления брови поднялись высоко-высоко.
— Но я в куклы не играю, — растерянно сказал он, — я уже взрослый, да где там, уже старый. Я когда мальчишкой-то был, больше молотком орудовал.
— Катя — хорошая дочка, — повторила Уля, — она малых нянчить умеет. Теперь она ваша. И она не будет убегать ко мне.
— Вот задачу ты мне задала, — даже поднялся со стула Пётр Николаевич. А потом сказал: — Ну хорошо, раз ты так хочешь, я возьму её. А где же мы её поместим?
Он оглядел комнату.
— Вот тут, — показала Уля на кусочек пустого места на книжной полке.
— Хорошо.
Пётр Николаевич раздвинул немного книги и посадил туда куклу — удобно, как в гнёздышке.
— И впрямь ей здесь неплохо, — обернулся он к Уле — А ты, как соскучишься, приходи сюда, она тебя будет ждать. Договорились? О бэй?
— О бэй, — довольная, кивнула Уля.
— Везут, смотрите, везут кого-то!
— Наверно, надоело дома, соскучился, вот и везут.
Все ребята, что были на улице, кинулись к школе. Им хотелось посмотреть на этого чудака, которого везут раньше срока, ведь до конца каникул ещё целых три дня.
Снег звенел под их ногами, пел под полозьями санок, хрустел под лыжами. И в эту снежную музыку уже вливался еле слышный перезвон. Нелё и Уля замерли — бубенцы! Девочки побежали за сарай и увидели мчащуюся к ним оленью упряжку. Оленьи морды, рога белы от инея. Мчат олешки издалека. А бубенцы на их шеях выговаривают:
«Вот и мы! Вот и мы!»
На нартах двое — взрослый и маленький, тоже заиндевелые. Маленький из-под оленьей шкуры так и зыркает глазами. Едва олени, уткнувшись в крыльцо, стали, он первым соскользнул с нарт и кинулся прямо к Уле и Нелё, чуть было не сбил их с ног и звонко закричал:
— Это я! Что, не узнали?
Девочки и впрямь в этом заиндевелом медвежонке не сразу признали своего Вовку, потому что никак не ждали, что он прикатит к ним.
— Ой, Вовка, Вовка!
Они тискали, тормошили его. Наконец Уля оторвалась от братишки и кинулась к маме. Потому что это её мама примчалась на оленьей упряжке. Мария Вэрковна подхватила Улю на руки:
— Ну, здравствуй, здравствуй, дочка!
У Ули от неожиданной радости дух перехватило, и она не могла вымолвить ни словечка. Подбежала и Нелё:
— Здравствуйте, тётя Вэрковна.
— Это новенького привезли? — переговаривались собравшиеся вокруг ребята.
— Только больно мал.
— Мал, да удал.
В раздевалке, когда скинули пальтишки, Мария Вэрковна только головой покачала, оглядывая девочек.
— Однако, большие стали. А платья на вас какие хорошие. А косичек-то нет!..
Уля крепко прижалась к маме и зашептала:
— Я так хотела к тебе, так хотела!..
— И мы, однако, соскучились. Отец сбирался сам поехать, но я сказала: «Нет, я поеду. Повидаю нашу Улю, посмотрю, как ей там живётся на стороне».
— И я сказал: поеду, — заявил Вовка.
— Мы с отцом его отговаривали, дорога длинная, мороз, но разве его отговоришь?
Мария Вэрковна приглаживала Улины волосы, заглядывала ей в глаза.
— Юлька про тебя всё спрашивает: «Где наша Уля?»
У Нелё к горлу подкатил комок. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы и её мама была тут рядом, чтобы и она могла так же крепко прижаться к ней. И, боясь, что она вот-вот разревётся, Нелё вдруг громко спросила Вовку:
— Хочешь, я тебе покажу нашу школу?
— Хочу, — встрепенулся Вовка.
— Да, да, Улекоча, Нелёко[11], покажите! — обрадовалась Мария Вэрковна.
Как когда-то Нелё показывала школу Уле, так теперь они вместе, держа Вовку за руку, показывали ему и Улиной маме, где у них классы, где пионерская комната, где спальня. Скоро Мария Вэрковна приотстала, потому что её встретил Пётр Николаевич и попросил зайти в учительскую. А Уля, Нелё и Вовка пошли дальше. Вовка таращил на всё глаза и без устали спрашивал:
— Это что? Это что?
Совсем как на уроке Раисы Нельчевны, когда они учили слова по картинкам.
Уля показала Вовке свою кровать, он тут же надавил руками матрац:
— Однако, мягко.
— Только без ног, — предупредила Уля. — Нам не разрешают.
Но Вовка уже вскочил на кровать и стал подпрыгивать.
— Хорошо! — рассмеялся он.
И тут же перескочил на кровать Нелёны и на ней покачался.
Когда проходили мимо умывальников, он, конечно, толкнул железную палочку вверх — что будет? Тотчас ему в руки полилась вода. Вовка от неожиданности отскочил.
— Не бойся, — рассмеялась Уля, — вода — хорошо, надо руки помыть.
Но Вовка не собирался мыть. Он просто толкал по очереди все палочки. А вода лилась из всех!
Спортивная комната Вовке, пожалуй, понравилась больше всего. Первым делом он попытался пробежать по бревну и, конечно, свалился. Но не растерялся. Тут же стал подпрыгивать, чтобы достать кольцо. Эх, обида, не дорос немножко! Тогда он полез по гимнастической лестнице, быстро-быстро перебирая руками и ногами, и, когда ухватился за самую верхнюю перекладину, довольный, обернулся — вот я где! И тут ахнул — через открытую дверь в кафе «Льдинка» он увидел ёлку, не на картинке, а настоящую, живую, пребольшую, всю увешанную игрушками.
Вовка кубарем скатился вниз, вбежал в кафе и остановился перед ёлкой, не в силах отвести от неё глаз. Потом на цыпочках подошёл ближе, стал гладить мягкие зелёные иголки, потянулся к игрушкам, осторожно трогая их одним пальчиком. Тогда Уля и Нелё попросили старших ребят зажечь ёлку, хотя бы на минутку. И ёлка вспыхнула разноцветными огнями, и все игрушки заискрились, будто ожили.
