В тенистый бочаг, спасаясь от жары и слепней, заходят лоси. Заходят медленно и важно. Войдут и долго стоят с закрытыми глазами — дремлют, но ушами настороженно шевелят — прислушиваются, как бы кто не подкрался.
На мелководье тут и там плещутся сороки и разные мелкие птахи; окунутся несколько раз и бьют по воде крыльями. Иногда, задрав лапы, заваливаются набок — прямо как загорающие купальщики. Вылезут из воды, отряхнутся; потом одни летят на ветви обсыхать, другие ложатся в лунки на берегу, при этом то и дело ссорятся за более удобные, как им кажется, места.
Изредка к реке, тяжело дыша, подходит лисица. О её приближении всех оповещают сороки; их тревожная трескотня — верный сигнал об опасности. Заслышав сорок, остальные птицы взлетают на деревья.
Лисица не купается, только полакает воду и спешит назад, в нору, подальше от палящего солнца. До норы, перелетая с ветки на ветку и треща, её сопровождают сороки.
Лисица скроется под корнями раскидистой ели, а сороки ещё долго сидят на ветвях и негодующе бормочут. Потом, успокоившись, вновь подлетают к речке и уже трещат раскатисто, победоносно, как бы говорят, что прогнали непрошеную гостью и все могут возвращаться.
Как-то в Сосновку прибежал Цыган: шерсть вздыблена, глаза ошалелые; с громким лаем пёс подбегал то к дому почтальонши, то к дому ветеринара — тех, кого лучше всех знал.
Но Лиза накануне уехала в райцентр, а Костя на ферме осматривал телят. Все жители деревни были на сенокосе, только мальчишки бегали по дороге — запускали змея. Они-то и увидели Цыгана и подумали, что в деревню пришёл Петрович, но потом заметили — лесник не появляется, а пёс с беспокойством носится от дома к дому. Мальчишки поняли — на кордоне что-то случилось, и побежали к ветеринару.
Костя сел на велосипед и, сопровождаемый Цыганом, покатил к леснику. Ещё издали он увидел, что у дома сидит… медведь.
Бурый медведь со сбитой шерстью и проплешинами сидел, привалившись, к срубу, и ревел. Завидев велосипедиста и собаку, медведь смолк, потом наклонил массивную голову, неуклюже повалился набок и завыл.
Навстречу Косте вышел Петрович.
— Вот с утра сидит. Пришёл за помощью. У него чего-то с задней лапой, всё её поджимает.
— Как же её осмотреть? — опешил Костя.
— Да он мой старый знакомый, не первый раз приходит. Я его подкармливаю сладостями. Он почти домашний. Но одному не сподручно осмотреть. Я сейчас его отвлеку, помажу хлеб вареньем. Он его жуть как любит.
Петрович с Костей направились к дому, а Цыган стал из-за кустов негромко облаивать лохматого пришельца.
Когда лесник с ветеринаром подошли к крыльцу, медведь перестал выть и задрал заднюю лапу — явно показывая, где у него нестерпимая боль; меж «подушек» медвежьей стопы виднелась острая сосновая щепа:
— Видать, на лесосеке занозил, — сказал Петрович и заспешил в дом.
Он вынес ломоть хлеба с вареньем и протянул медведю, но тот отвернулся — он как бы говорил: «Вылечите мне скорее лапу. Я всё стерплю, без всяких сладостей».
Пока Петрович отвлекал медведя хлебом с вареньем, Костя наклонился и резким движением вытащил щепу. И сразу отскочил на всякий случай.
Медведь вновь повернулся и глубоко вздохнул. Потом встал, протиснулся сквозь калитку и, прихрамывая, побрёл к лесу.
Цыган проводил его уже не лаем, а тихим бурчанием.
— Он с большим понятием, — сказал Петрович, когда медведь скрылся в чаще. — Вот говорят, он лапу сосёт — у него кожа на стопе сходит. А я заметил, прежде чем залечь в спячку, он топчется на ягоде, набивает сладкие лепёшки на лапах. А в берлоге сосёт. Да-а… И вот как знает: долгая будет зима — больше топчется. Я по медведю определяю, какая будет зима. Он никогда не ошибается.
Тишка был дворняжкой. Его имя вам ничего не скажет, но, поверьте на слово, он был Необыкновенный пёс. В его жизни не найти ярких фактов, он просто добросовестно трудился, выполнял редкую для собак работу. Но начну издалека, отведу небольшое место описанию таёжного посёлка, где жил Тишка.
Тот посёлок оленеводов находился в тени лесистого холма, где по камням струился быстрый ручей. Жизнь в посёлке была организованная, с естественным порядком вещей; люди жили без напряжения и суеты, спокойно справляясь с житейскими неурядицами. Но главное — они сами делали свою судьбу, а не ждали, когда она их сделает.
Посельчане почтительно относились к природе, для них срубить дерево означало то же самое, что убить живое существо. А к животным они относились уважительно. Не только к оленям и собакам — основным помощникам, но и к хищникам.
Я оказался в том посёлке случайно, пролётом. Наш «кукурузник» приземлился, чтобы выгрузить почту и дозаправиться горючим. Пока выгружали посылки, связки писем, самолёт окружили оленеводы, олени, собаки. Лётчик, угостив оленеводов сигаретами, расписывал вид тайги сверху, при этом крепко ругал нефтяников, которые, по его словам, уродуют тайгу.
— Странные люди, — буркнул стоящий рядом со мной высокий, прямой парень с бородой. — Говорят о возвышенном и употребляют крепкие ругательства. Как не понимают — комья грязи убивают красоту. На сто процентов.
Я полностью согласился с парнем и спросил:
— Ты художник? Такое мог сказать только художник.
— Нет, — усмехнулся парень. — Позвольте скромно вставить — я всего лишь почтальон. Вот сейчас заберу письма и в путь-дорожку по стойбищам.
— Ты наверняка родился художником, — продолжал я, — просто до сих пор не знаешь об этом.
— Сильно сказано, — засмеялся парень, — но позвольте тихо заметить, не умею даже кисть держать, — он протянул руку:
— Виктор Чердаков.
Я пожал его руку, тоже назвался и добавил:
— И в твоей фамилии явно просматривается художественное, ведь художники по преимуществу творят на чердаках.
— Удачно, в смысле формулировки, но вот моё художество, — Виктор начал складывать связки писем в сумки. — Под Новый год такие художественные открытки бывают! Дети пишут Деду Морозу насчёт подарков. Адрес — лес. В наших местах дети считают, что Баба-яга и Чёрт бывают только в сказках, а Снежная королева и Дед Мороз существуют на самом деле… И мы с Тишкой тоже так считаем, — Виктор позвал белую дворняжку, которая до этого крутилась около лётчика. У пса был тёплый, контактный взгляд, он широко улыбался, высунув язык, но, подбежав к Виктору, сосредоточенно застыл, в ожидании чего-то важного; улыбка с его морды исчезла, взгляд стал серьёзным. И вдруг Виктор без всякой церемонии навьючил на собаку две сумки с письмами и перевязал их ремнями.
— И Тишка носит? — удивился я.
— Он в основном и носит. И страшно гордится своей работой… Часто бегает в одиночку. А я только помогаю ему, когда есть посылки. Летом пешком, зимой на оленях. А Тишка круглогодично на своих четырёх. Вот такое художество!.. В городе собака, как и жена, нужна для того, чтоб было с кем поругаться, отвести душу. А здесь собака работяга на сто процентов. Её и называют нежно — «собачка». И кормят в первую очередь, прежде, чем сами садятся за стол.
На этот раз из самолёта выгрузили несколько посылок, и перед дорогой Виктор пригласил меня к себе на чаёк. За чаем неторопливо, размеренно, взвешивая каждое слово, он рассказал о Тишке. Это был блестящий рассказ. За давностью времени я не помню колоритные (художественные) слова Виктора, поэтому передам историю Тишки в своём изложении.
…Вообще-то, в тех местах в почёте были лайки — самые выносливые собаки, но по посёлку шастало несколько и беспородных, «крайне-задунайских», как их в шутку окрестили. Тишку сняли весной с льдины, плывущей по реке, как он попал на неё — не известно. Первое время у него был одичавший, ошалело-затравленный вид; он не позволял себя гладить, скалился на местных собак. Но вскоре оттаял, на его морде появилась робкая улыбка. Он оказался простосердечным, стеснительным, даже застенчивым. Стало ясно — его необщительность была напускной, он просто умело скрывал неуверенность в себе.
Чем дальше, тем больше проявлялся Тишкин золотой характер. Он бродил по посёлку, ласкался к каждому встречному, всем хотел угодить — был безгранично услужлив. В его душе всегда имелось место для радости. А радовался он зажигательно, от переизбытка чувств подпрыгивал, звонко лаял.
Как-то Тишка увязался за Виктором в поход до стойбища — просто так, от нечего делать, чтобы размять лапы. Вдвоём они прошли по бездорожью тридцать километров. Расстояния там огромны, хотя меж собой оленеводы говорят: «Здесь рядом, километров двадцать, не больше». Пройдёшь этот путь, и, если смахнёшь пот, оленеводы говорят: «Чтой-то ты сегодня не свежачок», что значит «плохо выглядишь» для такого ничтожного перехода.
Так вот в первом совместном походе Тишка показал себя во всём блеске: на ровном участке ненавязчиво семенил за Виктором, но, стоило появиться завалу или оврагу, тут же забегал вперёд, обследовал препятствие и первым преодолевал его. При этом отгонял нахальных воронов, которые несколько раз летели над путниками и норовили клюнуть Виктора в кепку, а Тишку дёрнуть за хвост. А на любопытных сорок, сопровождавших путников, Тишка вообще не обращал внимания.
