На полпути к стойбищу находился старый, наскоро смастряченный от непогоды чум — промежуточный пункт, где путники легли передохнуть, и здесь Виктор впервые понял, что идти вдвоём совсем не то, что топать одному. Было с кем поговорить.
Для начала Виктор, как опытный ходок, пичкал Тишку ценными советами — как легче переносить тяготы похода: поменьше пить воды, идти в тени деревьев, обходить низины с запахом гнили — там может оказаться топь, избегать пригорков на солнцепёке, где возможны полчища Муравьёв. Тишка внимал с интересом и время от времени кивал в знак того, что почти всё понял.
Когда показалось стойбище, Тишка вырвался вперёд и с присущей ему радостью оповестил оленеводов о прибытии почтальона.
С того дня Тишка постоянно сопровождал Виктора. У них сложилась настоящая мужская дружба. Как наставник, Виктор изредка отпускал Тишке небрежную похвалу, но отчитывал за мельчайший промах. И Тишка не обижался. В самом деле чего обижаться! Ведь похвала нужна слабым, сильным не мешает критика, наоборот — упорней работают, самосовершенствуются.
Тишка работал очень упорно, с большим душевным подъёмом, высунув от усердия язык. Он шёл в поход, словно доблестный боец на войну. У него было редкое качество — когда поход складывался удачно и Виктор шёл, насвистывая весёлый мотив, Тишка оставался в тени, ничем не обозначая своё присутствие, но, стоило Виктору загрустить или, чего доброго, остановиться в раздумье, скажем, перед ручьём, взбухшим от грозы и превратившимся в бурный поток, тут же подскакивал и как бы вопрошал: «Могу ли чем помочь? На меня можешь рассчитывать!» А зимой в метель Тишка не раз просто-напросто выручал Виктора — отыскивал тропу.
В одно прекрасное утро, когда «кукурузник» привёз слишком много почты, Виктор подумал: «А почему бы и Тишке не потаскать письма?» Сшил из кожи две маленькие сумки и привязал их ремнями к бокам Тишки. Виктор думал, что Тишка заупрямится, будет препираться, что его придётся приучать к необычной ноше, но талантливый Тишка сразу усёк — ему выпала высокая честь; он воодушевился и с величайшей серьёзностью стал таскать сумки по посёлку, при этом спину прогнул, морду приподнял и на собак, которые разинули рты от удивления, посматривал с некоторым превосходством. Словом, в тот светлый и торжественный день Виктор набил сумки Тишки письмами, в свой рюкзак уложил посылки и… с той поры по стойбищам уже ходили два почтальона.
Тишка относился к своим сумкам, как к священным предметам. Случалось, где-нибудь в зарослях, ремни расстёгивались, Тишка сразу подавал клич — громко звал Виктора, чтобы тот поправил поклажу. А переходя вброд мелкие речки, старался не брызгать лапами, чтобы не замочить свою почту.
В стойбищах почтальонов встречали как посланцев неба: обнимали, угощали жареным мясом, вареньем из морошки. Конечно, в эти минуты Виктор с Тишкой испытывали профессиональную радость от проделанной работы, несмотря на гудящие ноги и лапы. Этот сердечный приём давал им на обратный путь мощный заряд энергии.
Однажды Виктор заболел, две недели пролежал в постели, и почты накопилось уйма. Тогда «старший почтальон» позвал «младшего»:
— Ну, Тишка, давай тащи один. Дорогу знаешь назубок. Не подведи! Покажи всё, чего ты стоишь! — и привязал Тишке сумки.
Некоторое время Тишка топтался в нерешительности и дрожал от волнения, потом всё-таки пошёл оглядываясь — никак не верил, что наступил самый ответственный момент в его жизни!
— Из того похода он вернулся в ссадинах и кровоподтёках, с разорванным ухом, — вздохнул Виктор, — я представляю, сколько ему досталось. Ведь дело было весной, когда в лесу полно низин с затопленными деревьями, их надо обходить; так что Тишке приходилось до отказа напрягать силы… Похоже, на него кто-то напал. Волки — вряд ли, здесь их мало. И если б они напали, от Тишки ничего не осталось бы. Судя по кровавым полосам на Тишкином боку, это был след лапы владыки леса — медведя. Косолапый вполне мог его хватануть, изголодавшись за зиму. Но Тишка увёртливый и бегает прилично, с ним не так-то легко справиться… Вот такой он парень, — закончил рассказ Виктор.
— Скромный герой! — сказал я.
— Никакой не герой. Просто выполнял свою работу, — слабо возразил Виктор, притеняя славу Тишки. Он говорил о подвиге своего друга так, словно речь шла о рыбалке или обычной грибной вылазке.
…Я провёл с Виктором и Тишкой чуть больше часа, но был счастлив с ними. Потом мы попрощались, как я думал — навсегда. Но спустя несколько лет судьба снова забросила меня в те места. От посельчан я узнал, что Виктор давно уехал в городи в последние годы Тишка ходил в стойбища один.
Он носил почту до глубокой старости. В любую погоду. То есть шёл под дождями и палящим солнцем, в убийственную жару и в пургу, под снегопадом.
— Теперь он совсем старый, слепой, целыми днями лежит у амбара, — сообщили посельчане. Один из них вызвался проводить меня на окраину посёлка.
Тишка сильно сдал: бока ввалились, шерсть облезла, обнажив множество шрамов. Когда я подошёл, он приподнялся, принюхался и вдруг заскулил, завилял хвостом — явно узнал меня.
— Надо же! — пробормотал я. — И общались-то всего ничего, а вспомнил.
— Ничего удивительного! — хмыкнул мой спутник. — Собака запоминает три тысячи запахов.
Вот и весь рассказ о почтальоне Тишке.
Это случилось во время войны, когда бомбили маленький городок. В том городке и бомбить-то было нечего — всего несколько четырёхэтажных кирпичных домов; остальные — одноэтажные, большей частью деревянные, особенно на окраине, где к домам подступал лес. Ни заводов в том городке не было, ни институтов, ни театра, одна кастрюльная фабрика, техникум Да клуб, а из воинских частей — только пожарная команда.
Но зато на окраине городка среди деревьев располагался небольшой зоосад, который создали школьники и в котором всё было, как в настоящем зоопарке: пруд, где обитали утки и гуси; два загона — один для семейства кабанов, другой для лосихи с лосёнком. Были и большие клетки, в которых содержались волк, лисица и всеобщая любимица — мартышка. И были огороженные сеткой вольеры с птицами, зайцами, ежами.
Все горожане — и дети и взрослые — любили зоосад, гордились им и считали его главной достопримечательностью городка.
Когда началась война, многие горожане ушли на фронт, остальных эвакуировали. Хотели вывезти и зоосад, но не успели — вагоны срочно понадобились для военной техники. Совсем оказались бы животные без присмотра, если бы не осталась в городке пожарная команда: её оставили на случай пожаров при бомбёжке.
Пожарных было семь человек. Шесть из них постоянно дежурили в центре пустынного городка; седьмой, рыжебородый Кузьма Кузьмич, — около зоосада — он-то и подкармливал животных.
Однажды на городок налетели немецкие самолёты. Заслышав в небе гул, животные попрятались кто куда: водоплавающие — под кусты, животные в загонах — под навесы, обитающие в клетках и вольерах в страхе притаились в углах. Только мартышка вдруг начала резвиться — похоже, ей надоело безлюдье и тишина в зоосаду, и от нарастающего гула она ждала весёлых приключений. И даже когда на городок посыпались бомбы-зажигалки и одна из них в облаке дыма упала в зоосад, мартышка продолжала скакать по клетке. Ей явно нравилась эта дымящаяся штуковина — всё-таки какое-то развлечение. Кузьма Кузьмич потушил зажигалку, а мартышке крикнул:
— Да угомонись ты, глупая! Страшное дело начинается, а ты веселишься!
На следующий день самолёты сбросили разрывные бомбы; пронзительный свист и гулкие разрывы так напугали кабанов и лосиху, что они в панике забегали по загонам, то и дело натыкаясь на изгороди. Их паника передалась животным в клетках, и те с воем стали метаться за железными прутьями. Мартышка забралась к потолку клетки и притихла.
Внезапно на берегу пруда появилась ослепительная вспышка, и воздух потряс невероятный грохот — посреди зоосада разорвалась большая бомба.
От взрыва заграждения сломались и покорёжились; клетку мартышки перевернуло и расплющило вместе с её обитательницей; погибли все птицы, лосиха и кабаны; остальные животные, раненые и оглушённые, выбрались из-под обломков и побежали к лесу.
Среди оставшихся в живых был волк. Припадая на раненую переднюю лапу, он вбежал в лес и, напуганный взрывом, бежал весь оставшийся день, всё дальше удаляясь от городка. Когда стемнело, обессиленный, он упал под елью и, отдышавшись, стал зализывать лапу.
…Он попал в зоосад щенком и быстро приручился; бегал за школьниками, как собачонка, только не лаял. Больше других за ним ухаживала худая темноглазая семиклассница Люба. Она кормила его, вычёсывала, лечила, приносила игрушки: то мяч, то гладко оструганную палку, которую можно было грызть, то верёвку с привязанной бумагой — Люба бегала с этой верёвкой и кричала:
