Ознакомительная версия.
– Как же ты всё это узнала? – спрашивала Мирра.
– Они мне рассказали.
– Да как рассказали?
– Ну, как… не знаю как. Только я всё поняла. Я даже выучила вчера одну испанскую песенку. Чудная песенка – про какого-то Пепе, который попал на птичий двор. Там прямо слышно, как гогочут гуси и кудахчут куры. По-испански это замечательно выходит! Ты непременно подбери к этой песенке музыку. А, Мирра, подберёшь?
И Гуля опять убегала к испанцам. Со старшими она по-настоящему подружилась, особенно с девочкой Кончитой Хорабо и мальчиком, которого знали Хавьер Гонсалес. Эти двое ребят лучше других говорили по-русски, и Гуля не уставала расспрашивать их про войну, которую они видели и в которой даже сами участвовали.
– Здесь такое тихое небо, – сказала однажды Кон-чита, закидывая назад голову и вглядываясь в летнюю густую синеву.
– Тихое? Что ты хочешь сказать? – спросила Гуля, но прежде чем Кончита успела ответить, она сама догадалась, о чём говорит маленькая испанка.
Как это должно быть страшно, когда такую мирную синеву заполняют гудением моторов вражеские самолёты, когда они стаями кружат над городом, а вокруг рушатся дома и земля дрожит от взрывов! «Неужели и нам придётся когда-нибудь увидеть и пережить такое?» – думала Гуля.
И она участливо и нежно смотрела на этих смуглых ловких ребят с такими живыми, горячими глазами, с худощавыми, чётко очерченными лицами и ярко-белыми зубами.
Среди испанцев было много малышей, напоминавших Гуле её октябрят. Ребята эти были весёлые, здоровые, но достаточно было видеть, как жадно бросаются они навстречу своим старшим братьям и сёстрам или к землякам, с которыми приехали сюда вместе, чтобы понять, как сильно скучают они по дому, по родным.
Гуля не знала, чем порадовать их. Каждый день она покупала им мандарины, леденцы, открытки с картинками, бумажные веера, бусы из раковин и всякую дребедень.
Малыши прозвали её «Мадресита» – «Маленькая мама». Цветные бумажки от «карамелос», от есть от конфет, они тщательно разглаживали и прятали на память о ней. А мандарины поедали в огромном количестве.
– Ничего удивительного, – говорила Гуля. – В Испании апельсины созревают четыре раза в год. Испанцы без апельсинов жить не могут. Вот как мы с тобой – без картошки.
И она снова звала Мирру на берег покупать в ларьке мандарины и «карамелос» для испанских ребят, а для себя с подругой – двойные порции мороженого и в книжном киоске – последние номера киножурнала.
Гуле оставалось прожить в санатории всего одну неделю, когда она внезапно обнаружила, что деньги, которые ей дала мама на обратный билет в Киев и дорожные расходы, разошлись неизвестно на что.
Лёжа в тенистом уголке сада в час отдыха на раскладушке (врач разрешил ей и Мирре тихий час проводить в саду), Гуля шёпотом подсчитывала расходы:
– Мороженное в Одессе – один рубль и здесь – двенадцать; подарки испанчатам – восемь коробочек из ракушек по четыре рубля – тридцать два, итого сорок пять. Конфеты и пирожные – тридцать шесть рублей; сорок пять и тридцать шесть – восемьдесят один. Мандарины… не помню сколько… А бусы, пояс с серебряной пряжкой, открытки, журналы, веера…
– Что ты там шепчешь? – спросила Мирра, поднимая с подушки голову. – Таблицу умножения решила повторить на старости лет?
– Какую там таблицу! – вздохнула Гуля. – У меня остается всего один рубль.
– А на дорогу ты отложила?
– Нет.
– И ты об этом так спокойно говоришь? – удивилась Мирра.
– А что же мне делать? Плакать?
– Не плакать, но как ты домой поедешь, я хотела бы знать.
– Это и я хотела бы знать, – сказала с усмешкой Гуля. – Поехать я никак не могу, при всём желании.
Могу только пойти пешком. Авось язык до Киева доведёт!
– А до Одессы как – вплавь?
– До Одессы вплавь…
Мирра смотрела на Гулю во все глаза.
– И как только ты будешь жить на свете, Гулька? – спросила она.
– Не знаю как… – задумавшись, ответила Гуля. – Как-нибудь. Ну ничего, я пошлю домой телеграмму.
– А на телеграмму где возьмёшь?
– У тебя займу. Мирра засмеялась.
– А мне на билет где возьмёшь? У меня ведь тоже только последние, на дорогу.
– У кого-нибудь другого займу. А может быть, к тому времени из дому получу.
И Гуля стала вслух сочинять телеграмму, считая слова по пальцам:
– «Деньги разошлись. Точка. Не сердишься? Вопросительный знак. Пожалуйста, вышли дорогу сколько можешь. Целую. Гуля». Всего четырнадцать слов. Да ещё адрес!
– И до чего же ты ещё ребёнок, Гуля! – ужаснулась Мирра. – Зачем спрашивать, не сердится ли, да ещё ставить в телеграмме всякие точки и вопросительные знаки? Ведь всё это лишние слова. Я бы написала просто «Вышли деньги. Целую». Три слова. Коротко и ясно.
– Что ты, Миррка! – Гуля испуганно на неё посмотрела. – После такой телеграммы совсем нельзя будет показаться маме на глаза.
– По-моему, и так нельзя. Ты же сама говорила, что из-за вашего переезда у мамы туго с деньгами.
– Да-а, – вздохнула Гуля, – непутёвая у неё дочка. Можно сказать – дрянь девчонка…
Гуля совсем пала духом. Мирра присела к ней на кровать, чтобы утешить подругу, но в этот миг раздался треск, и шаткая раскладушка рухнула на землю.
Очутившись на траве, девочки весело расхохотались…
– Знаешь, Мирра, – сказала Гуля, – давай бросим этот тяжёлый разговор, а то видишь, даже кровать не выдержала, и у неё подкосились ножки.
Девочки принялись чинить раскладушку, натягивая парусину, но в это время на дорожке сада показалась
Ольга Павловна. Она всегда приходила именно в ту минуту, когда её ждали меньше всего.
– Это вы так отдыхаете? – спросила она. – Я говорила доктору, что этот отдых в саду ничего хорошего не сулит. Ступайте сейчас же на веранду. А твоей маме, Гуля Королёва, я непременно напишу, что ты не умеешь соблюдать режим.
Гуля ничего не сказала. Взвалив на плечо подушку, словно это была бог весть какая тяжесть, она медленно пошла по направлению к белому павильону, где жили старшие девочки.
«Чего доброго, и в самом деле напишет! – думала она. – Вот будет здорово: сначала моя телеграмма, а потом этакое письмецо… Хоть домой не показывайся!»
Но делать было нечего, и в тот же вечер в окошко телеграфа была подана срочная телеграмма:
«Оказались непредвиденные экстренные расходы вышли пожалуйста на билет целую Гуля».
Возвращаясь в сумерках по берегу моря в санаторий, Гуля и Мирра обдумывали, какие расходы вообще можно считать «экстренными» и «непредвиденными». Текст был составлен по совету Мирры, и теперь Гуля ломала голову над тем, как она объяснит свою телеграмму дома.
– Утро вечера мудренее, – в конце концов сказала Гуля. – Да и до Киева ещё далеко.
Но оказалось, что и до утра ещё далеко.
Лёжа в постели без сна, Гуля думала, как ей выйти из того запутанного положения, в которое она попала. Ей нужны были деньги не только на билет в Киев. Она вспомнила, что она задолжала всем, кому только можно: и Вере, и пионервожатому Алёше, и даже Мирре, у которой взяла деньги на телеграмму.
Она с мучительной ясностью вспомнила, как, провожая её на вокзал, мама просила её быть благоразумной, не потерять деньги по дороге и не покупать на станциях всякую ерунду.
А она так легкомысленно растратила всё, что ей дала мама!
«Что теперь делать? Ах, что же теперь делать?»
Она стала высчитывать, сколько тратила в среднем каждый день. Но от этих подсчётов ей не стало легче. Она пришла в ужас. Вышло… по двадцать два рубля! И это при готовом питании! А мама, вспомнила Гуля, говорила ей при прощанье на вокзале, что даже ответственные работники получают во время командировки только двадцать рублей в сутки.
У Гули разболелась голова.
«Надо во что бы то ни стало найти какой-нибудь выход. Нельзя, чтобы из-за меня мама и папа мучились с деньгами. Но что делать? Продать что-нибудь? Что же можно продать? Голубой сарафан? Он уже не новый, выгорел на солнце».
И вдруг мелькнула мысль: часы!
Вот это действительно ценность! Гуля в темноте нащупала на столике у постели свои часики. Она поднесла их к уху. Колесики постукивали чётко и деловито, словно билось маленькое сердце.
– Милые вы мои часики! – сказала Гуля, гладя полированную крышечку.
Она не могла даже представить себе, как это она сможет отдать их навсегда в чьи-то чужие руки. Но другого выхода не было. Если из дому не пришлют денег, придётся продать здесь. А если пришлют, тогда в Киеве, чтобы отдать маме долг…
На этом Гуля успокоилась и перед самым рассветом наконец уснула.
Последние дни в санатории прошли для Гули невесело. Очень уж беспокойно было у нее на душе. Она сердилась на себя и на всех, даже на Мирру. Но больше всего, по обыкновению, раздражала её Ольга Павловна. Стычки между ними делались всё ожесточённее. Гуля еле сдерживалась, чтобы не грубить, а Ольга Павловна с каждым разом становилась всё суше и спокойнее.
Ознакомительная версия.
