по-настоящему.
— Я никогда не забуду тебя, — сказал я, робко касаясь ее щеки, — буду всегда писать, и ты будешь приходить ко мне в моих снах, там, за океаном…
Послышалось частое дыхание, но она не произнесла в ответ ни слова. Мы сели под бамбуком. Озеро было так близко, что я чувствовал тепло его воды, нагревшейся за день.
— Скажи мне что-нибудь на прощанье, — стал умолять я, — скажи только для меня, чтоб я запомнил твои слова навсегда…
Губы ее вздрагивали, на глазах дрожали слезинки, лицо было прекрасно печальным. Лигая со мной, она любит меня!
Обнявшись, мы долго сидели молча. Голова ее склонилась мне на плечо, снова слезы хлынули, как из ручья. Плечо стало мокрым. Пусть мокнет моя новая рубашка, пусть, мне не жаль! Я даже решил никогда не стирать ее, чтобы сохранить эти следы слез. Рубашка станет символом нашей любви.
Я выпустил Лигаю из объятий, взглянул на нее и сказал, что люблю, что любовь моя никогда не умрет. Глаза наши встретились, и взгляд ее проник мне в самое сердце. И не было в мире ничего прекраснее этого взгляда, этих нежных мокрых щек.
Время летело. Я ненароком взглянул на часы — подарок отца, — стрелка приближалась к часу. Я вскочил как ужаленный, даже Лигая вздрогнула. Я снова нежно привлек ее к себе, и наконец она прошептала, что всем сердцем полюбила меня. За весь час это единственное, что она произнесла. Но я был счастлив. Ее голос, слова, взгляд заплаканных глаз — все это навсегда останется в моем сердце.
Подарок дяди Сиано был самым лучшим подарком в моей жизни!
— До свидания, — воскликнул я, — до свидания, любовь моя! Я буду любить тебя, где бы я ни был!
Я нежно поцеловал ее, она мило покраснела. На лице появилась застенчивая улыбка. Она улыбнулась вновь, уже смелее. Плеснула волна и отразила луч солнца. Он заиграл на лице Лигаи, я же кинулся назад, на площадь.
Там творилось что-то невообразимое. Люди почти обессилели. Поезд ожидался с минуты на минуту, а Терой говорил и говорил. Я напомнил дяде, что уже почти час дня. Тот вздрогнул и озадаченно оглянулся. Что делать? Как унять Тероя? Подойди он к Терою, тот взовьется, начнет спорить, потеряешь уйму времени. Но вот лицо его озарила улыбка — видимо, он нашел выход. Дядя достал листок бумаги, взял карандаш, что подарили мне подруги сестры, и что-то написал, потом попросил Марию передать записку Терою. Тот только-только добрался до самой патетической части своей речи, доказывая, как важно для нашего баррио построить новую церковь бо́льших размеров, чем нынешняя.
— Позор! — вопил он. — На площади для петушиных боев может вместиться пятьсот человек, а в церкви лишь триста!
Манг Терой прочел переданную записку и стал меняться на глазах, начал заикаться, суетиться, заметно нервничать. Голос его дрогнул, затряслись руки. Ослабевшим голосом он поблагодарил всех за внимание и затрусил в бамбуковую рощу.
Манг Терой скрылся, а мы поспешили на станцию. Люди, ошарашенные внезапным исчезновением манга Тероя, постепенно пришли в себя, подхватили и понесли мои вещи. Мы появились на станции буквально за минуту до того, как к ней подошел пыхтящий паровоз.
Расставание вышло суматошным. Братья и сестры кинулись ко мне, стали целовать, жать руки. Раздался предупредительный гудок паровоза; мама, папа, дядя Сиано и я поднялись в вагон. Поезд тронулся.
Вагон медленно плыл вдоль платформы, а я с интересом вглядывался в тех, кто пришел проводить меня. Вдруг я заметил манга Тероя. Он так махал руками, что едва ли желал мне доброго пути, скорее, грозил. На мой немой вопрос дядя загадочно улыбался.
Мама тоже обратила внимание на манга Тероя и спросила дядю:
— Что ты там написал, почему он так волнуется?
Дядя наклонил голову и тоном победителя невозмутимо произнес:
— Да так, ничего особенного. Просто написал, что у него расстегнулись штаны.
Мама смутилась, отец захохотал, а дядя обернулся в мою сторону. Взгляды наши встретились, и он хитро подмигнул.
ЧАСТЬ 2
РЕБЕНОК БУДЕТ ИДТИ ВПЕРЕД ВСЮ ЖИЗНЬ
Торопливые, юркие волны, бурые проворные валы, шум и
плеск воды,
Пласты разноцветных туч, одинокая длинная полоса рыжей
охры — неподвижная полоса среди чистого пространства,
Кайма горизонта, чайка, запах соляной топи и водорослей,
выброшенных на берег, —
Все это стало частью того ребенка, который шел вперед,
и сейчас идет, и будет идти вперед всю жизнь.
Уолт Уитмен
Поначалу Америка была для меня мечтой, яркой, далекой и неосуществимой мечтой, фантастической, как сказки дяди Сиано, которые он рассказывал нам во время войны, в тревожные темные вечера. После его рассказов мы долго не могли уснуть от страха. Мое воображение особенно поразил один рассказ про удивительное королевство жемчужин на дне озера Сампалок. Им правила прелестная, но одинокая русалка. Один раз в год выходила она из вод озера и своими чарами увлекала в подводводный замок кого-нибудь из юношей. Но то были сказки. Действительностью же были страдания тети Клары, убивавшейся по погибшему сыну, захваченная японцами деревня, грубые окрики солдат, удивительной красоты циновки Марии.
И вот я в самолете, ревущем над Тихим океаном. За стеклом иллюминатора вода, серебристые крылья самолета и облака. Крылья сверкают на солнце, как мамины парадные кастрюли. Мы их видели только по большим праздникам или в исключительных случаях, например, в день счастливого спасения нашего дома от страшного тайфуна, или по воскресеньям, когда отец давал торжественную клятву никогда не делать больше ставок на петушиных боях.
Ночь в самолете показалась удивительно короткой. Я не мог сообразить, что происходит со временем и часами. Мы летели навстречу солнцу.
В мягком удобном кресле я вспоминал дом, мечтал об Америке. В голове была полная путаница, не разберешь, где грезы, где реальная жизнь. Вот море побелело, стали видны барашки на гребнях волн, а когда самолет прорезал слой облаков, оно засверкало, как в сказке, ослепительной голубизной.
Кто-то легонько тронул меня за плечо. Передо мной стояла высокая стройная девушка в голубой форме. Она мило улыбнулась, сверкая белоснежными зубами.
— Советую привести в порядок бумаги.
