Наконец Клипдасс достал скомканное письмо и с важным видом заявил:
— Тетка Хемулихи научила меня писать. Я знаю почти весь алфавит! Все буквы, кроме в, э, и, й! Она мне диктовала, а я писал. Вот что она говорит. — Клипдасс перевел дух и начал с трудом читать:
«Дороге дет! С огромным сожаленем, с чустом угрызеня соест несполненного долга пшу т строчк. Я нкак не могу прехать на ашу садьбу, но надеюсь, меня простте за тако отраттельны поступок. Поерьте, я польщена, рада, что ы обо мне скучаете, я пролла рек слез от досады, что малыш Шнырек решл женться. Не знаю, как ыразть благодарность за то, что ы спасл меня, не дал Морре меня съесть, за то, что ы познакомл меня с очаровательным клпдассам. Должна прзнаться, что мне с клпдассам ужасно хорошо, даже садебны пр не может ыманть нас з дома. Мы целым дням граем осптательные гры, мечтаем о полезно для здороя зме с быстрым скольженем по снегу. Чтобы хоть немного обрадоать ас, посылаю садебны подарок, надеюсь, он украст кофеную банку Шнырька!
Шестьсот деяносто деять прето от клпдассо.
С благодарностью любою.
Тетка Хемулх».
На холмах все замерло.
— Что такое «отраттельный»? — спросил я.
— Ясное дело — отвратительный, — отвечал Клипдасс.
— А тебе нравятся воспитательные игры? — осторожно спросил Фредриксон.
— Ужасно нравятся! — сказал Клипдасс.
Я сел, слегка ошарашенный.
— Будь добр, разверни пакет! — крикнул Шнырек. Клипдасс торжественно перегрыз веревочку, и все увидели фотографию тетки Хемулихи в полный рост: тетка Хемулихи — королева клипдассов.
— А нос у нее вовсе не отъеден! — воскликнул Шнырек. — Как я счастлив! Вот здорово!
— Дорогой, взгляни на рамку, — сказала Сос.
Мы все взглянули и ахнули. Рамка была из настоящего испанского золота с розами из топазов и хризолитов по углам. А по внутреннему краю шла полоска из бриллиантов (обратная сторона была украшена простенькой бирюзой).
— Как ты думаешь, их можно отковырнуть? — поинтересовалась Сос.
— Конечно, можно! — восторженно крикнул Шнырек.
И как раз в эту минуту со стороны залива донесся громовой голос:
— Ну! Семьсот пещер в моей маленькой конуре! Я знай себе жду утреннего кофе, а ни один из вас и не думает удружить старому Эдварду!
Прошло уже несколько дней с тех пор, как Муми-папа рассказал о свадьбе Шнырька. Папа сидел с семьей на веранде. Был ветреный сентябрьский вечер. Муми-мама сварила кофе, приготовила бутерброды с джемом и по-праздничному украсила дом.
— Ну так что же?.. — с интересом спросила она.
— Сегодня я закончил писать мемуары, — сказал папа. — Заключение будет записано в сорок пять минут седьмого. Я имею в виду последнюю фразу. И вы сами решите, понравится ли вам она.
— А там ничего не будет сказано о том, как ты бродяжничал с хатифнаттами? — спросил Снусмумрик.
— Нет, — ответил папа. — Понимаешь, это должна быть поучительная книга.
— Потому-то и надо было об этом написать! — воскликнул Снифф.
— Ш-ш-ш… — погрозила ему коготком Муми-мама. — А я появлюсь в этой книге? — И при этом ужасно покраснела.
Папа сделал три больших глотка из своего большого стакана с соком и ответил:
— Слушай меня внимательно, сынок, ведь в последнем отрывке рассказывается о том, как я нашел твою маму.
Тут он открыл черную тетрадь и стал читать.
Наступила осень, и серые дожди надолго заволокли остров Самодержца густым туманом.
Я был твердо уверен в том, что наш блистательный эксперимент с «Морским оркестром» был только началом большого путешествия в огромный мир. Однако вышло иначе. Это приключение оказалось вершиной нашей жизни, самым замечательным событием, но без продолжения.
По возвращении домой, когда суматоха, связанная со свадьбой Шнырька, улеглась, Фредриксон начал совершенствовать свое изобретение. Одно изменял, другое пристраивал, прилаживал, шлифовал, чистил, красил, и под конец «Морской оркестр» стал походить на нарядную гостиную.
Иногда Фредриксон устраивал прогулки с Самодержцем или Королевской Вольной колонией, но к обеду всегда возвращался.
Я мечтал отправиться дальше, чахнул от тоски по большому миру, который ждал меня и никак не мог дождаться. А дождь лил сильнее и сильнее, и все время находилась работа: то надо было чинить руль, электропроводку или канатный люк, то что-нибудь переделывать.
Пришло время штормов.
Дом Мюмлы-мамы сдуло ветром, а дочь ее, Мюмла, простудилась, оттого что спала на дворе. Дождь накапал и в кофейную банку Шнырька. У одного меня был нормальный дом с хорошей печкой. Что оставалось делать? Разумеется, все потерпевшие, измученные неудачники поселились у меня в доме. Теперь мы жили одной семьей и вели самую обыкновенную жизнь, а мне от этого становилось все скучнее и скучнее.
Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты входишь в беспечную компанию любителей приключений, готовых отправиться в любой путь, как только наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся, куда только захочешь, перед тобой карта всего мира… И вдруг… Путешествия перестают их интересовать! Им хочется жить в тепле! Они боятся дождя! Они начинают собирать вещи, которые некуда поместить! Они говорят только о разных пустяках… Ни на что серьезное они уже решиться не могут… Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, разве можно говорить об этом без слез!
Хуже всего было то, что домоседы заразили и меня своим оседлым настроением. Чем уютнее мне становилось сидеть с ними у камина, тем труднее было снова стать свободным и смелым, как морской орел. Вы понимаете меня, дорогие читатели? Я сидел взаперти, все помыслы мои были о свободе, а за окном бушевал шторм и лил дождь.
В тот особенно важный вечер, о котором я сейчас расскажу, погода была прескверная. Крыша дрожала и скрипела, порывы юго-западного ветра рвали на части идущий из трубы дым, дождь сильно стучал по крыше веранды (я переделал капитанский мостик в веранду, пристроив к ней узорчатые перила).
— Мама! Ты почитаешь нам вслух? — попросили малыши Мюмлы-мамы, лежа в кроватках.
— Конечно, почитаю, — отвечала Мюмла-мама, — на чем мы остановились?
— …Полицейский… инспектор Твигс… медленно… подкрался… ближе! — отбарабанили малыши.
— Хорошо, — сказала им мама. — «Полицейский инспектор Твигс медленно подкрался ближе. Что это там блеснуло, дуло револьвера? Полный холодной решимости нанести карающий удар, он скользнул дальше, остановился и снова начал продвигаться вперед»…
Я рассеянно слушал Мюмлу-маму, ведь этот рассказ я знал почти наизусть.
— А мне эта история нравится, — сказало привидение, вышивая на черном фланелевом мешочке для гвоздей скрещенные белые кости и поглядывая на часы.
Шнырек сидел у самого камина и держал Сос за лапку. Юксаре раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в книге «Путешествие по океану». В доме было тепло и уютно. Чем дольше я глядел на все это, тем беспокойнее становилось у меня на душе. По лапкам забегали мурашки. Дребезжащие оконные стекла то и дело облизывала морская пена.
— А каково плыть по морю в такую ночь… — сказал я.
— Восемь баллов. Если не больше, — подхватил Фредриксон и продолжал разглядывать волны на картинках.
— Пойду-ка гляну, какая погода, — пробормотал я и выскользнул за дверь. С минуту я стоял неподвижно и прислушивался.
Грозный шум волн наполнял мрак, окружавший меня. Я принюхался, прижал уши к голове и пошел навстречу ветру. Шторм, рыча, тут же набросился на меня, и я зажмурил глаза, чтобы не видеть неописуемо страшных сил, вырвавшихся на свободу осенней ночью. Лучше не думать о таких кошмарных вещах…
Впрочем, это был один из немногих случаев, когда я вовсе ни о чем не думал… Я знал лишь, что мне нужно спуститься к берегу, к ревущим волнам. Это было предчувствие. В жизни оно часто приводит к удивительным результатам.
Луна вышла из-за ночных туч, и в ее свете мокрый песок засиял, как металл. Волны с грохотом бились о берег, словно строй белых драконов, которые, выпустив когти, кидаются на препятствие, отступают со скрежетом назад, в темноту, и снова возвращаются.
Я и сейчас содрогаюсь от этих воспоминаний!
Что же заставило меня наперекор ночи и холоду (а для муми-тролля нет ничего хуже холода) блуждать в ту знаменательную ночь, в ту самую ночь, которая послала Муми-маму на наш остров? (Ах, игра свободного случая — что это за удивительная вещь!)
Уцепившись за дощечку, она плыла по волнам; ее то кидало, словно мяч, в залив, то уносило назад в море. Я ринулся на отмель и закричал изо всех сил:
