— Я дал слово, Аркадий Семенович! — прижал руки к груди Вениамин.
— Я спрашиваю — не для чего, а зачем? — опять рассердился завхоз. — На крышу, на стену, на пол?
— Нары надо сбить.
— Нары? — удивился Аркадий Семенович. — Вы что, сами себе тюрьму строите? Кому в наше время нужны нары?
— Аркадий Семенович! — засмеялся Вениамин.
— Я же не спрашиваю. Я высказываюсь. Имею я право на собственное мнение или нет?..
— Имеете.
— Так вот, — торжественно сказал завхоз. — Горбыль вам не подойдет. Семидюймовку я вам не дам. А тес я вам дам! От разобранного сарая. Присылайте детей.
— Ничего не получится! — вздохнул Вениамин.
— Почему?
— Надо, чтоб вы не знали.
— Чего? Где лежит мой тес? Что вы мне шарады загадываете?!
— Вы не должны видеть, когда они его возьмут.
— Ну, хорошо... Я сложу доски за кухней и скажу, что это для ваших мальчиков.
— Не надо ничего говорить.
— А если они опять попадутся?
— Пусть только попробуют! — пригрозил Вениамин. — И спасибо вам большое, Аркадий Семенович!
— Вы же знаете... Для хорошего дела... — По голосу было слышно, что завхоз улыбается. — Но зачем вам нары, слушайте? Возьмите лучше два столба и поставьте качели! Это идея, а?..
— Качели в следующий раз! — уверил его Вениамин и заторопился: — Пойду к мальчишкам. Только, Аркадий Семенович... Про сегодняшнее никому. Ладно?
— Что с вами поделаешь! — вздохнул завхоз. — Но зачем вам все-таки нары?
Вениамин рассмеялся и, включив фонарик, быстро пошел через хоздвор к дачам.
Темные фигуры мальчишек маячили у крыльца. Они ждали Генку. В спальне поднимать шум не годилось, и перехватить его решили на подходе. В случае, если Генка придет с Вениамином, разговор пришлось бы перенести на завтра, но ответить ему все равно придется.
Генка пришел один. Он знал, что ему предстоит, но увиливать от прямого разговора не собирался. Еще издали увидел он стоявших у крыльца мальчишек и, не замедляя шаг, направился к ним.
— Ну? — остановился он перед Тяпой.
Какая-то отчаянная решимость переполняла Генку. Он готов был драться с ними со всеми, выслушивать самые обидные слова. Ему казалось, что ничего хуже того, что с ним уже случилось, произойти не может.
— Ты не очень... — сказал Тяпа. — Донукаешься!
— Бить будете? — усмехнулся Генка.
— Следует, — угрюмо заметил Конь.
— Давайте! — согласился Генка. — Кто первый? Ты, Конь? Или все на одного?
— С этим успеется, — вмешался Пахомчик. — Поговорить нужно.
— Поговорим, — кивнул ему Генка.
Но все молчали. Молчание было враждебным. Генка чувствовал это, но не сделал даже попытки к примирению. Он тоже стоял и молчал.
— Ты что же это?.. — заговорил Конь. — Нарочно меня толкнул. И доску уронил нарочно! Скажешь, нет?
— Нарочно, — ответил Генка.
— Слыхали? — растерялся Конь.
И опять нависло тяжелое молчание. Слышно было, как дышит Тяпа и нетерпеливо переступает с ноги на ногу Конь.
— Наговаривает он на себя... — неуклюже попытался вступиться за Генку Пахомчик. — Не мог он нарочно.
— Мог! — злобно и быстро заговорил Тяпа. — Все он мог! На какого-то сторожа нас променял! Его жалеет, а нас продает!
— Темную ему! — выкрикнул Конь и бросился на Генку.
Пахомчик успел оттолкнуть его, Конь отлетел в сторону, упал, поднялся и опять кинулся на Генку, сжав кулаки и наклонив голову к груди. Генка встретил его коротким прямым ударом. Конь мотнул головой и остановился.
— Ну!.. — выдохнул он. — Ну!.. Выходит, его правда? Так, Пахом? Так, да?
Пахомчик молча отошел в сторону. Конь подобрался и вдруг закричал, как кричат опьяненные дракой люди, подбодряя себя и других, негромко, протяжно и страшно:
— Бей его, пацаны!
Черные фигуры набежали на Генку, смяли вставшего перед ними Шурика, в темноте слышались звуки ударов, короткие вскрики, сопенье. Потом раздался предупреждающий свист Пахомчика, и когда Вениамин, светя фонариком, подбежал к даче, на крыльце сидела мирная группа ребят. Только кто-то шмыгал носом, вытираясь рукавом, и все тяжело дышали, как после быстрого бега.
— Дрались? — подозрительно спросил Вениамин.
— Да нет... — не сразу отозвался Тяпа. — Поговорили.
Вениамин недоверчиво осветил его фонариком. Тяпа отвернулся. Конь громко высморкался.
— Примочку холодную сделай, — посоветовал ему
Вениамин и выключил фонарик.
— Почему без меня за досками полезли?
— Работа стоит, — буркнул Пахомчик. — А до закрытия лагеря всего ничего!
— Это ты правильно... — задумался Вениамин и обернулся к Тяпе. — Почему дрались?
— Да так... — Тяпа зло покосился на Генку. — Накрылись мы из-за некоторых! Где теперь доски брать?
— Будут вам доски, — перехватил его взгляд Вениамин и нахмурился. — Что-то мне, братцы, не нравитесь!
Он вздохнул, помолчал и сказал:
— А ну — спать!
Кто из ребят первым произнес это колючее слово «бойкот», Генка не знал. В ту ночь, после драки, все долго не могли уснуть. Конь шлепал босиком по полу: ходил к бачку в коридоре менять примочку на носу. Тяпа зловещим шепотом рассказывал вычитанные где-то истории о том, как во время войны партизаны и подпольщики мстили предателям.
Игорь поддакивал. Пахомчик и Шурик молчали. Генка лежал, слушал и не заметил, как заснул.
Утром с ним никто не разговаривал. Днем тоже. И вечером. И так все эти дни. Его просто не замечали. Он был как человек-невидимка. Сквозь него смотрели, переговаривались и только по счастливой случайности не натыкались на него.
Генка видел, как переживал за него Шурик, как хмурилась и порывалась подойти Оля, но так и не решилась, обманутая его независимым видом.
Генке было плохо. Хуже некуда! И если бы не затеянная ими история с землянкой, он бы сбежал. На этот раз его ничего бы не остановило!
Он слонялся вокруг хоздвора в надежде встретить дядю Кешу и объяснить случившееся, но то ли тот приболел, то ли уехал в город, только ни возле кухни, ни около сарайчика его не было видно, а заходить внутрь Генка не решался.
А лагерь готовился к закрытию.
Девчонки из кружка рукоделия с таинственным видом бегали из спален в клуб и обратно, пряча от мелкого дождя куски какой-то блестящей материи.
На веранде, уныло свесив голову над мехами баяна, разучивал «Турецкий марш» Колька Пузырьков из второго отряда. Физкультурник Юра покрикивал на ребят из акробатического кружка, а те, поблескивая голыми мокрыми плечами, старательно лезли друг другу на плечи и, покачиваясь, стояли так несколько секунд, пока пирамида не разваливалась.
Юра сердился, хлопал в ладоши, ребята опять лезли друг на друга, и опять пирамида рассыпалась, а Юра, поглаживая свои пижонские узкие бачки на круглых гладких щеках, что-то объяснял, приседая на длинных ногах и вскидывая руки, будто поддерживал кого-то.
Людмила готовила с первым отрядом отрывок из «Молодой гвардии», и Вениамин довольно легко убедил ее, что занимать второе звено — отъявленных нарушителей дисциплины — в ролях молодогвардейцев непедагогично. Людмила согласилась с этим, и «семерка» получила относительную свободу действий.
А дел у них было много. Разведка донесла, что поливановский племянник Пашка таскается по поселку с военной планшеткой, в которой носит грузила, крючки и чуть ли не червей для рыбалки.
К нему был направлен Шурик, и они быстро столковались. Пашка оказался страстным собирателем марок, Шурик отдал ему две свои занзибарские, а тот вручил ему планшет. Оба расстались довольные сделкой... Правда, Пашка считал, что затрепанный планшет не стоит того, но помалкивал.
Нужны были автоматы. Не настоящие, конечно! Где их возьмешь? Но хотя бы деревянные, с дисками, выкрашенные в черный цвет. Делать их самим было долго, и хлопотно. Пришлось Вениамину пойти на очередную хитрость. Он опять подкатился к Людмиле и заявил, что много думал о воспитательных мерах по отношению ко второму звену и решил, что самым результативным наказанием будет заставить их играть в «Молодой гвардии» фашистских автоматчиков. Людмила разулыбалась, сказала, что Вениамин «растет как педагог», и разрешила взять приготовленные для военной игры «Зарница» тяжелые, почти всамделишные автоматы.
Но все это были «семечки», как говорил Тяпа. Главным же было то, что восстановить землянку оказалось совсем нелегким делом.
Им удалось обстругать доски и сбить новые нары, долго возились с дверным косяком и кое-как справились с этим. Но оставалось самое трудное — накат. Они бились над крышей всю последнюю неделю. Обессиленные, злые, с трудом ворочали они тяжелые бревна и нее чаще и чаше ссорились, понимая и боясь признаться, что вся их затея под угрозой.
И все эти дни Генка работал бок о бок с иезамечающими его ребятами. С ожесточением, стиснув зубы, из последних сил.
