— А что, Аграфена Ивановна, найдется у вас живительная влага?
Бабушка достала бутылку мутного самогону. Дьякон аккуратно, двумя пальцами взял бутылку за горлышко, поглядел на свет и, довольно ухмыляясь, проговорил:
— Благодать святаго духа…
За столом дьякон ел много, разговаривал громко. Дьячок Повсикакий налегал на холодец, да так, что бабушка забеспокоилась и дала знак тете Лизе, чтобы та незаметно убирала со стола закуски, иначе все сожрут.
— Детей надо спасать, — басил дьякон, — увести их от безбожия, от танцев и клубов анафемских… Елизавета Никитична, не откажите налить по баночке…
Дьячок разговаривал с дедушкой. Старательно обсасывая свиную лодыжку, он как пророк поднял кверху сальный палец и многозначительно изрек:
— От Матфея, глава двадцать четвертая, гласит: «Восстанет язык на язык, сын на отца, и сойдет господь на землю во втором пришествии».
— Пускай будут Советы, — грохотал басом дьякон, — но только без коммунистов!.. Эти огурчики, Елизавета Никитична, вы сами солили или как?
Священник встал из-за стола, осенил себя широким крестом и, подойдя к Илюше, мягко обнял его за плечи, увлекая за собой.
В зале он усадил мальчика рядом и стал расспрашивать, как его зовут, знает ли он молитвы, ходит ли в церковь. Вкрадчивый голос батюшки журчал, как весенний ручей в тиши леса. Илюша робел и не знал, как себя вести.
— Молиться лучше всего, когда ты один: склони колени и подумай, что перед тобой бесконечно добрый, всевидящий отец, который горячо тебя любит и ждет, чтобы ты пришел к нему с открытой душой и рассказал о своем отчаянии и своих болях. Не заботься о словах молитвы и не очень их заучивай: главное — будь искренним и правдивым, тогда господь тебя спасет и все твои надежды сбудутся, потому что нет границ его силе и мудрости…
Илюша смотрел на икону Иисуса Христа с женственноскорбным лицом, с бородкой и молитвенно поднятой рукой для благословения, смотрел, и ему чудилось, что за стеклом оживает его иконописный лик.
— Всегда находи в сердце добро, — звучал тихий голос батюшки, — не отталкивай руку бедного, если он просит о помощи…
Из столовой, где дьякон и дьячок пили с бабушкой чай, доносились смех и веселые выкрики. Как видно, там играли в карты, шлепая ими по столу. Дьякон орал: «А я твоих дам — по мордам!» Дьячок отвечал визгливым голосом: «Не выйдет! Козыри не крести, а вини!»
— Сейчас люди заблудились, перестали верить в бога, — все так же тихо и напевно говорил отец Серафим, поглаживая руку Илюши. — Это великая скорбь, и мы должны помочь господу спасти заблудших, вернуть их на путь веры… У нас в храме тебе будет хорошо, а когда подрастешь, пошлем тебя учиться, и ты сам станешь священником, будешь сеять слово господне…
Служители церкви стали собираться домой. Они рассовывали по карманам и корзинам «святые дары»: дьячку от бабушки кусок сала, завернутый в полотенце, дьякону — соленые огурцы и бутылку самогону.
Увидев Илюшу, дьякон весело ему подмигнул:
— Бойскаут?
— Нет.
— Ну и дурак! Иди к ним, там из тебя человека сделают. Мой Афоня днюет и ночует в клубе скаутов.
— В церковь хотим его отдать, — сказала тетя Лиза.
— Тоже правильно: одно другому не мешает. Надо спасать детей от коммунистов.
Отец Серафим отозвал дедушку в сторону, пожаловался на трудности жизни и попросил его вскопать «огородик», потому что сам он и матушка «немощны здоровьем», а за добрые дела бог вознаградит.
Бабушка провожала церковников до калитки. А когда они скрылись за дверью, сердито сверкнула глазами:
— Ишь, лукавые, напились, наелись и еще огородик им вскопай!
— Ладно, Аграфенушка, — оправдывался дедушка Никита, — помочь церкви — дело божье.
— Божье!.. Весь холодец сожрал, нечистая сила! Ну и утроба!.. А голосище — что труба иерихонская! До сих пор в ушах звон стоит. Недаром говорится: по бороде Авраам, а по делам Хам.
Тетя Лиза молчала: наверно, была согласна с матерью. Да и то досада: придется ухаживать за тремя огородами: двумя своими да третьим поповским.
Дедушка виновато моргал глазами.
2Рано утром Степа зашел за Илюшей, чтобы отвести его в церковь.
— Не бойся, я сам буду все делать за тебя, — говорил он, видя, как приуныл его друг. — Ты только смотри и крестись почаще. Батюшка любит, чтобы все молились.
Илюша испытывал такое чувство, будто его продали: пришли купцы в золоченых ризах и сторговались. Дядя Петя заступиться не может: далеко уехал. Азаровы обещали не отдавать его попам, а сами отдали…
— Одевайся веселее! Чай, не в тюрьму тебя ведут, — сердито приговаривала бабушка. — Не зря будешь чужой хлеб есть.
— Идем, идем, — подбадривал друга Степа.
Когда вышли на улицу, Степа понизил голос до шепота:
— Чудак-человек! Работы в церкви мало: нальем масла в лампаду, почистим песком кадило, поможем батюшке облачиться в ризу. Ты будешь фитили на свечках обрезать, чтобы не коптили. Зато «тело Христово» будем принимать — просвирки есть, понимаешь?
Как Степа ни уговаривал, что в церкви будет хорошо, Илюша испытывал чувство растерянности. Почему-то он боялся церкви, хотя ничего страшного там не было, скорее наоборот — интересно. Хотелось наконец узнать правду: кто же такой этот загадочный бог, где он живет и почему люди так горячо молятся ему, кланяются и шепчут непонятные слова.
— Степа, скажи: бог — это человек?
— Нет.
— А кто?
— Присноблаженное существо.
Илюша не понял.
— А почему у него глаза и нос, как у людей?
— Что же он, без носа должен быть?
— Значит, он человек?
— Нет, бог.
— Чем же он занимается?
— Людей спасает.
— От кого?
— От сатаны, от ведьм, домовых и разных русалок. На Яченке под мельницей водяной живет, люди видели…
— А бог откуда взялся?
— Ниоткуда: матерь божья родила, а потом он воскрес.
— А ты видел бога?
— Для смертных он невидим.
— А в церкви на большом куполе кто нарисован?
— Бог-отец, а еще есть бог-сын и бог — дух святой.
— Три бога?
— Богов.
— Тьфу! Тебе говорят: бог один в трех лицах. Видал голубя на иконе? Это и есть бог — дух святой. Ну, разобрался?
— Нет.
— Ну тебя!.. Послужишь в церкви, сам все узнаешь. И потом, отвыкай задавать такие вопросы. Господь бог все слышит. Вот сейчас мы с тобой говорим, а он все до единого слова слышит.
— Он же распят на кресте.
— До пасхи был распят, а теперь воскрес.
Все перепуталось в голове у Илюши. Наверное, в самом деле надо пойти в церковь и все самому увидеть и разузнать. Может быть, и в самом деле бог прячется где-нибудь в церкви и подсказывает священнику, какую молитву читать.
3
В церковной ограде на позеленевших тополях весело чирикали воробьи. Степа зашел к сторожу. Маленький белобородый старичок, похожий на дедушку Дунаева, пил за столом чай. Степа сказал ему, что привел мальчика, который будет прислуживать в церкви.
Кованая железная дверь была заперта на два могучих засова. На них, как пудовые гири, висели замки. Сторож снимал их с трудом. Кроме висячих замков, дверь была заперта на секретный внутренний. Его отпирали длинным ключом с серьгой, и, когда ключ поворачивался, раздавался звонок.
В церкви было прохладно и гулко от пустоты. Три высоких окна с узорными решетками слабо освещали алтарь. «Чай, не в тюрьму тебя ведут», — вспомнились слова бабушки.
В стенном шкафу были развешаны золотые и серебряные поповские ризы, стихари, на полках лежали венцы для женихов и невест, поповские бархатные шапочки, митры, похожие на царские короны.
Степа по-хозяйски снял с вешалки стихарь и ловко надел его через голову. Другой он протянул Илюше и сказал:
— Облачайся.
— Я не умею.
— Тут уметь нечего. Суй голову вот сюда…
В тяжелом, колючем стихаре было неудобно ворочать шеей. Илюша увидел себя в стекле шкафа и смутился: он стал похож на ангела, только крыльев недоставало.
Пока Степа разливал по лампадкам гарное масло, в алтарь пришел дьячок. Он уселся за стол, покрытый малиновой скатертью с узорами и крестами, отодвинул серебряную чашу, Евангелие с бисерными закладками между страницами, отставил кубок на высокой ножке и положил на край стола узелок. Развязав его, дьячок вынул селедку, луковицу и ломоть черного хлеба. Не замечая ребят, он принялся закусывать, задумчиво глядя в одну точку.
Скоро пришел дьякон. Он был не в духе, сердито постучал носком сапога по огромной, в два человеческих роста, иконе, повернутой лицом к стене, и сказал:
— Зачем «Вознесение» на дороге поставили? Отставьте подальше.
Наконец в дверях показался отец Серафим.
