им пироги на чисто выскобленной дощечке.
— Здесь на вольном воздухе вкуснее будет, — пояснила она.
Вовка по ее приказу принес из погреба холодного молока, и ребята быстренько уписали душистый бабкин пирог с яблоками, запивая его густым, как сливки, молоком.
Бабка сама не ела, только пододвигала и пододвигала им куски.
А когда пирог был съеден, как о само собой разумеющемся сказала:
— Вот как соберетесь сюда приехать, так заранее отпишите, кому какие пироги готовить.
— Мне мясные, — подхватил Вовка.
У Митьки легко вырвалось:
— А мне такие вот, с яблоками.
Сказал и испугался: этим он словно дал согласие на отъезд и на все остальное.
Но бабка будто ничего и не заметила, продолжала:
— А мне зато рыбки солененькой привезете. Уж больно я ее люблю, особенно с картошкой горяченькой. Ты уж, Митюха, не забудь, на тебя надежда, а то у Вовки память что решето.
Митька кивнул.
— Ну ладно, — поднялась бабка. — У меня дела, вы тут без меня обойдетесь. Ехать через неделю намечено, посидите, подумайте, что брать с собой, в чем Наталье помочь.
Бабка все проделала так ловко и незаметно, что ребята и не заметили, как остались вдвоем, и словно и не было у них длительной размолвки.
— В поезде ехать интереснее, лучше, чем самолетом, — там ничего не увидишь, кроме облаков.
— Конечно, поездам интереснее, — согласился Митька не очень уверенно, он никогда не летал самолетом.
— Ты удочки обязательно возьми. Там знаешь сколько рыбы!
— Удочки-то я возьму, а вот как быть с Мурцом. Я с ним ни в жизнь не расстанусь. А в поезд пустят?
— Если и не пустят, все равно спрячем. Он умный, — похвалил кота Вовка, — не выдаст себя.
— А куда его там спрячешь?
— Э-э, придумаем. В чемодан или еще куда.
И пока ребята решали вопрос, брать ли им все учебники или хватит по одному на двоих, калитка отворилась, и во двор — легок на помине — вошел Мурец.
Он мяукнул, как будто поздоровался, подошел к Митьке и стал крутиться возле его ног.
— Чего это он? — озабоченно сказал Митька. — Взял вдруг пришел…
А Мурец все крутился возле него, заглядывая ему в глаза и явно чего-то ожидая.
Митька встал, и Мурец бросился к калитке.
— Пойду узнаю, в чем дело, — сказал Митька.
— Я тоже? — спросил Вовка.
— Пошли.
Все стало понятно, когда они подошли к дому. Во дворе на крыльце сидел незнакомый мужчина, и тут же пристроилась собака. Увидев Мурца, собака вскочила, но Мурец, выглядывая из-за Митькиных ног, угрожающе вздыбил шерсть и зашипел. Собака отступила и даже отвернулась, как будто вдруг заинтересовалась воробьями на застрехе.
— А где хозяева? — спросил мужчина.
— Мама на работе.
— Стало быть, ты хозяин, поскольку ты сын своей мамы, — мудрено сказал мужчина. — Говорят, уезжаете отсюда?
— Уезжаем.
— Дом продавать будете или как?
— Не будем продавать. Мы скоро опять сюда приедем.
— А мне говорили — совсем уезжаете.
— Нет, не совсем.
— Не совсем… значит, продавать не будете?
— Не будем.
— Та-ак. А зачем я приехал тогда?
— Не знаю, — сказал Митька. — Мы дома не продаем.
— Ну и неверно. Сейчас бы продали, а вернулись бы — купили. Дом без хозяина гниет.
— А мы не надолго.
— Когда мать вернется? С ней бы поговорить.
— Вечером. Только все одно.
— Обожду, поговорим, мать-то, наверное, с понятием, — сказал мужчина и полез в карман за папиросами.
Оставлять чужого человека, да еще почему-то приехавшего с собакой, Митька не захотел, тем более был уверен, что мать за это не похвалит, и потому пошел в дом с Вовкой и Мурцом.
Там он достал старый журнал «Техника — молодежи», и вдвоем стали разбирать схему транзисторного приемника. Обоим хотелось иметь маленький, так чтоб помещался в кармане, приемничек.
Но среди разговора у Митьки нет-нет да и мелькала мысль: «Вдруг мать послушает дядьку, захочет продать дом». И потому, когда послышался голос матери, Митька, а за ним и Вовка быстренько вышли во двор.
— Я сказал, мам, что мы не продаем, что опять сюда приедем.
— Конечно, приедем, что за разговор.
— Когда приедете, тогда и купите, а я за ценой не постою, — уговаривал мужчина. — В дороге деньги пригодятся.
Но мать решительно сказала:
— Не будет дома — и возвращаться не к чему, как в чужое место приезжать.
Митьке так и хотелось подойти, как маленькому, прижаться к матери. Вот она какая у него. Другая бы польстилась на деньги, поддалась уговорам, а она нет.
Проводив Вовку, он спокойно возвращался обратно. Шел мимо дома Лысаковых.
А вдруг Тая выйдет или в саду возится — заметит его. Ему очень хотелось повидаться с ней, сказать, что они скоро уезжают. После примирения с Вовкой он не только был согласен, он уже сам хотел поскорее ехать, потому что разве не здорово вместе с другом долго-долго ехать в поезде, приехать в новый незнакомый город, который и на карте-то расположился не как все — на самом верху, на самом краю земли. Как говорил дядя Никифор, «в краю полуночного солнца». Посмотреть, что это за полуночное солнце.
Но Таи не было видно, и Митька приуныл, а приуныв, подумал о том, что вот он уедет, а она возьмет да и забудет его. И ему еще нужнее показалось увидеть ее, чтоб выяснить этот срочный вопрос.
Он наклонился и стал шнуровать ботинки, косясь на окна ее дома, потом стал отряхивать брюки, потом что-то искать на земле, потом свистеть воробьям. Но все было напрасно: Тая не вышла.
Вещи были собраны, билеты куплены. Завтра уезжали. Митька, не находя себе места, бродил по дому, по саду, по улице.
Так как поезд уходил ночью, то мать, чтобы лишний день не пропал, велела завтра с утра идти в школу. И он был рад этому, потому что это было похоже на отсрочку.
Из школы вышли втроем: он, Вовка и Тая.
— Пошли лесом, — угрюмо сказал Митька.
— Да ну еще чего… — начал было Вовка, но Митька так глянул на него, что он прикусил себе язык. Неизвестно почему, всегда все выходило по-Митькиному.
Лес уже потемнел, был не такой праздничный и нарядный, как еще неделю назад. С деревьев пооблетели почти все листья, только на некоторых особо упорных они еще держались, но и то было видно, что держались последние деньки. Зато под ногами их скопилось столько, что ступать было мягко и пружинисто, как по матрасу.
Не слышно было пения птиц, не перекликались голоса сборщиков ягод, грибов. Лес словно
