В соревновательный день на стройке собрались школьники-малолетки чуть не со всех ближайших дворов. У Барабанова карман отвис от мелочи, он ни разу не присел и совсем извелся, отгоняя нарушителей с санками.
— На лыжные соревнования зрители с санками не допускаются! — орал он подмороженным голосом.
Наконец все желающие пролезли на стройку. Витька закинул на плечо табурет и хотел уйти. В это время из-за забора раздался такой визг и хохот, что он не выдержал — полез в дыру, оставив табуретку на произвол судьбы: не лезла мебель в щель.
Вдоль пологого склона котлована были расставлены флажки — красные тряпочки на лыжных палках. На самом дне мельтешил вчерашний очкарик с секундомером, другой мальчишка давал старт наверху.
Барабанов посмотрел, как стартовал первый, потом второй, и неожиданно для себя оказался на старте. Он бегал, проваливаясь в снег выше валенок, и кричал, что все неправильно и не так. Он отцепил кого-то от лыж, вбил кое-как валенки в крепления и сделал несколько виражей. Котлован зашумел одобрительно. Витька сбросил лыжи и велел всем ждать.
— Я вам еще не то покажу.
Он кинулся к дыре, споткнулся о свою табуретку, вскочил и побежал к дому.
На стройку Барабанов вернулся с лыжами. Целый час он вертелся на склоне, а потом до сумерек распоряжался соревнованиями.
Когда совсем стемнело, Витька подъехал к серьезному очкарику.
— Что у вас победителю полагается?
— А разве надо?
— Эх вы! — махнул рукой Барабанов. — Ну да ладно, бежим.
Около своей парадной Барабанов оставил мальчишку, а через три минуты вынес коробку с гривенниками, всыпал туда же сегодняшнюю мелочь.
— Беги в магазин, купи лыжные палки, тут как раз хватит. Вернешься — награждение устроим. А я им пока еще чего-нибудь продемонстрирую.
Автобус качнулся на выбоине. Никита не удержался на ногах и ткнулся в чье-то плечо. Человек едва заметно напрягся и неуловимым движением отбросил Никиту в сторону. Никита только успел ухватиться за поручень, как автобус снова качнуло, и прохладное железо выскользнуло из ладони.
— Извините, — сказал Никита, обрушившись на того же пассажира, — качает.
Пассажир не обернулся и не ответил. Он только сдвинулся в сторону. Никита опустил на пол портфель, поставил локти на блестящую трубу поручня и стал смотреть в забрызганное заднее стекло.
Еще пару остановок в автобусе было просторно, потом люди стали входить густо, торопясь и задевая друг друга. Горячая теснота навалилась и придвинула Никиту к соседу. Соседа тоже придавила чья-то спина, но теперь он стоял спокойно и сосредоточенно смотрел в широкий седоватый затылок.
Никита вспомнил про портфель, пошарил ногой вокруг. Портфель оказался рядом. От толчков он опрокинулся, и Никита нырнул в самую давку, чтобы подобрать его, пока не высыпались учебники.
Уже выпрямляясь, он увидел руку. Она двигалась, как разумное существо, подрагивая пальцами, будто разнюхивала дорогу. Около пиджака с разрезом рука замерла и вдруг точным и плавным движением отвела полу в сторону.
Полоска желтой кожи едва выступала над краем заднего кармана. Как будто случайно, рука коснулась ее, застыла на секунду, и стиснутый двумя пальцами бумажник легко пошел из кармана.
Прижавшись щекой к чужой сумке, Никита следил за рукой, пока бумажник не исчез в кармане чьих-то брюк. Тогда он поднял глаза: его сосед все тем же спокойным и даже как будто сонным взглядом упирался в ближайший затылок, но эта хитрая рука — это была его рука!
Никите стало страшно, он рванулся в сторону — плотно сдвинутые плечи даже не шевельнулись. Он завертел головой, высматривая дорогу к выходу, и наткнулся на пронзительный, как сквозняк, взгляд. Этот взгляд существовал отдельно от человека, он ощупывал лицо Никиты, словно спрашивал: «Видел? Нет?» — и, выяснив для себя что-то важное, скользнул вниз и потух. Теперь сосед Никиты стоял, прикрыв глаза, и как-будто ждал чего-то.
Мерзкая дрожь поползла по ногам. Никита крепче сжал поручень и как мог широко расставил ноги, чтобы унять ее.
«Он ждет, ждет, когда я выйду. Понял, что я струсил, и спокойно ждет, когда я выйду». Никита искоса глянул в сторону соседа: крупные сильные руки совсем рядом с ним сжимали поручень так, будто пытались раздавить блестящую трубу, кожа на суставах натянулась и побелела. Из-под прикрытых век сосед, не отрываясь, следил за Никитой.
«Неужели и он боится? Да-да, боится, что я подниму шум».
Теперь они смотрели друг на друга открыто, и в заледеневшем взгляде незнакомца появилась какая-то трещинка. Он быстро огляделся — кругом были спины, только спины — и, не торопясь, опустил руку в карман. Не в силах двинуться, Никита изо всех сил вдавил ноги в пол.
«Не дрожать, только не дрожать!»
Он почувствовал неожиданно мягкий удар по ноге. Уже понимая, что страшное миновало, Никита взглянул на соседа. Сосед стоял, привалясь к стеклу, и с видимым удовольствием разглядывал убегающую улицу. Тогда он посмотрел вниз: бумажник, тот самый бумажник, лежал на замызганном полу около его ботинка. Никита почувствовал, что вот-вот рассмеется. «Выбросил! Испугался и выбросил! Пусть теперь таращится сколько ему влезет». Он стал нагибаться. «Я скажу этому, с седым затылком: «Эй, товарищ, не вы потеряли?» — и хлопну его по плечу, как будто мне лет двадцать». Никита дотянулся до бумажника и посмотрел вверх, чтобы, выпрямляясь, не зацепить чей-нибудь локоть. Там, вверху, улыбался его сосед. Улыбался тайком, одной маленькой складочкой гладкой щеки. Улыбался, как будто подстроил веселую шутку. И снова Никиту обдало пронзительным холодом быстрого взгляда. Не понимая, в чем дело, он начал подниматься и еще не выпрямился до конца, как вдруг руку с бумажником стиснул холодный браслет из крепких пальцев. Это было так неожиданно, что Никита выронил свою находку, и пальцы тут же разжались.
Теперь он понял, что значила та осторожная улыбка. Кто бы ему поверил, что он просто подобрал бумажник? Уж, наверное, сосед Никиты знал, что говорить в таком случае.
«Не сомневайтесь, гражданин, я сам видел — мальчишка лез к вам в карман. Ну что вы, посмотрите, как он вцепился в бумажник, не вырвать».
Они снова были притиснуты друг к другу, и бумажник лежал между ними на полу. Было так просто окликнуть того человека и показать ему пропажу, но кто знает, что еще придумал этот парень с пронзительными, холодными глазами.
Объявили остановку Никиты, и автобус зашипел, с трудом раскрывая створки. Можно было успеть протиснуться к выходу, но бумажник тяжелее десяти кирпичей лежал на ноге и не давал сойти с места.
Сосед придвинулся к Никите вплотную, и когда автобус тронулся, он качнулся вместе со всеми и, словно нечаянно махнув рукой, больно ударил Никиту локтем под ребра. Никита прижался лицом к стеклу, подождал, пока вернулось дыхание, и, прикрывшись согнутой в локте рукой, стал ждать, что будет дальше. Можно было бы отлично защититься портфелем, но портфель лежал внизу, рядом с бумажником.
Автобус осел на повороте, и сосед снова ударил Никиту. Теперь он бил, используя каждый толчок. Удары были короткие, злые, и Никите пришлось бы плохо, если бы сосед мог развернуться удобнее.
Они раскачивались вместе со всеми в душной сутолоке, и Никиту охватывала какая-то незнакомая еще злость. Не та, от которой кидаются в драку на школьном дворе и тычут кулаками куда попало. Нет, это была спокойная, умная злость. Она заставила Никиту терпеть эти подлые, суетливые удары, она подсказывала, что сейчас иначе нельзя.
И вдруг что-то переменилось. Никита огляделся. В автобусе стало свободней, и сосед отодвинулся от него. Глядя на соседа боковым зрением, Никита сам шагнул к нему, и тот снова отступил.
Все. Страх кончился. Теперь боялся не он. Автобус остановился. Тот, кто еще недавно был соседом Никиты, шагнул к двери, но, задержавшись, резко ударил его носком туфли по правой лодыжке. Это было так больно, что у Никиты выступили слезы. Он присел и стал тереть лодыжку руками, унимая боль. Когда с трудом выпрямился, то увидел сквозь мутное стекло, как его недавний сосед, торопясь, почти бегом уходил от остановки.
Никита поднял бумажник. Человек с седым затылком дремал на освободившемся сиденье. Никита, хромая, подошел к нему.
— Вот возьмите. Это ваше.
Седой затылок благодарил Никиту целую остановку. Вышли вместе.
— Ты чего хромаешь? — спросил он напоследок.
— Да ну, — Никита махнул рукой, — уже и не болит почти.
Первого сентября второклассник Николай Бутырин явился в школу с медалью. В праздничной суете это прошло незамеченным, но на следующий день перед уроками в класс зашел дежурный учитель, историк Иван Яковлевич. Иван Яковлевич сразу заметил исходившее от Бутырина сияние и подошел к его парте.
