— В красный уголок, — ответил он.
— А что это такое? — спросила бабушка.
— Красный уголок? Это вроде клуба. В клубе, в красном уголке, рабочие и крестьяне учатся грамоте, потом слушают радио…
— Это хорошо, — сказала бабушка, а потом спросила: — А что такое «слушают радио»?
Котэ и папа улыбнулись.
— Потерпи немного, — ответил папа, — и узнаешь.
Через неделю папа привёз из города завёрнутый в бумагу какой-то предмет, который напоминал тарелку, только чёрную. Меня охватило какое-то волнение, не то страх. Вернувшись из школы, с портфелем в руке, я долго стояла и смотрела на двух мужчин, влезших на телеграфный столб. На ногах у них были железные когти, которые вцепились в столб. Мужчины как бы висели в воздухе и преспокойно работали. Привинтив к крыше нашего дома две фарфоровые катушки, закрепили провод и потом по стене ввели этот провод в комнату. Затем один из них из сумки с инструментами достал штепсель и привинтил к стене, потом он раскрыл завёрнутый в бумагу громкоговоритель, поправил шнур и включил в штепсель. Чёрная тарелка стала шуметь, потом послышался странный писк, потом музыка.
— Ну, вот и всё! — улыбнулся мне радиотехник.
В это время в комнату вошли Котэ и папа.
— Уже закончили? — удивился Котэ. — Так быстро? А я думал, вы целый день провозитесь.
— Дело мастера боится, — отирая пот с лица рукой, сказал монтёр.
— А ну-ка, пожалуйте к столу, — вышла мама с перекинутым через руку полотенцем.
— Не надо беспокоиться, — сказал монтёр.
— Без угощенья нельзя! Такой обычай, — сказал отец, — тем более что в нашем доме праздник — день рождения радио!
— Говорят, скоро будет и такое радио, которое будет не только говорить, но и показывать.
— Ну конечно, выйдет оттуда, обед приготовит и уйдёт обратно, — пошутил отец. — Одним словом… пусть эта тарелка всегда потчует нас хорошими и радостными вестями, — сказал папа.
Дверь осторожно открылась и в комнату пробралась соседская девочка. Ей уже исполнилось лет четырнадцать, но из-за болезни она осталась младенцем, Намце́ца-крошка (так её звали) была очень маленького роста, круглая, как камешек, и щёчки у неё были круглые и блестящие.
— О, Намцеца, приветствую тебя! — встретил её папа ласково.
— Сколько тебе лет, девочка? — спросил монтёр.
Намцеца отвернула носик и не ответила.
— Не смотрите, что она мала ростом. Всё же сколько тебе лет, девочка? — продолжал допытываться монтёр.
— В обед — сто лет! — сердито ответила девочка.
— Ты посмотри, какая сердитая! — воскликнул монтёр.
— Идём, кроха, — сказала я и подвела её к игрушкам.
— Новая? — Намцеца взяла одну куклу и стала баюкать. — Подари мне её…
— Возьми. — Мне было очень жаль куклу, но подарила.
Намцеца подскочила и поцеловала меня.
— Ты хорошая девочка, я люблю тебя, завтра я много фиалок принесу тебе, — проговорила она шепеляво.
Я кивнула и прислушалась: гости уходили. Я и крошка остались в комнате одни. Она увидела ящик с цветами и расстроилась.
— Сколько, оказывается, у тебя фиалок, зачем тебе мои фиалки. Знаешь, что я тебе принесу! Ландышей! — воскликнула Намцеца с радостью.
Затем подошла к столу с цветами и внимательно осмотрела каждый горшок.
Вдруг неожиданно затрещало радио и послышалось: «Внимание! Внимание! Говорит Тбилиси!»
Как только раздались эти слова, Намцеца уронила куклу, у неё расширились глаза, лицо закрыла руками и, испуганная, забралась под стол.
«Слушайте передачу!» — сказало радио.
Намцеца вылезла из-под стола и выскочила в открытую дверь.
— Не бойся, крошка, не бойся! — побежала я за Намцецой, но вернуть её не смогла, так она испугалась.
Из комнаты послышалась музыка.
Намцеца остановилась, потом медленно подошла ко мне и взяла за руку.
Пальчики её дрожали.
— Что случилось, крошка, пойдём, — сказала я и повела её к дому.
— Кто это? — спросила она с опаской, показывая на репродуктор.
— Пойдём потанцуем, — сказала я ласково. Я знала, что танцевать она любила больше всего на свете.
Будто нарочно по радио передавали танцевальную музыку. Крошка раскрыла короткие руки. Я стала в дверях и хлопала в ладоши. Самозабвенно танцевала Намцеца: она становилась на кончики пальцев, топала по полу ногой и кружилась, то и дело поглядывая на радиотарелку.
Вдруг музыка прекратилась. Намцеца остановилась и нахмурила лобик:
— Посмотри… Не нравится, да?
— Ты очень хорошо танцуешь, — уверила я её.
— Тогда скажи, чтобы опять заиграли.
— Они не услышат меня. Когда сыграют ещё, тогда и потанцуем.
— Ты всё обещаешь и не танцуешь. Всё же, кто это?
— Это радио, Намцеца. Радиостанция в Тбилиси. Оттуда передают музыку, а мы здесь слышим.
— Знаешь, что я тебе скажу… Я думала, ты хорошая девочка, а ты вот какая? Ты свои собственные уши обмани, поняла?! — рассердилась Намцеца, махнула на меня рукой и спустилась по лестнице. Когда подошла к железному забору, крикнула мне:
— Ты свои собственные уши обмани, поняла?! — и убежала.
В комнату в сопровождении матери вошла сторожиха, чуть позже явился и отец. Видимо, соседка уже услышала о том, что в нашем доме появилось радио, поэтому она вошла в комнату боязливо. Радио заговорило, и тётушка изумлённо уставилась на чёрную тарелку.
* * *
С тех пор прошло много времени. Чёрная тарелка бережно хранилась в семье, она продолжала честно служить нам.
В конце учебного года школа премировала лучших учеников поездкой в Москву. В этот список была включена и я. Когда я узнала об этом, мне стало так радостно! Казалось, что теперь всегда, всю жизнь, у меня будет такое настроение. Ещё бы! Москву, которую я только слышала по радио, я скоро увижу своими глазами!.. И Красную площадь! И Кремль! И Мавзолей Ленина! И Сельскохозяйственную выставку! И грузинский павильон на этой выставке! И Третьяковскую галерею!.. И памятник Пушкину!
Я собирала чемодан, когда в комнату вошёл сияющий Котэ.
— У меня для тебя есть сюрприз, — сказал он, многозначительно улыбаясь. — Я хоть и вышел из пионерского возраста, но в институте тоже отличник, а во-вторых, я уже был в Москве и знаю её как пять своих пальцев. Я вам покажу Москву лучше всякого экскурсовода, а в-третьих, папа мне дал денег на покупку самого хорошего радиоприёмника, который мы вместе с тобой и купим в столице нашей Родины!
— Ура! — крикнула я, продолжая собирать чемодан.
Мы должны были выехать через два дня.
Воскресным утром говорящая тарелка передавала на грузинском языке новости, но я её не очень-то внимательно слушала — мыслями своими я уже была в Москве. Внезапно радио замолчало. Я не обратила на это особого внимания, у нас иногда так бывало: постарела наша чёрная тарелка. Вдруг диктор сказал по-русски:
«Работают все радиостанции Советского Союза!..»
Диктор повторил это несколько раз.
«Слушайте выступление Народного комиссара иностранных дел товарища Молотова!..»
Котэ стоял перед динамиком бледный и какой-то сразу повзрослевший.
— Что это? — спросила я.
Котэ тихо сказал:
— Это… война!..
Я прижала руки к вискам и посмотрела на настенный отрывной календарь.
На календаре было 22 июня 1941 года.
— Какая война?.. Что это значит? — Я до боли сжала виски ладонями.
Котэ сделал два шага ко мне, словно заслоняя меня от чего-то, и сказал, обнимая за плечи:
— Какая война? Жестокая… С фашизмом… До победы. А значит это, что кончилось твоё детство.
Ба́тоно — вежливая форма обращения к старшему, незнакомому, вообще к уважаемому человеку.
Ахалухи — поддёвка, мужская одежда.
Чу́сты — лёгкая обувь из сыромятной кожи.
Кацо́ — человек, друг.
Джорико́ — ослик.
То́не — глинобитная печь, на внутренних стенах которой выпекают хлебные лепёшки.
Мтацми́нда — гора, высящаяся над Тбилиси.
Хатиска́ци — лик, образ.
