Когда гроза утихла, мокрые и взъерошенные дети, не сговариваясь, заспешили домой. Впереди шел Васька, за ним Санька и Ванька, а сзади Маша за руку вела Алешку.
— Эх, раков я вам не наловил, — обернувшись, виновато сказал Васька.
— Господи, хоть сам живой остался! — жалостливо улыбнулась Маша. — Горе ты луковое…
Солнце снова уже припекало макушки, от одежды валил пар, и к Большим Ключам ребята подошли умытыми и почти сухими.
Как разворчится
Старый гром,
Как хлопнет
Молнией-кнутом,
И поплывут
Издалека
К нему, как гуси,
Облака.
Спешат по небу
Во весь дух,
Чтоб не сердился
Гром-пастух!
Гусей в Больших Ключах держат почти в каждом доме. Весной, когда появляются гусята, старые гуси далеко от домов не уходят, пасутся возле сараев, на зеленых лужайках, или плавают с малышами в неглубоком деревенском пруду. Ближе к сентябрю, когда убирают хлеб, им тоже простор — иди на все четыре стороны и везде найдешь и оброненные колоски, и зерна. Целыми днями бродят гуси по окрестным полям и проселочным дорогам, а в деревню возвращаются только к вечеру, с туго набитыми зобами, и белыми ручейками стекаются в пруд. И потом до самой ночи не смолкает там гогот и хлопанье крыльев.
Летом же, когда гусята начинают подрастать и желтый пушок на них постепенно превращается в белые жестковатые перья, хлопот с ними хоть отбавляй. Гуси так и норовят ворваться в огород, или на овсяное поле, или в начинающую наливаться рожь. В это время их приходится пасти в овраге за деревней. Трава там густая, сочная, по дну оврага бежит, прячась в осоке, ручей.
Пасут гусей по очереди. У бабушки Фроси в этом году гусят вывелось много, и пасти ей приходится два дня подряд.
— Тебе что, — говорили ей соседки, — у тебя двое внучат живут, легко отпасете.
— И еще Узнай будет пасти, — сказала Маша, почесывая за ухом добродушного лохматого пса.
— Ну вот, значит, всего вас — четверо, — улыбнулись соседки.
— Ничего, отпасем, — соглашалась бабушка. — Лишь бы мои помощники не заленились. А то вот Сережа залился с самого утра с удочками и до сих пор его нет.
— Не заленимся, бабушка, — успокоила ее Маша. — Что нам, не все равно, где играть?
— То-то и оно-то… — сказала бабушка. — Заиграетесь и про гусей забудете.
«Встану завтра раньше Сережки и даже раньше бабушки», — решила Маша, укладываясь вечером спать. Но она долго не могла заснуть, в темноте ей все мерещились гуси и огненно-рыжая кочка на берегу ручья — это притаилась, спрятав мордочку под пушистый хвост, хитрая злодейка-лиса… Маша открывала глаза, и гуси с лисой пропадали — лишь мерцали в синем окне далекие звездочки. Потом Маша долго не открывала глаза, а когда снова чуть разлепила их, то увидела огненно-рыжую пушистую кочку прямо в избе на подоконнике. Она становилась все больше и больше, тонкие ворсинки ее стали похожими на солнечные лучи, и в избе заметно посветлело. «Да ведь это солнышко всходит, — догадалась Маша. — Утро уже!» Она покосилась на диван — бабушка спала, укрывшись одеялом с головой.
Маша быстро оделась и на цыпочках пробралась к двери: решила сначала разбудить Сережку, который спал в сене на чердаке. Выглянула в сенцы, а там… бабушка стоит, молоко процеживает — только что корову подоила. Маша даже рот раскрыла от неожиданности. Кто же тогда спит на диване? А бабушка смеется:
— Да никого там нет… Сережка старую фуфайку под одеяло сунул, чтоб над тобой подшутить.
— А он встал?
— Встал уже, за водой на колодец пошел. Сейчас умоетесь, молочка парного попьете, и гусей погоним. Обувай резиновые сапоги, а то роса нынче сильная, ноги остудишь.
Пока Маша обувалась, вернулся Сережка, и вскоре они, напившись молока и вооружившись хворостинами, пошли выпускать гусей, которые уже требовательно гоготали в хлеву:
— Го-га-га! Го-га-га!
А Маше чудилось, что они крмчат: «Когда-когда? Когда- когда?»
— Сейчас выпущу, сейчас, — приговаривала она, открывая хлев. — И чего раскричались в такую рань? Спали бы себе…
Она посмотрела на солнышко, которое поднялось лишь до нижней ветки старой ветлы и словно бы повисло на ней, потом повернулась назад, оглядела деревню, водонапорную башню возле коровника, где солнце обычно садилось, подумала, какой долгий предстоит день и невольно вздохнула.
«Поспать бы еще…» — послышалось над ее ухом.
Маша оглянулась — рядом никого не было. Только пес Узнай помахивал закорючкой-хвостом, облепленным еще прошлогодними репьями. Кто же тогда сказал? Не Узнай же! А может, она сама сказала? Странно начинался для Маши сегодняшний день…
Но раздумывать было некогда: из сеней вышла бабушка, и они погнали гусей. По пути к ним присоединялись одна гусиная важа за другой, некоторые уже норовили нырнуть в огороды, и Маше с Сережкой пришлось порядком набегаться, пока собрали их всех вместе и выгнали за деревню. В овраге гуси рассыпались вдоль ручья, пили воду, плескались, хлопали крыльями. Потом некоторые из них стали бродить по лужине, пощипывая травку, другие продолжали в ручье искать рачков-червячков и разные съедобные корешки.
Маша и Сережка перешли на другую сторону оврага и сели на краю овсяного поля. Собственно, охранять нужно было вот это овсяное поле, да еще деревенские огороды на той стороне оврага, где осталась бабушка с Узнаем. Ну и еще смотреть, чтобы какая-либо пронырливая важа не ушла вниз по ручью, в Ольховку. А вверх по оврагу гуси могли пастись до самой плотины. Там, возле большого пруда, всегда были люди: кто карасей ловил, кто купался или просто загорал. Туда же, на берег пруда, колхозные пастухи пригоняли стадо на дойку, так что в такое людное место гуси и сами не шли.
Солнце уже поднялось порядочно, роса сошла, и Маша с Сережкой растянулись на теплом пригорке, уткнувшись лицом в пахучую траву. А пригорок оказался не простым. Прямо перед глазами ребят в траве висели на стебельках сочные ягоды луговой клубники. Некоторые были совсем белые, другие покраснели лишь с одного бока, но все равно до чего ароматные! Сверху их и не видать, а когда ляжешь на землю — вот они, только руку протяни, а иную можно сорвать прямо губами. Ребята, конечно, так и делали. Отправляя ягоду за ягодой в рот, Маша рассказала Сережке, как кто-то утром сказал за ее плечом: «Поспать бы еще…», а когда она оглянулась, там стоял один Узнай.
— Сочиняешь…
— Честное пионерское, правда! — обиженно сказала Маша.
— А тебе спать хотелось? — примирительно спросил Сережка.
— Хотелось немножко… — призналась она.
— Ну, тогда это твоя лень сказала.
— Сам ты лень! Во, слышь — опять?
— Ничего не слышу.
— Кто-то сказал: «Гуси в овсе».
Ребята вскочили, огляделись. Никого вокруг не было. Только вдалеке что-то кричала бабушка и показывала хворостиной на овсяное поле. Через минуту оттуда выбежала старая крикливая гусыня, а за ней и весь ее выводок. Бежали они быстро, но тихо, без гогота, словно чувствовали свою вину. Следом за гусятами так же молча выскочил из овса Узнай.
Оказывается, ребята так увлеклись луговой клубникой, что не заметили, как гуси пробрались мимо них в овес. Бабушка кричала, кричала им — не слышат, вот и послала на выручку Узная. Теперь надо было смотреть в оба, и Сережка с Машей разошлись в разные стороны.
Пока они прохаживались по краю овсяного поля, помахивая хворостинками, гуси делали вид, что им, кроме травы, ничего и не надо, и торопливо, старательно общипывали какую-нибудь кочку. Но стоило Маше и Сережке присесть на землю, как гуси бегом, по какой-нибудь канавке, промытой весенними потоками, устремлялись в овес. Если бы не Узнай, трудновато было бы ребятишкам.
Тогда гуси решили прорваться на огороды и стали атаковать склон оврага, где «вахту» несла бабушка. Пришлось Узная отправить к ней. Видя, что заслоны прочные везде, гуси утихомирились: и в овраге находилось немало еды, стоило только чуть-чуть поискать.
Когда бабушка ушла готовить завтрак, Сережка перешел на ее место. Маша осталась одна. Теперь она все время ходила вдоль овсяного поля, изредка нагибаясь, чтобы сорвать спелую клубничку. Солнышко припекало все сильней, хотелось лечь в пахучую траву, раскинуть руки и лежать без движения долго-долго, а потом закрыть глаза и уснуть. Но ведь гуси только этого и ждут!
