— Я этому не верю, — заявила Аня решительно. В глубине души она была убеждена, что красивые, поэтичные речи ее героя вполне позволили бы ему завоевать сердце любой девушки. Кроме того, было ужасно услышать об Аверил, величавой, царственной Аверил, что она кого-то «отшила». Аверил отвергала своих поклонников.
— Во всяком случае, — подытожил беспощадный мистер Харрисон, — я так и не понял, чем ей не понравился Морис Леннокс. Он был куда более подходящим мужчиной, чем тот, другой. Он, конечно, совершал дурные поступки, но он хоть что-то делал. А у Персиваля и времени-то ни на что не было, кроме как нюнить.
«Нюнить»! Это было даже хуже, чем «отшила»!
— Морис Леннокс — отрицательный герой, — с негодованием сказала Аня, — и я не понимаю, почему он всем нравится больше, чем Персиваль.
— Персиваль слишком уж положительный. Он вызывает раздражение. В следующий раз, когда будешь писать о положительном герое, добавь в него хоть искорку человеческой натуры.
— Аверил не могла выйти замуж за Мориса. Он был дурным человеком.
— Она его исправила бы. Мужчину можно исправить, а размазню — нет… А в общем твоя история неплоха. Довольно занятно было послушать, должен признать. Но ты еще слишком молода, чтобы написать что-нибудь стоящее. Подожди годиков этак десять.
Аня решила, что в следующий раз, когда она напишет рассказ, ни к кому обращаться за критикой не будет. Слишком уж обескураживающим оказался первый опыт. Она не стала читать свое произведение Гилберту, хотя и сказала ему, что написала рассказ.
— Если он удачный, ты увидишь его в печати, Гилберт, а если нет, то лучше, чтобы никто его не видел.
Марилла оставалась в неведении относительно Аниных литературных опытов. Мысленным взором Аня уже видела, как читает Марилле рассказ, напечатанный в журнале, и слышит от нее — ибо для воображения нет невозможного — похвалы в адрес автора, а затем с торжеством объявляет, что это ее рассказ.
И в один прекрасный день Аня отнесла на почту большой пухлый конверт, адресованный с восхитительной самоуверенностью молодости и неопытности редактору самого крупного из крупных журналов. Диана была взволнована не меньше самой Ани.
— Как ты думаешь, скоро тебе ответят? — спросила она.
— Я полагаю, не позднее чем через две недели. Ах, как я буду горда и счастлива, если его примут!
— Конечно, примут и наверняка попросят прислать еще. Когда-нибудь ты станешь такой же знаменитой, как миссис Морган, и тогда я буду так гордиться знакомством с тобой! — сказала Диана, обладавшая, по меньшей мере, одним поразительным достоинством — способностью бескорыстно восхищаться дарованиями и добродетелями своих друзей.
Последовала неделя чудесных грез, а затем пришло горькое разочарование. Однажды вечером, зайдя в Анину комнатку, Диана увидела, что у подруги подозрительно красные глаза, а на столе лежит помятый конверт с рукописью.
— Аня, неужели они прислали рассказ обратно? — с недоверием в голосе воскликнула Диана.
— Да, — ответила Аня коротко.
— Этот редактор, должно быть, сумасшедший! Какие он привел доводы?
— Никаких. Просто вложена карточка, на которой напечатано, что произведение непригодно для публикации.
— Я всегда была невысокого мнения об этом журнале, — пылко заявила Диана. — Рассказы в нем и вполовину не так интересны, как в Канадской женщине", хотя стоит он гораздо дороже. Я думаю, что этот редактор просто относится с предубеждением ко всякому, кто не янки. Не унывай, Аня. Вспомни, что миссис Морган тоже сначала возвращали ее рассказы. Пошли его в «Канадскую женщину».
— Пожалуй, так я и сделаю, — сказала Аня, воспрянув духом. — И если его напечатают, пошли один экземпляр журнала этому американскому редактору. Но закат я выкину. Мне кажется, мистер Харрисон прав.
Закат был выкинут, но, несмотря на столь героически нанесенное рассказу последнее увечье, редактор «Канадской женщины» прислал его назад так быстро, что возмущенная Диана поклялась впредь никогда не читать этот журнал и немедленно прекратить подписку. Аня приняла второй отказ со спокойствием обреченного. Она убрала рукопись на чердак, в тот же сундук, где покоились произведения времен литературного клуба, но перед этим, уступив просьбам Дианы, позволила ей снять копию.
— Это конец моих притязаний на литературную славу, — заключила она с горечью.
В разговорах с мистером Харрисоном она не затрагивала эту тему, но как-то раз вечером он прямо спросил ее, был ли принят рассказ.
— Нет, редактор не захотел печатать его, — коротко ответила она.
Мистер Харрисон искоса взглянул на тонкий профиль вспыхнувшего румянцем лица.
— Ну, ничего, я думаю, ты продолжишь писать, — сказал он ободряюще.
— Нет, никогда больше не буду и пытаться, — категорично заявила Аня безнадежным тоном девятнадцатилетнего человека, перед самым носом которого со стуком захлопнули дверь.
— Я не стал бы совсем бросать это дело, — продолжил мистер Харрисон задумчиво. — Я писал бы иногда рассказы, но не докучал бы ими редакторам. Писал бы о тех людях и местах, которые знаю, и мои герои говорили бы простым английским языком, и я позволял бы солнцу вставать и садиться тихо и незаметно, как всегда, и не стал бы поднимать вокруг этого большой шум. Если бы мне пришлось вводить отрицательных героев, я дал бы им шанс исправиться… да, я дал бы им шанс, Аня. Бывают, я полагаю, ужасно плохие люди на свете, но их редко встретишь, хотя миссис Линд и убеждена, что все мы порочны. На самом же деле в каждом из нас есть хотя бы капля порядочности. Продолжай писать, Аня.
— Нет. Глупо было с моей стороны даже пытаться. Когда закончу университет, буду заниматься только учительской работой. Преподавать я могу, писать рассказы — нет.
— Когда ты закончишь университет, будет самое время обзавестись мужем, — сказал мистер Харрисон. — Я не сторонник того, чтобы слишком долго тянуть со вступлением в брак… как это было со мной.
Аня поднялась и зашагала домой. Бывали моменты, когда мистер Харрисон становился просто невыносим. «Отшила», «нюнить», «обзавестись мужем»… Брр!!!
Дэви и Дора отправлялись в воскресную школу В этот день они шли одни, так как обычно сопровождавшая их миссис Линд подвернула ногу и решила остаться дома. Представлять семью в церкви также предстояло одним близнецам, так как Аня накануне вечером уехала в Кармоди, чтобы провести воскресный день в доме друзей, а у Мариллы была головная боль.
Дэви медленно спустился по лестнице. В передней его уже ждала Дора, которую собрала в школу миссис Линд. Дэви собрался сам. В кармане у него были цент на пожертвования в воскресной школе и пятицентовик на пожертвования в церкви; в одной руке он держал Библию, в другой — учебник воскресной школы; он знал все, что было задано к уроку: и текст из Священного Писания, и вопрос из катехизиса. Разве не пришлось ему учить их волей-неволей в кухне миссис Линд всю вторую половину прошлого воскресенья? Так что, пожалуй, Дэви следовало бы пребывать в наибезмятежнейшем умонастроении. Но на самом деле, вопреки знанию и текста, и вопроса из катехизиса, в душе он был подобен пресловутому «волку алчущему».
Когда он подошел к Доре, из своей кухни, прихрамывая, вышла миссис Линд.
— Ты чистый? — спросила она строго.
— Да… все, что видно, чистое, — ответил Дэви сердито и с вызовом.
Миссис Линд вздохнула. У нее были большие подозрения насчет шеи и ушей Дэви. Но она знала, что если попытаться произвести осмотр, Дэви, по всей вероятности, пустится наутек, а преследовать его она была в этот день не в состоянии.
— Ведите себя как следует, предупредила она обоих. — Не ходите по пыли. Не задерживайтесь на крыльце, чтобы поболтать с другими детьми. Не ерзайте и не вертитесь на местах. Не забудьте текст из Священного Писания, который учили. Не потеряйте деньги на пожертвования и не забудьте опустить их в кружку. Не перешептывайтесь во время молитвы и внимательно слушайте проповедь.
Дэви не удостоил ее ответом. Он зашагал по тропинке к большой двери, а кроткая Дора последовала за ним. В душе Дэви кипел гнев. Он немало пострадал — или, точнее, думал, что пострадал, — от рук и языка миссис Линд, с тех пор как она переселилась в Зеленые Мезонины, ибо миссис Линд не могла жить бок о бок ни с кем, будь ему девять лет или девяносто, без того, чтобы попытаться правильно его воспитать. И как раз накануне этого дня она убедила Мариллу не позволять Дэви ходить с детьми Тимоти Коттона удить рыбу. Дэви все еще кипятился из-за этого.
Как только близнецы вышли на большую дорогу, Дэви остановился и сделал такую невероятно страшную гримасу, что даже Дора, которой был известен его талант в этой области, по-настоящему испугалась, как бы он не остался навсегда с перекошенной физиономией.
