— Выкуп, точно, внесен, — подтвердил Прозоровский. — Но полону тут всего пять душ. Где же остальные? — Остальные-то?.. Достались они нам тоже не даром: мало ли и наших братьев легло в шаховой области костьми, мало ли уведено и в неволю! Долг платежом красен. Хотят родные их выкупить — пускай выкупают.
— Что скажешь, князь Семен?
— Да что же, погодим: может, и выкупят, — отвечал младший воевода. — А вот иное дело — служилые люди. Их к тебе, атаман, пристало также изрядное толико.
— А разве кто из них жалился вам на меня? — спросил в ответ Разин.
— Жалоб-то от них не поступало…
— Так о чем же разговор? Пристали они к нам по своей же охоте. Хотят опять уйти — пускай уходят, мы их не держим. Да сумнительно, чтобы кто от вольной волюшки в кабалу назад пошел!
— Гм… О сем мы еще ужо порассудим. Но, окроме царских аргамаков, казаки твои пограбили у Мухамед-Кулибека и много собственных его товаров. Так вот все награбленное должно быть возворочено владельцу.
— Эко слово молвил! Да нешто это еще в моей власти? Товары, что побрали мои молодцы на море, — воинская их добыча и давно меж них уже подуванены. Иное продано, иное в одежу переделано. Что с возу упало, то пропало! За все за то и идем ведь ныне платить великому государю нашими головами. Что можно было — в том мы вам не перечили, а чего не можно — просим не прогневаться. А теперича пожалуйте-ка нам выкуп за купеческого сына, да насчет пушек и пяти полонянников расписочку.
Говорилось это с таким задорным высокомерием, что воеводы сочли за лучшее не входить уже в бесполезные пререкания и пригласили атамана с его товарищами в приказную палату. Проходя сенями, Прозоровский кивнул стоявшему там Илюше: — Ну-ка, грамотей, иди за нами.
В палате, по одну сторону стола, покрытого красным сукном и с зерцалом по середине, расположились оба воеводы; по другую сторону — Разин. Товарищи-казаки стали позади своего атамана с не менее важной осанкой. Илюша с гусиным пером в руке и с бумагой да чернильницей перед собою, замирая, примостился на краешке стола по соседству с младшим воеводой.
— Так вот, малый, пиши-ка, — обратился к нему Львов, но, вдруг заметив, как перо дрожит в его руке, спросил вполголоса: — Да что это с тобой? У тебя лихоманка?
Илюша сделал над собой усилие и, улыбнувшись, отвечал довольно бойко:
— Ой, нет! А что писать-то?
— Пиши по моим словам: "Великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, казацкий атаман, Степан Тимофеев сын Разин со товарищи челом бьет, а в чем, тому следуют пункты…"
И пункт за пунктом он продиктовал новоявленному писарьку то, что было перед тем обусловлено с Разиным. В заключение он просмотрел написанное, одобрительно кивнул Илюше головой, и прочитал все вслух казакам.
— Ладно ли?
— Ладно, умно и красно, — отвечал за себя и товарищей Разин. — Прибавь-ка только, что мы бьем государю челом и теми островами, что завоеваны нашею казацкою саблей у персидского шаха.
— Да оставлена ли вами там достаточная воинская сила, чтобы удержать те острова за государем?
— Силы-то никакой не оставлено…
— Так ты подносишь, значит, то, чего сам не мог удержать в руках, и царскому войску пришлось бы сызнова брать те острова с бою? Великому государю и без того придется еще считаться из-за вас с шахом, коею область вы вконец разорили. Неладны, атаман, твои речи и на издевку похожи!
От вызывающего тона младшего воеводы сквозь густой загар на щеках казацкого атамана проступил румянец, и насупленную бровь его чуть заметно дернуло. Но вымещать свою обиду теперь же он находил, должно быть, еще несвоевременным.
— Про острова у нас только к слову молвилось, — произнес он с прежним достоинством. — Но самим оправиться перед великим государем никто нам возбранить не может. Выбрали мы для сего станичного атамана Лазаря Тимофеева да есаула Михаилу Ярославова, а с ними еще пять человек. Пока что пускай отправляются в Москву к самому царю. Так-то крепче будет.
Слышавшаяся все-таки в голосе Разина затаенная досада заставила воеводу не возражать против самого посольства. Львов заметил только, что раньше чем выправлять войсковых послов в Москву, должна быть сделана поголовная перепись всему казацкому войску.
— По нашим казацким правилам делать перепись войску отнюдь не положено! — безапелляционно отвечал Разин. — Ни на Дону у нас, ни на Яике спокон веку того не важивалось; да и в государевых грамотах о том нигде не значится. А про выкуп-то за купеческого сына мы за разговором чуть было не забыли. Внесен выкуп ведь полностью — в пять тысяч рублей? Так вот, господа воеводы, чтоб ни вам, ни нам как-нибудь опять не запамятовать, пожалуйте-ка нам те пять тысяч теперича же. А купеческого сына мы засим уже не задержим: пускай идет себе, да и прочие с ним, куда им угодно, на все четыре стороны.
На вопросительный взгляд старшего воеводы младший пожал плечами: "Придется, дескать, согласиться!" Каждый из них достал из своего кармана по большому, причудливой формы ключу, и оба удалились в соседнюю горницу. Можно было расслышать, как там отпирались один за другим два замка, затем тяжело захлопнулась железная крышка сундука, снова хрустнули запираемые замки — и воеводы возвратились. В руках младшего был увесистый, перевязанный бечевкой мешок, который он звякнул на стол перед казацким атаманом.
— Ровно пять тысяч? — спросил Разин, развязывая бечевку. — Денежки счет любят. Мне-то самому нет до них корысти: своих девать некуда. Боюсь тех обсчитать, коим их назначил.
И он высыпал содержимое мешка на стол. Среди груды серебряных копеек (самой ходячей в то время на Руси монеты) были и ефимки (ценностью в 20 алтын, или 60 коп.), были и червонцы.
— Ну, братцы, — обратился атаман к своим товарищам, — принимайтесь-ка за работу. Золото отберете особо, серебро покрупнее тоже, да сосчитаете: не наберется ль двух тысяч пятисот рублей. Не хватит чего, так добавите мелочью; а опосля сосчитаете и остальную мелочь.
"Аль спросить его все же про Юрия? — мелькнуло тут в голове у Илюши. — Господи, благослови!"
— Прости, атаман… — начал он, запинаясь. — Скажи, пожалуйста, нету ли у тебя в войске казака по имени Осип Шмель?
Разин метнул на мальчика своим острым взором, точно хотел пронзить его насквозь.
— Осип Шмель? — переспросил он. — А ты отколь его знаешь?
— Так он здесь! С ним бежал к тебе старший брат мой…
— Да сам-то ты кто будешь?
— Он — сын боярский, внук моего старого приятеля, — пояснил со своей стороны Прозоровский.
— Отрезанный ломоть к хлебу не приставишь, — сухо оборвал разговор Разин и обратил все внимание на своих товарищей, пересчитывавших деньги.
Отделив в одну сторону золото и крупное серебро, а в другую — серебряную мелочь, они пересчитали обе кучки, и затем из второй кучки прибавили горсточку к первой.
— Ну, что, верно? — спросил Разин.
— До копеечки, батюшка Степан Тимофеич, — отвечал старший из казаков.
— По две тысячи пятисот рублей в каждой кучке?
— В каждой, батюшка.
— Так вот, господа воеводы: в уважение доброй к вам приязни эти две тысячи пятьсот рублей (он указал на правую кучку) я жалую на вашу приказную избу: золото да серебро покрупнее вам способнее ведь мелочи? А эту мелочь, — продолжал он, сгребая обеими руками вторую кучку, — эту мелочь, братцы, вы раздадите от моих щедрот народу. Давайте-ка сюда ваши шапки.
И в подставленные казаками шапки зазвенел серебряный дождь. Воеводы до такой степени были поражены небывалою щедростью казацкого атамана, что не нашли даже что сказать, и только на прямой уже вопрос его: "Удоволены ли они таким дележом?" — отвечали с поклоном:
— Много довольны.
Разин приподнялся с места.
— А руку к челобитью когда мне приложить? Я чай, до отсылки в Москву еще перебелить дадите?
— И вестимо, — отвечал Львов. — Дьяк наш недомогает, но завтра, либо послезавтра, даст Бог, оправится…
— И ввернет еще какую хитрую заковыку? Прошу наблюсти, чтобы того отнюдь не было!
— Не будет; перечитает он лишь так, для порядку, а писец перебелит. Тогда тебя, Степан Тимофеич, еще раз побеспокоим.
— А то, может, и сами к нам завезете, не побрезгуете казацкою хлебом-солью? Стол у нас про добрых гостей завсегда заготовлен.
Как только казаки вышли из приказной палаты, оба воеводы, а за ними и Илюша, подошли к окну: всем троим хотелось видеть, как-то удалый атаман разбойников выступит перед народом. С появлением его богатырской фигуры на крыльце приказной избы шумевшая внизу многотысячная толпа разом замолкла. Когда он тут спустился по ступеням, стар и млад почтительно дали ему дорогу. Когда же следовавшие за ним товарищи стали из шапок своих сыпать направо и налево полною горстью серебряную мелочь со словами: "Атаман от щедрот своих вас жалует!" — произошло если не побоище, то жаркая свалка и потасовка. Сам атаман шествовал все далее с победоносным видом, милостиво кивая расступавшемуся перед ним народу, а народ ему земно кланялся и оглашал воздух приветственными кликами:
