— Нет, ты в самом деле с неба упал! Ты наш спаситель.
И они, стукаясь лбами, нагнулись у колеса и начали прилаживать болтик. А Максим сел на корточки рядом. Маленький Вадик оглянулся на него и доверительно сообщил:
— Вот Венька обрадуется.
«На кого он похож?- подумал Максим. — Я, наверно, встречал его брата в ансамбле. Интересно, он в каком кружке?» Но спросить постес- нялся.
— Мы сегодня по телевизору выступали,- сказал он, и получилось так, что он и про себя и про Веньку сказал.
— Венька говорил, да мы не смотрели,- откликнулся высокий маль- чик. — Замотались и забыли. С утра с этой штукой возимся.
Он распрямился и с высоты глянул на Максима:
— Ну, спасибо за винт. Мы тебя обязательно покатаем. Тебя как зовут?
— Максим.
Высокий мальчик растерянно заморгал.
— Не может быть… Меня тоже Максим!
Это здорово получилось! Сразу сделалось так, будто они почти друзья.
— Мы тебя обязательно покатаем,-повторил высокий Максим.- Сколь- ко хочешь.
— А когда?
— Как начнем испытывать, сразу позовем,- неожиданно сказал Олег.- Нам еще один человек не лишний будет. А ты парень дельный.
В Максиме поднялась теплая волна благодарности.
— А когда испытывать? — спросил он.
— Завтра,- сказал высокий Максим.- Сегодня такелаж поставим, а завтра-отдать якоря… Если ветер не упадет.
— Такой ветер не упадет,- решительно сказал Вадик. И Максим ему поверил.
— Да, а ты где живешь?- спохватился высокий Максим.- Как мы тебя найдем?
— На улице Техников. Дом три, квартира сорок. Второй подъезд.
— Это же рядом, — сказал Олег.
— Разве рядом? — нерешительно откликнулся Максим. — Я не знаю… Я тут недавно живу. Пошел напрямик по улице Гризодубовой, а она про- пала.
Ребята засмеялись. Высокий Максим сказал:
— Никуда она не пропала. Сейчас выйдешь за ворота, и она дальше тянется. А через квартал — твоя улица… Значит, дом три, квартира сорок?
— Да, — сказал Максим.- Только не забудьте… Я пойду.
Солнце уже совсем ушло, и Максим вдруг сообразил, что дома, должно быть, беспокоятся.
— Пока, — сказал Олег и протянул руку.
И высокий Максим — тоже.
И маленький Вадик протянул перемазанную ржавчиной ладошку.
Что говорят все мамы, когда сын является позже назначенного сро- ка, помятый, взъерошенный, с боевыми ссадинами? Они говорят одни и те же слова:
— Боже мой! Где тебя носило? На кого ты похож?!
Что должен делать сын? Сокрушенно вздохнуть, опустить глаза и всем своим видом показать, что он и сам очень огорчен, что это было совершенно случайно и — главное — самый последний раз. Тогда можно избежать нагоняя или, в крайнем случае, ослабить его.
Но в Максиме, несмотря на усталость, пела радость победителя. В ответ на мамины слова он неосторожно сообщил:
— Это потому, что день такой был. — И посмотрел на маму радост- ными глазами.
Мама сухо поинтересовалась, что это был за день и где в течение этого дня Максим околачивался. Не на экскурсии же он был с утра до вечера.
— Почему с утра до вечера? — слегка обиделся Максим. — Сперва передача, потом…
— Максим! — строго сказала мама. А папа крякнул, отложил журнал и странным голосом спросил:
— Ты что же, станешь утверждать, что был на передаче?
— А где же я был? — изумился Максим. — Да вы что, сами разве не видели?
— Ну, знаешь ли… — сказал папа.- Это просто не по-мужски: так изворачиваться. Неужели ты будешь доказывать, что передача была, ес- ли ее не было?
Максим по очереди посмотрел на папу и маму. Они не шутили.
— Да вы что! — громко сказал Максим. — Вы просто прозевали передачу, а теперь говорите!
— Не смей грубить!- воскликнула мама.- Это выходит за всякие рамки! Мало того, что все сочиняешь, еще и голос повышать начал!
— Я? Сочиняю?- тихо спросил Максим.
Почему так подло устроен человеческий организм? Когда правда на твоей стороне и говорить надо гордо и спокойно, в горло набиваются колючие крошки, а в глазах начинает щипать и появляются скользкие капли…
— А кто сочиняет?- вкрадчиво спросил папа.- Может быть, мы?
— Вы просто перепутали программу.
— Ничего мы не перепутали. По местной программе были новости и концерт, только не твой, а хора имени Пятницкого. А по Московской — утренняя зарядка и «Человек и закон». Вот и все.
— Значит, телевизор сломался! Мама неприятно засмеялась:
— Это просто великолепно! Сломался и превратил ваш ансамбль в русский народный хор!
— Телевизор в полном порядке,- сказал папа. Он не поленился встать и торжественно щелкнул клавишей выключателя. — Полюбуйся.
Максим не стал любоваться. Он повернулся и прохромал на кухню. На кухне вкусно пахло горячим ужином. Но есть уже не хотелось. То, что случилось, погасило прежнюю радость и придавило Максима тройной тяжестью.
Во-первых, не было передачи!
Во-вторых, как он мог ляпнуть глупые слова про сломавшийся теле- визор?
В-третьих, почему они не верят? Разве он когда-нибудь обманывал? Если двойку получал, дневник не прятал; если виноват был, никогда не отпирался. Потому что многого на свете боялся Максим, но мамы с па- пой не боялся никогда. Конечно, случалось, что ругали его крепко, если было за что, а от мамы один раз даже перепало по затылку — за разбитый фарфоровый чайник (папа тогда сказал шепотом: «Эх ты, а еще педагог»). Но это же минутное дело. Потом все равно пожалеют и прос- тят.
Почему же не верят?
Максим положил на газовую плиту локти, на локти — голову. Рядом стояла теплая кастрюля и ласково грела щеку. Максим сделал несколько крупных глотков и загнал слезы вглубь. Но все равно было горько.
— Может быть, у них просто была репетиция, а им не сказали? — произнес в комнате папа.
— Ах, оставь, пожалуйста!- возразила мама.- Просто у него разыг- ралась фантазия. В этом возрасте бывает.
— Ничего не разыгралась, — сказал Максим.
— Не смей подслушивать! — откликнулась мама.
— Я не подслушиваю. Вы сами на всю громкость… Если не веришь, позвони Анатолию Федоровичу…
«Репетиция»! Тогда сказали бы, когда настоящий концерт будет. И зачем было камеры включать?
Но почему не было передачи?
«Фантазия…» А может, правда все приснилось? И студия, и пес- ня… И оркестр, и мальчик с тарелками?
Почему он, этот мальчик, все время вспоминается? Тарелки были такие блестящие и так здорово звенели, чтобы еще лучше и сильнее звучал марш…
И марш опять отозвался в Максиме. Громко и уверенно. Максим даже удивился. Голову поднял.
Нет, это не в нем. Это в комнате! Припадая на левую ногу, он заскакал к двери.
На экране телевизора играл оркестр. Т о т с а м ы й! И маль- чик-музыкант вскидывал и плавно разводил в стороны сверкающие тарел- ки. Его показали крупно, по пояс. Тарелки вспыхивали так, что экран не выдерживал блеска — блики делались черными. А волосы у мальчика весело вставали торчком после каждого удара.
Он смотрел без улыбки, и только в глазах были веселые точки. Он прямо на Максима смотрел! Он словно пришел на выручку Максиму.
— Это же наши!- крикнул Максим.- Это же мы! Вот! Ура!
— То есть… Ах, ну конечно!- воскликнул папа и посмотрел на всех так, будто сделал открытие. — Конечно! Почему вы решили, что будет прямая передача? Как правило, делают запись, а потом показыва- ют!
А марш звенел. Победный марш! И Максим смотрел на экран сияющими глазами.
— Тебя еще не показывали? — встревоженно спросила мама.
— Да нет, нет. Еще не сейчас…
— Максим, — внушительно сказал папа, — мы были неправы. Ты нас извини.
— Ладно, ладно,- торопливо сказал Максим. — Вы смотрите как сле- дует. Тут все интересно.
Он скакнул к дивану и забрался с ногами. К папе. Мама выключила люстру, и при мягком свете торшера экран стал ярче.
Мальчик последний раз взметнул тарелки, и марш отзвучал. Зрители захлопали. Максим на миг увидел себя: как он колотит кулаком с бол- тиком о раскрытую ладонь. И мама с папой увидели. Мама даже ойкнула. Но тут появились танцоры…
…Все было, как на концерте. Даже показали, как сбегается на площадку хор «Крылышки». И Максим опять увидел себя! Но сел он неу- дачно, позади Ритой Пенкиной, и, когда пели «Кузнечика», на экране видна была только Максимкина пилотка. Ну ничего… Вышел Алик Тиг- рицкий. Заложил руки за спину, кивнул пианистке.
Запел.
— Какой красивый голос,-сказала мама. — И какой славный здоровый ребенок. Не то что наша щепка.
— Не хватало еще, чтобы он стал такой же круглый, — шепотом воз- мутился папа.
— Да тише,- жалобно сказал Максим. Алик допел и с достоинством поклонился. А у Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сей- час…
— Песня о первом полете! Солист Максим Рыбкин!
Батюшки, неужели это он? Маленький такой, с перепуганными глаза- ми! Взъерошенный какой-то. Пилотка, правда, на месте, но застежка у жилета сбита набок. И штаны перекошены: одна штанина длиннее дру- гой… Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.
