— Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, — произнес старичок в панаме.
Гражданин в пенсне поднял голову:
— Вы там философствуете… А проводили бы ребенка до дому с его змеей?
— Я? Гм!.. Собственно…
Лейтенант махнул рукой:
— Ну ладно! Я провожу… Где живешь?
— На улице Чернышевского живу.
— Провожу. Скажи спасибо! Крюк из-за тебя делаю.
— Ну как, охотники, убили? — спросил кто-то с другого конца вагона.
— Нет. Помиловали, — ответил ремесленник.
Старший сурово обвел глазами «охотников»:
— Дети малые! — Он обернулся к проводнице: — Щипцы для угля есть? Неси!
— Дети малые! — повторила, удаляясь, проводница.
Через десять минут гадюка лежала в банке, а банка, на этот раз очень солидно закрытая, стояла на коленях у лейтенанта. Рядом с лейтенантом сидел Боря, молчаливый и сияющий.
До самой Москвы пассажиры вслух вспоминали свои ученические годы, и в вагоне было очень весело.
В эту дождливую ночь совсем близко от городка ухали орудия. Фашисты были в двенадцати километрах.
С маленькой станции только что ушел последний эшелон, увозивший в тыл женщин, стариков и детей. Коротко постукивая, прошли теплушки, проползли длинные пассажирские вагоны с чуть заметным светом в замаскированных окнах; процокала открытая платформа с зенитным пулеметом и красноармейцами. Эшелон исчез в темноте. Шум его колес постепенно затих. На опустевшей станции остались только несколько железнодорожников, часовые на перроне и среди путей да двое мальчишек лет по одиннадцати, притаившихся под башней водокачки: один из них — круглощекий, в длинном пальто с поднятым воротником, обмотанным шарфом, в меховой шапке; другой — худенький, юркий, в коротком черном бушлатике и черной кепке.
Они долго стояли молча возле мокрой стены, прислушиваясь к шагам часового на перроне и к гулким выстрелам орудий. Потом мальчик в длинном пальто прошептал еле слышно:
— Слава! Слава!
— Ну?
— Слава, ты куда записку сунул?
— К маме в узел с постелью.
— К моей маме?
— Нет, к моей… Стой тихо. Услышат!
Они помолчали. Через минуту опять послышался шопот:
— Слава! А, Слава.
— Чего тебе?
— Слава, что ты написал в записке?
— «Что, что»! Написал: «Дорогие мама, бабушка и Вера Дмитриевна! Мы убежали с поезда. Мы хотим грудью защищать город от врагов. Пожалуйста, не волнуйтесь и не беспокойтесь». Ну и всё. Стой тихо и ничего не говори! Понял?
— Понял.
В молчании прошло несколько минут. Шаги удалявшегося по перрону часового слышались все слабее. Когда они затихли, Слава отошел от стены и осмотрелся, придерживая за лямки рюкзак.
— Мишка! Пошли!
Его приятель подошел к нему с большим, туго набитым портфелем. Оба крадучись прошли через калитку в деревянной ограде станции, секунду помедлили и бросились бежать в дождь, в темноту.
На привокзальной площади они никого не встретили и дальше пошли шагом, держась поближе к заборам и стенам домов. Одна из калош у Славы то и дело соскакивала. Тяжелый портфель бил Мишу по ногам. Оба промокли от дождя и вспотели, но шли не останавливаясь.
Городок, такой знакомый днем, казался теперь чужим и страшным. Ни одного человека не было на улице. Ни одно окно не пропускало света. Даже собаки, обычно лаявшие в каждом дворе, теперь молчали. Только изредка в темных парадных домов покрупней или под арками ворот краснели огоньки папиросок. Это дежурные жильцы стояли на своих постах. Заметив их, ребята или пускались бегом, или же шли крадучись, чуть дыша.
Так они добрались до центра городка. Впереди, пересекая улицу, прогромыхали не то танки, не то тягачи и свернули в темный переулок. Потом торопливо, почти бегом, навстречу ребятам прошел взвод красноармейцев. Мальчики спрятались от них в щель между киосками, где когда-то шла торговля морсом и табаком. Они задержались там, чтобы немного отдохнуть.
— Слава! — тихо позвал Миша.
— Что?
— Слава, а ты написал в записке, что мы теперь, может быть, совсем погибнем?
Слава рассердился:
— Ты… ты, Мишка, совсем как маленький! У человека голова болит от заботы, а он со своими дурацкими вопросами! Ну зачем я им буду это писать? Чтоб они поумирали со страху? Да?
Миша не ответил. Он опустился на корточки и некоторое время молчал, шмыгая носом. Затем опять зашептал, еще тише:
— Слава!..
— Опять!
— Слава, честное слово, это последний вопрос… Слава, от какой заботы у тебя болит голова?
— От какой? А вот от какой: нам надо пробраться на передовую так, чтобы не попасться патрулю. Как найти эту самую передовую? Куда нам пойти? Ты об этом подумал?
— Я не думал об этом, но, по-моему. Слава, где пушки стреляют, там и передовая.
Мальчики отправились дальше. Еще несколько раз они прятались, услышав, как шлепают по лужам тяжелые сапоги патрульных, и только через час выбрались на окраину городка.
Здесь было особенно пустынно и неприютно. Грохот орудий раздавался сильней.
Слава остановился на перекрестке немощеных улиц и спросил:
— Где ж теперь стреляют? Куда итти?
Мальчики топтались на месте, растерянно поворачиваясь во все стороны. Грохот, тяжелое буханье слышались теперь не только спереди, но и справа, и слева, и позади.
— Слава! Чего это? Слышишь?
Какой-то странный шипящий свист, то нарастая, то затихая, шел сверху, с мигающего неба. Слава подставил левое ухо под дождь, чтобы прислушаться, но тут вдруг раздался не свист, а вой, в темных окнах домов блеснул свет, и через секунду земля дрогнула от мощного удара.
— Слава! Знаешь что? — прокричал Миша. — Слава, это, наверное, фашисты из дальнобойных стреляют. Слава!..
— Ну… ну и что же, что стреляют! Ты только… ты только не трусь, пожалуйста… Ничего тут такого нет, что стреляют.
— Слава, я не трушу… Только знаешь чего, Слава… Зачем мы здесь стоим? Уж итти так итти. А, Слава?
Оба торопливо зашагали, с трудом удерживаясь, чтобы не бежать.
— Обстрел как обстрел. Обыкновенное дело! — говорил Слава.
— Ага! Обыкновенное дело, — соглашался другой, слегка подпрыгивая при каждом новом ударе.
Вдруг Слава заметил, что его товарищ исчез.
— Мишка! Ты где? Ты чего?..
— Слава! Знаешь… странная вещь! — донеслось из темноты. — Уронил портфель и не могу найти.
Слава остановился:
— Ну! Нашел?
— Нет. Слава… Странная вещь!
— Нашел? — послышалось через секунду.
— Нет!.. Вот ведь! Странная вещь!.. Слава, ты здесь?.. Слава!
Наконец Миша нашел портфель в большой луже и присоединился к товарищу. Но тут у Славы соскочила калоша. Он нагнулся, чтобы надеть ее. Вдруг яркий столб света поднялся из-за ближайшего дома, и раздался такой грохот, что у Миши сердце чуть не выскочило. Зазвенели стекла. Где-то громко закричала женщина. Через секунду приятели во весь дух мчались по лужам: один с портфелем, другой с калошей в руке.
Они не заметили, как выбежали за город, как попали в Большую рощу. Бежали долго, очень долго. Разрывы позади уже прекратились, а ребята продолжали бежать, тяжело и хрипло дыша.
— Стой! Кто идет? — раздался вдруг отрывистый окрик.
Мальчики стали как вкопанные.
— Попались! Патруль! — прошептал Слава.
— Кто идет? — прозвучало в темноте громче и тревожнее.
— Это… мы… — нерешительно сказал Миша.
— Кто «мы»?
— Советские граждане, — пояснил Слава.
— Какие такие граждане? Ложись!
Щелкнул затвор винтовки. Мальчики, не издав ни звука, плюхнулись на землю. В этот момент чей-то бас произнес:
— В чем дело, Симаков?
— Ходит там кто-то, товарищ караульный начальник. Я положил его.
— Эй! Кто там есть? Отвечай! — громко спросил бас.
— Советские граждане. Школьники, — повторил Слава, чуть приподняв голову.
— Ну-ка, Жиров… За мной!
Послышались шаги. На секунду вспыхнул свет карманного фонаря и ослепил ребят. Фонарь тут же погас. Мальчики увидели перед собой двух красноармейцев.
— Кто такие? Как сюда попали? — спросил один из них басом.
Мальчики встали. Миша совсем растерялся и молчал. А Слава поправил кепку и заявил решительным тоном:
— Мы… Нам к командиру нужно.
— К какому такому командиру?
— По какому вопросу?
— Добровольцами хотим поступить.
— Жиров, слышишь? — сказал бас товарищу. Затем обратился к ребятам: — Та-ак! А родители ваши где?
— Уехали. Эвакуировались они.
— А вы как же?
— А мы остались.
— Утекли?
— Вовсе не утекли, — соврал Слава. — Просто нас отпустили, и всё.
— Воевать отпустили?
— Ну да.
Красноармейцы захохотали.
— Во, Жиров, дело-то! Как же теперь быть?
