ее гримаски. Но она не слишком баловала меня. Мне так хотелось узнать хотя бы, какого цвета у нее глаза, но она только однажды чуть-чуть приоткрыла один глазок, да тут же его и закрыла. А потом дважды зевнула. И как это она умеет уже зевать?
Интересно, снится ей что-нибудь? Или она чего-то пугается? И почему считается нормальным, если новорожденный совсем красный и головка у него вытянутая? Странные мысли приходили мне в голову, и было от них так же неловко, как в школе, когда девчонки начинают шептаться о родах и тому подобном.
Пока мама принимала душ, я рассказала ей про Орши. Мамино дежурство кончилось, она была рада, что мы пойдем домой вместе. Под душем она оставалась долго — не просто мылась, а радовалась воде. Я чувствовала это по тому, как она плескалась и фыркала. Дома, конечно, так поплескаться невозможно. Во-первых, нет душа, только ванна, которую и я не люблю: с нее кое-где сошла эмаль и черные пятна всегда напоминают мне пиявок. Во-вторых, у нас до ванны и не доберешься, она всегда кем-нибудь занята. Мама вышла из душа, завернувшись в большую простыню, похожая на своих подопечных новорожденных. Она сказала, что не понимает, почему никто никогда не навещает Орши, а девчушка просто прелесть, самая очаровательная из всех, ей так кажется. А ест как! В отделении для новорожденных она сейчас тон задает, прямо вожак: уже за час до кормления так орет, что вся больница звенит! И после кормежки орет — ей, видите ли, не хватает материнского молока, а начнешь подкармливать из бутылочки, сосет так, что, того и гляди, подавится. Ее мама совсем еще молоденькая и все молчит, молчит.
— Давай удочерим Орши, мамочка!
— У нее же есть мама, она не отдаст нам.
— Ну, а представь, что отдала бы… Ох, как бы я ее взяла! А ты нет?
— Что ты, я тоже. Любого. Но вообрази, что скажут дома? Да и ты еще как отнесешься, если она будет пищать тебе в ухо день и ночь!
— Да нет, я не так это все представляла. А чтобы мы жили отдельно. Втроем — ты, Орши и я. Ну и пусть бы ревела. Я и пеленки ее стирала бы. Мы всё делали бы для Орши с тобой вместе.
Мама молчала. И стала очень странная. Я заметила, что она смотрит на меня как-то особенно, только не понимала как. По тому, как она натягивала чулки, я угадала: опять нервничает. Но, видно, ошиблась, потому что немного погодя мама спросила совершенно спокойным тоном:
— Какой бы ты хотела подарок на рождество, Мелинда?
— Съездить домой, в Тисаар, — быстро, без раздумья, ответила я, предвкушая счастье.
— Да, могла бы и сама сообразить, — отозвалась мама очень тихо. — Знаю, тебе здесь не нравится. Ты только и мечтаешь о Тисааре. Знаю.
Выйдя из больницы, мы отправились с горы вниз пешком. Даже не сговаривались: просто ни мама, ни я не остановились у автобусной остановки. Хотелось прогуляться. Я взяла маму под руку. Вот тоже странная вещь: я могла бы пересчитать на пальцах, сколько раз мы с ней ходили вот так вдвоем, под руку…
— Мам, а вот то, о чем мы наверху говорили вроде бы в шутку, ну, знаешь, об Орши… Я про это и по-серьезному уже думала. Как было бы хорошо, если б мы с тобой жили вдвоем. Ты и я. Конечно, еще лучше, если бы у нас была Орши или кто-нибудь другой, ну какой-нибудь ребеночек… Словом, чтоб мы были нормальная семья!
— Тебе не хватает отца, Мелинда? — неожиданно спросила мама, и голос у нее был расстроенный.
Я быстро ее поцеловала, хотя лизаться не в моем обычае.
— Да что ты, мамочка! Я бы сказала тебе, поверь! Но, кроме всех наших из Тисаара, мне никого не нужно. Да и без них уже не так тяжело, когда ты дома. Если бы я могла всегда с тобой быть!..
— Я тоже много думаю об этом последнее время…
— Знаешь что, мамочка? Давай переедем от Тантики и тети Баби. Объясним — не потому, что обиделись или еще что, а просто мы другая семья.
— Мало сменить квартиру, чтобы стать «нормальной семьей», как ты выразилась, — сказала мама и замедлила шаг.
Она дышала быстро-быстро, хотя дорога шла под гору и была совсем неутомительна. И я вдруг почувствовала, что это страшно важный для нас разговор, ну просто вопрос жизни. Я тоже очень разволновалась, мы никогда еще не говорили так долго друг с другом.
— Что же еще нужно для этого? Что? — Мне не терпелось узнать, понять все сразу.
— Н-ну… — Мама опять выглядела смущенной и как-то деланно засмеялась. — Формула семьи: отец, плюс мать, плюс ребенок.
— Ну что ты, мама, мы ведь не математическая формула! А кроме того, мне нужна только ты. Мы и вдвоем вполне семья, разве нет?
— Конечно. И тем не менее не так оно все просто. Я уже много раз хотела поговорить с тобой об этом, Мелинда.
— Ты никогда мне даже не намекнула, мамочка.
— Все никак не привыкну, что у меня такая взрослая, серьезная дочь. Зато привыкла за эти десять лет, что я одна и обсуждать должна все только с собой, больше ни с кем.
— Тогда давай сейчас! Давай говорить, как жить будем!
— Нет-нет! Только не сейчас! Но очень скоро.
— Когда скоро?
— У меня нет с собой записной книжки, чтобы точно назначить день, — снова засмеялась мама. Но тут же очень серьезно и даже как-то прочувствованно сказала: — Но скоро. Скоро мы будем нормальной семьей, вот увидишь!
Шел мелкий дождик, какой-то необычный, весенний. Он совсем растревожил зиму. Снег, что пристыл к веткам за последние дни и лежал на них толстыми подушками, стал опадать, плюхаясь наземь большими комьями. Эти комья очень похожи были на мороженое, выпавшее из рожка, — они так же оседали, упав, и тотчас начинали таять. По улице, словно молоко, разливалась стылая грязь. Конечно, я опять забрызгаюсь до ушей, и ноги будут в пятнах, как у жирафы. Но мы упорно продолжали гулять. Снова говорили об
