Приехали в часть. Капитан Малиновский приказал сержанту Ромкину отнести ружье в музей. Вместе с сержантом пошли Юра и Максим. Дядя был в музее. Он принял ружье со смешанным выражением радости и грусти, словно через много лет встретился с другом, который постарел, не тем стал, что был.
— Мы тебя почистим как следует, мы тебя смажем, — говорил дядя Лева ружью. — Мы для тебя найдем хорошее место…
Стали думать: что делать? Пирамидку соорудить? Или ящик со стеклом, как в других музеях? Или к щиту на стене прикрепить?
— Лучше всего там положить, где черная доска с гильзами и касками, — сказал Максим.
— Это мысль, — согласился дядя. — Пошли посмотрим…
Сержант склонился над доской:
— Все тут переставить придется.
— Переставим, — сказал дядя. — Но как повыразительнее?
— Можно, я покажу? — спросил Максим.
— Покажи, — разрешил дядя.
Максим в один конец доски перенес фашистский шлем, в противоположный — советскую каску, а между ними положил останки ружья. Получилось, что наша каска наводит ружье на фашистский шлем: и теперь, мол, разбитым фашистам не уйти из-под прицела нашего грозного оружия!
— Может, наивно, — отметил дядя, — но верно. Одобрим?
— Пусть будет так, — сказал сержант Ромкин.
— Так хорошо, — сказал Юра Козырьков.
Со всех сторон наплывали высокие, белые, с серым, облака, точно над городом сдвигались снежные вершины. Они сошлись, закрыли знойное солнце, и стало тихо и душно.
Тело было липким — самому противно. Юра долго и тщательно вытирал платком ладони и лишь потом взял у Жоры автомат. Не спеша лег, изготовился, будто примериваясь, на мгновение нашел цель и тут же расслабился, даже глаза закрыл. Автомат весомо лежал в ладонях. Строгая и опасная тяжесть его пронизывала мышцы, током отзывалась в локтях, поставленных на землю, как бы передавалась земле, заземлялась, что ли.
Ствол чуть-чуть опустился к земле. Она притягивала всех и все. В душной жаре только она давала спасение. Теплая, она брала твое тепло. Она дышала, облегчая твое дыхание. Юра приник к ней, вдыхал ее запах, всем телом принимал ее ласку. И свежесть пришла к нему, и сила накопилась в мышцах, и глаза отдохнули, и он понял — пора.
Юра открыл глаза, увидел цель, а рука подчинила себе автомат, повела ствол вверх. Мушка совместилась с прорезью прицела. Все было сделано как надо, и палец мягко нажал на спусковой крючок. Юра снова расслабился.
— Ты что — засыпаешь между попытками?
Это Прохор Бембин. Он стоит рядом — после Юры он будет отрабатывать прицеливание. Юра ему передаст автомат.
— Успеваешь выспаться?
Юра не ответил Прохору. Тот подначивает не только потому, что любит подначивать. Ему не терпится взять автомат, лечь на землю, и он в такой шутливой форме поторапливает: дескать, друг, не тяни!
Если бы каждый мог прийти на занятие со своим автоматом, то все было бы просто. Располагайся на травке и прицеливайся, сколько терпение позволяет. Но у ребят нет личного оружия — и они его не получат, пока не примут присягу. А до этого обязаны научиться стрелять, доказать свое право на оружие. Так что сейчас тренируются, передавая друг другу учебные автоматы. И на первых зачетных стрельбах придется не своими пользоваться.
Интересно, каким будет тот автомат, который вручат ему, рядовому Юрию Козырькову, после присяги? Конечно, таким, как и все другие, одной системы. Может быть, одного года выпуска. Но все-таки в нем обнаружится что-то свое, известное только хозяину — Юре Козырькову. Это станет их общим секретом. Они, автомат я солдат, раскроют друг другу свои характеры, поладят, свяжутся накрепко, станут дружить преданно и верно. Юра запомнит его номер, рисунок на дереве, из которого сделан приклад. Юра от сна откажется, но не оставит свой автомат непочищенным, несмазанным. Они, автомат и Юра, сделают друг друга сильнее: солдат без оружия не солдат и оружие без солдата — не оружие…
Юра расслабился, и тут же раздался голос Прохора:
— Не забудь поспать…
— Чего ты пристал? — одернул его Жора.
— Правильно, рядовой Козырьков. — Это лейтенант Чепелин сказал, командир взвода.
Юра повернул голову. Лейтенант стоял метрах в двух от него. Обращаясь уже ко всем, командир взвода сказал:
— Молодец, Козырьков! Перед тем как прицелиться, он отдыхает и сосредоточивается. Так каждая попытка полностью используется, так навыки лучше закрепляются. Продолжайте, Козырьков!
Юра закрыл глаза, но не отдыхал, не мог отдыхать — все в нем торжествовало. Пришлось ругнуть себя, пришлось все силы собрать, чтобы подавить в себе телячий восторг и продолжать тренаж.
Подошел сержант Ромкин:
— Хорошо, Козырьков. Уверен, отстреляете успешно. Успешно? Как же именно? На «четыре»? На «пять»?.. Успешно и все. Но ведь это — здорово!
— Отдохните, Козырьков, — разрешил сержант.
Юра с сожалением поднялся, отдал автомат Прохору.
— Ты поглядывай, как у меня получится, — попросил Прохор, ложась на землю.
Маленькие смуглые руки Прохора Бембина надежно держали автомат — ствол не шелохнется. Узкие глаза, как прорези прицела. Вороненая сталь, а не глаза.
Прохор лежит на земле легко — дай команду, взметнется и через миг далеко окажется!
Вообще интересно — автоматы одинаковые, упражнение одно и то же для всех, а ребята, как никогда, разные. Жора берет оружие бережно и уверенно — к металлу ему не привыкать, изготавливается степенно, будто с ленцой, тело его расслаблено — веса и так хватает для упора. Костя красиво изгибает корпус, длинные ноги его, как стальные клинки, плашмя опущенные на землю, целится он зло и лихо. Сусян все делает неторопливо и точно, порой оглядывается — не забыл ли чего?
Хорошие ребята подобрались в отделении! Чем дальше, тем больше в этом убеждаешься. Впрочем, они и сначала такими были, просто ты этого, брат, не замечал. А теперь крепнешь и умнеешь — зорче становишься.
— Ну!..
Это Прохор. Он повернул голову к Юре, в глазах вопрос: «Как?»
— Отлично!
— Я еще немного! — отвернулся Прохор, приник к прикладу.
Лейтенант Чепелин, проходя мимо, бросил взгляд, одобрительно кивнул:
— Степной охотник!
Юра с завистью проводил лейтенанта взглядом. Офицер!.. Все в нем офицерское в лучшем смысле: стройное тренированное тело, умелые руки, знающая голова, интеллигентность. Юре понравилось это слово в применении к лейтенанту. Ироничный и умный, он красиво служил, красиво учил солдат, красиво проводил тренировки — без натуги, без крика, без упрямства, которое порой путают с непреклонностью. Может, родился таким?.. Нет, таким не родишься. Таким надо стать, однако как это должно быть трудно — стать таким!
Не впервые уже охватывало Юру чувство зависти к лейтенанту. Он завидовал не тому, что Чепелин хороший офицер, а тому, что выделило бы его где угодно. Человечески талантлив лейтенант Чепелин. У него такие уверенные ум и сила, что всякое дело подчинится ему. Еще до первых занятий по огневой подготовке о командире взвода говорили, что он бесподобно знает стрелковое оружие. Чудеса рассказывали: мол, лейтенант может разобрать и собрать автомат с закрытыми глазами. В буквальном смысле. Верилось в это туго… Думалось: наверно, не очень приятное зрелище смотреть, как человек с закрытыми глазами ищет части автомата, беспомощно поводит руками, шевелит пальцами, вздыхает, пыхтит, потеет, стараясь довести до конца этот фокус.
На одном занятии Костя Журихин спросил лейтенанта:
— А правда, что вы не глядя разберете и соберете автомат?
— Правда, — просто ответил лейтенант. — Чего ж тут такого, ведь я профессиональный военный. Да еще командир взвода — мне сам бог велел досконально знать стрелковое оружие!
— Жаль, нет времени, — пригорюнился Прохор Бембин.
— А то — показать бы? — спокойно усмехнулся лейтенант. — А что. Покажу. Принесите полотенце.
Пока сержант Ромкин ходил за полотенцем, лейтенант продолжал занятия.
Вернулся Ромкин с полотенцем.
— В перерыве покажу, — сказал лейтенант.
Кончились занятия. Никто не расходился, никто не спешил курить.
Лейтенант Чепелин сложил полотенце вдвое, закрыл им глаза, завязал узлом на затылке:
— Проверьте, хорошо закрыл?
Сидевший впереди Прохор придирчиво оглядел повязку, потрогал узел — прочен ли? Лейтенант уверенно протянул руки к автомату, поднял его, подержал перед собой, затем упер прикладом в стол и начал разбирать.
Это был не фокус — это было чудо.
Скажи в ту минуту кто-нибудь, что у лейтенанта не каждом пальце по глазу — поверили бы. Он отделял от автомата часть за частью и раскладывал на столе, не просто клал на стол, а именно раскладывал на столе в определенном порядке. Детали не стукались о дерево, не задевали друг друга. Лейтенант не улыбался, как улыбался бы тот, кто хотел бы поразить людей своим умением. Лицо лейтенанта было невозмутимо — он демонстрировал опыт, сложный, но понятный.
