— Позволь, позволь! — забасил в тишине Никодим Павлович, и его голос прокатился на букве «о», как на колесах. — Мы сюда ради постановки собрались или для чего? Мне давай пьесу, давай роль! А ты тут, мужик, какие-то космические проблемы развел.
Все враз зашумели.
— «Мужик»-то прав, Никодим! — кивнула в сторону Лорса и раздумчиво сказала Мусаева. — Собрались мы ради ролей, это верно. Но роли у нас должны быть пошире, чем в спектакле. Мы, пожалуй, могли бы выкроить понемножку времени для клуба, помочь ребятам… Лорс, у вас есть совет клуба?.. Только старый список? Эх вы, организатор сказки! Ну, пусть у нас сегодня будет нечто вроде совета. Не возражаете, Лорс? Вы ведь так и задумали, дипломат?
«Когда легковерен и молод я был…» Раньше, «в молодости», Лорс любил все и всегда делать только сам. Один. У него никогда не хватало терпения втолковать напарнику, что и как ему, Лорсу, хочется сделать. Он вырывал у ребят молоток или пилу. Растолкав всех и рассорившись со всеми, он маялся один. Не успел переломить его упрямство ни школьный коллективизм, ни институтский.
В клубе он с удивлением обнаружил: что-то можно делать и сообща. Аза незаметно подпрягала к нему помощников, даже вытаскивала дважды в райком тех, кто отлынивал от клубных поручений. Лорс поначалу усматривал в этом недоверие к его силам, раздражался, но потом увидел, что помощники далеко не всегда портят задуманное им, Лорсом.
Думать над какой-нибудь затеей он все же предпочитал по-прежнему один.
Сегодня было много умов. Что же они скажут Лорсу?
— Писателей пригласить бы из города. Встречу с ними в клубе… У меня знакомая поэтесса, не откажется приехать с друзьями.
— А почему мы никогда не организуем вечер лучших колхозников? У нас в одном только комсомоле столько замечательных звеньевых, доярок…
— Да что вы все о производстве! Быту надо учить, быту. Пропалывать свеклу колхозницу и без клуба научат, а вот шить, дом украсить…
— Час слушания серьезной музыки! Хотя бы час в месяц! Только для желающих. Проигрыватель и пластинка — что еще нужно для этого, а? У меня этих пластинок целая этажерка.
— Лорсу и Володе только увидеть мяч — и они могут сутки его перекидывать. Ну, пусть… Так хоть бы соревнование организовали. На приз Дома культуры! Спортивный праздник.
— Верно. Да и вообще бы побольше на воздух, в парк, а то закопались в клубных стенах. В старину и клуба не было, а народные игрища затевали: тут тебе и канат перетягивают, и лотерея…
— Слушай, мужик… Нехорошо! Что у тебя, свет клином сошелся на лекциях Водянкина? Не пускай ты его на трибуну. У нас же лекторов полно, я тебе подберу.
— А если б картинную галерею вот там, в фойе… Есть в колхозе один художник, жаждет выставиться, но стесняется…
Лорс только успевал записывать и поворачиваться от одного советчика к другому. Он со страхом наблюдал, как мечется по комнате джинн, выпущенный из бутылки. «Черт с тобой! Хорони себя в клубе!» — вспомнил он слова Керима на заупокойной мессе в первый клубный вечер. Чтобы реализовать все эти наказы, надо здесь вкалывать до седин, до полысения!
— Голубчик, а пьефеянс? Пьефеянс! — Это встала Зинаида Арсеньевна. — Ведь был в стаинных клубах пьефеянс!
— А, преферанс?! — захохотал Никодим. — Картишки?! Досоветовались!..
Реакция на это чаепитие была у разных людей разная:
Вадуд. Лорс, я со сцены весь ваш этот шум слышал. Начнем выполнять? Конечно, этой работы и нашим детям хватит, но мужчина не должен отступать, если взялся. Насчет преферанса я, конечно, крепко сомневаюсь… Рискнем, если для дела потребуется!
Аптекарь. Ваш ход. Ну, как вчера прошло ваше дворянское собрание?
Керим. Зачем ты, чудак, так надрываешься! Сидел бы тихо-мирно, подталкивал честно свою клубную тележку. Взбудоражить серьезных людей — с ними серьезно и возиться надо! Я тебя все равно в заочный институт заставлю полезть, но как ты будешь время находить, не понимаю. И чего ты сюда приехал на мою голову?
Клавка (доярка). Ну и старики… Чего ты их сюда вытащил, завклуб? Задавят теперь лекциями об опыте. На ферме опыт, и в клубе опыт? Дайте трудящему человеку потанцевать спокойно!
Тамара. Лорс, я не знала, что вы отчаянный романтик. Перед такой публикой ходить по проволоке…
Аза. Я в начале совещания думала, что вы свернете шею! Я понимаю, понимаю, Лорс, что профессия у вас вредная и требует молока. Тлин покупает вам корову? Наверное, не мешало бы, вы здорово похудели. Чего вы не договоритесь, чтобы Чипижиха вам готовила? Она очень опрятная бабушка… Хорошо, профессия у вас вредная, но можно ли так нахально начинать речь? При вашем самолюбии — и так рисковать. Не фасоньте, поджилки у вас тряслись! Ну и что ж, что взрослые. С тех пор как я стала секретарем, нагляделась я на этих взрослых. Такие же люди. Купили вы их прилично, согласна. Только не переоценивайте взрослых. Знаете, расшевелить их на клубные затеи… Говорить-то они говорили горячо, но я уже повидала, чем кончаются многие совещания!
…Лорс описывал это чаепитие в письме к Эле — в письме, которое никогда не будет отправлено. Именно в такой форме привык он осмысливать дни свои и дела, и переменить эту привычку оказалось трудно. «Я еще присыпан лавиной, которую вызвал сам, — писал он. — По сравнению с этим грандиозным обвалом лихих советов и наказов мои жалкие свершения в клубе — кочка. Я скатился с горки назад, когда уже думал, что клубная вершина близка». «Мужчины ни в чем не должны отступать» — гласит мудрость Вадуда. Герои Джека Лондона твердили, что настоящий мужчина должен идти до тех пор, пока уже не может. А потом пройти еще столько же.
Телятница Гошта: «А разве вы меня не слышали?»
Однажды Лорс шел домой из клуба такой мрачной ночью, когда поневоле на душе кошки скребут. Низко нависло черное небо. Хлещет косой, холодный дождь. Со стороны гор дует ледяной ветер. Наверное, там, высоко в горах, где пасут скот чабаны, выпал нежданный снег. Хотя еще лето! Такое здесь случается. Сквозь шум дождя слышен однотонный, тоскливо-тревожный гул, будто мчится в ночной мгле ущелья поезд, боясь врезаться в скалы. Может быть, это ветер вырывается из ущелья с таким шумом? Или провода уличные гудят над головой? Не поймешь, потому что на голове у Лорса толстый капюшон.
Володя не выпустил Лорса из клуба, пока не сбегал в больницу за плащом и кирзовыми сапогами. И сейчас Лорсу не страшна в Володиных сапогах хлюпающая, вязкая грязь улицы. Не страшны в брезентовом плаще ледяной ветер и холодный дождь.
Ни единой звездочки на небе, ни единого огонька кругом. Смутно белеют домики с наглухо закрытыми ставнями, будто глаза от страха перед ненастьем зажмурили… Есть ли что-нибудь живое на земле, кроме тебя самого, — вот что думаешь в такую ночь.
…Придя домой, Лорс писал Эле: «Эля, я шел мрачной, вымершей улицей под уютным капюшоном, который пропах сухим сеном и лошадьми, и думал: почему мне даже в такую тоскливую ночь не одиноко на свете? В городе — ты, в городе — мой дядя, в городе — город с многолюдными улицами, яркими ночными огнями и всегдашним шумом жизни. И все равно было одиноко! Здесь тоже ты, хотя теперь даже на бумаге мы не можем обменяться словом. Но понимаешь, Эля, здесь я впервые почувствовал, что мир населен».
Лорс не знал ученой скучной формулы, утверждающей, что юность есть не что иное, как переход от зрелости физиологической к зрелости социальной, когда человек осознает, что он — среди людей. Этот переход начался бы у него в должный час и в институте или в редакции. Так уж случилось, что пришелся этот час на его сельскую клубную жизнь, которая вплотную свела его со множеством разнообразных людей.
«Ты, конечно, воскликнешь, Эля: «Смотря каких людей!» Но во время матча не задумываешься, кто в твоей команде сколько книжек прочел, умный он или все еще тряпочку сосет. Важно — сделать игру. Выиграть! В моей большой клубной команде есть все, что бывает во время матча: огорчения и радость, смех и ссоры, злость против «сачкующего» игрока и доброе товарищество.
Мне хорошо в моей «команде». Я в ней не чужой. Что-то (очень немногое!) я знаю и умею лучше, чем другие. Как искренне это здесь уважается! Когда видят, что не умею и не знаю, относятся к этому так простецки-деликатно, что мне все чаще бывает просто скучно играть в «арапистость» (ее, кажется, раскусили и посмеиваются над ней добродушно). Мне хорошо и дружно почти со всеми. Я знаю, что никто из нас не съест куска хлеба в одиночку, когда мы всей агитбригадой застрянем где-нибудь в полевом шалаше в проливной дождь. Я знаю, что я и некоторые из ребят будем стоять локоть к локтю, если перед нами опасность.
Скажешь, сплошная идиллия? Как бы то ни было, я слова «недруги» пока не знаю, Эля (можешь смеяться)!
