Короче: мне нужна узда!
Сегодня утром отец и объявил:
— Сиди до моего прихода. — Я захныкал. Отец прикрикнул: — Ну?
С ним шутки плохи. Он лекций читать не любит. Не то что дед. И вообще непонятно, как у нашего деда такой сын. Дед щуплый, маленький, а отец высокий. Дед разговорчивый, а отец молчун.
Леха, наводя блеск на своих ботинках, даже посочувствовал:
— Плохая твоя жизнь, Георгий. — А выходя из кухни, щелкнул пальцем по моему носу. — Впредь уважай старших.
Я выбежал за Лехой на крыльцо и спросил:
— А ты всегда уважаешь старших?
Он остановился под утренним солнцем — выбритый, тщательно причесанный, в отутюженной рубашечке, — можно подумать, не на завод собрался, а опять на свидание. Такой он у нас — чистюля. Он прищурился, посмотрел насмешливыми глазами и ответил:
— Так у нас, у взрослых, принципиальные расхождения. Вот когда у тебя будет деловой конфликт, тогда ты за правду стой крепко, не взирая на лица. А сейчас у тебя что? Одна блажь. — Я промолчал. А Леха вздохнул: — Так-то, брат.
Я вернулся в дом. Мама убирала со стола посуду. На меня она не взглянула. Сердится со вчерашнего дня. Я посмотрел на ее мокрые руки — как ловко они полоскали в тазике чашку! Тоже вздохнул и прошел мимо. В конце концов, я сам понимаю, что получилось очень плохо. Я торопился. А мама пристала с расспросами. А тут еще гвоздь в заборе. И эта книжка. Вот и вырвалось…
При воспоминании о Сашуниной книжке у меня начало ныть в животе. Мы за нее поклялись перед Ангелиной Павловной. Поручились! И я ручался. А теперь? Как в таком виде отдавать?
Я остановился у двери в кухню:
— Мам…
— Что?
— Пусти на улицу.
— Ты слышал, что сказал отец?
— Но мне надо, мам… Все в лес пойдут. А я…
— Не надо грубить.
— Да я уже все продумал.
— Еще думай. И весь сказ!
Дед покосился поверх очков — он шил какую-то кацавейку.
— «В лес», — повторил он ядовито. — Больно много для вас разных развлечений насочиняли. Забаловали вконец, вот и результат. Антипедагогический. — Я ничего не ответил. При чем здесь развлечения и моя грубость? А дед разошелся. — БУПШ! — сказал он еще более ядовито. — Словечко-то придумали, прости господи. И чему вас учат там, в этих самых бупшах? Матерям грубить? На головах ходить?
— Да это для цирка выступление, — возмутился я. Далась им моя голова! — А в БУПШе у нас ничего плохого нет. Наоборот, одни хорошие дела, чтоб на улице было лучше.
— Вот-вот, — подхватил дед. — Значит, на улице пусть лучше, а дома веди себя как хочешь. Грош цена всем вашим делам, если вы так разделили.
— Да никто ничего не делил, — заспорил я. — Со мной так получилось, другие же не так.
— А ты знаешь? — Дед откусил нитку и снова покосился на меня. — А может, еще кто-нибудь так? В этом самом вашем БУПШе хорошее делает, а дома грубит и не помогает? Порядок — такое лицемерие разводить? Я тебя спрашиваю, порядок? — Он неожиданно свернул свою «портняжную мастерскую» и стал надевать пиджак. — Где у вас БУПШ-то? На каком углу этой самой Овраженской?
— Я провожу, дедушка!
— Сиди. Язык до Киева доведет. Сам разыщу да собственными глазами посмотрю, что вы там делаете.
Калитка хлопнула.
Еще лучше! Теперь расскажет про меня ребятам. Да и вообще, что ему там нужно? На праздник его бы все равно пригласили — Люся с девочками уже пишут красивые билеты. Принес бы и я своим. Вот тогда бы и шел, если б захотел. А то вдруг сейчас…
Я заметался по комнате.
Дед вернулся только к обеду. Он ничего не сказал мне, лишь поманил пальцем:
— Где книжка-то пострадавшая?
Я принес. Дед ловко поправил смятые странички, разгладил, приутюжил, обвернул книгу плотной синен бумагой.
— Вот, — сказал он, вручая мне. — Так и другие сделаем.
Я не сразу сообразил, к чему он это сказал, а схватил книгу и начал отпрашиваться у мамы на улицу. Уже стемнело. Ребята, наверное, только что вернулись из леса. А разве можно утерпеть и не видеть их до утра? Мама это поняла и в конце концов разрешила мне идти, только предупредила: «Недолго».
Я, как полоумный от радости, побежал в БУПШ. Еще издали увидел: в БУПШе горит свет.
За своим столиком работала Маша-Рева. Я подошел к ней и увидел около книжной полки объявление:
«Внимание! При Бупшинской библиотеке открывается переплетный цех. Руководитель-инструктор пенсионер тов. Зайцев Е. И. Желающие заниматься, обращайтесь к библиотекарю М. Плаксиной».
«Пенсионер тов. Зайцев Е. И.» Так это же мой дед! Егор Иванович! Недаром в молодости он был переплетчиком. Мне сразу стало понятно, почему он сказал: «Так и другие сделаем».
Я спросил Машу, много ли записалось. Уже восемь человек.
— Пиши меня девятого, — сказал я и протянул книгу. — Проверь.
Она ответила, что доверяет мне и так. Но я настаивал. Она перелистала и ничего не заметила — так отлично дед исправил. И отложила книжку для Гошки-Адмирала. Тогда я спросил:
— А где ребята? — Оказалось, недавно разошлись по домам — ужинать, а то все толкались, шумели про лес и про стрельбы. — Интересно сходили? — спросил я.
— А почему ты не пошел? — спохватилась Маша-Рева.
— Тебе тоже отдыхать пора, — сразу позаботился я о ней. — Заработалась.
— Ничего, — улыбнулась она. — К завтрашней выдаче подготовлюсь, а то сегодня прогуляла.
Я поспешил выбраться из БУПШа. А Маша осталась в пустом штабе, склонившись над книжками.
До сих пор не понимаю, почему ее так прозвали: Рева. Наверное, потому что фамилия Плаксина. Но тогда это неправильно. Никогда не видел, чтоб она плакала. Правда, раньше мы как-то не считались с ней — худенькая, бледная, незаметная, всегда в стороночке. А как сделали библиотеку, сразу словно выросла. И когда ни придешь в БУПШ, возится около книг. Даже не знаю, как бы у нас действовала библиотека, если б не Маша…
На пустынной улице одиноко горели огоньки у домиков. Ветер шелестел невидимыми в темноте листьями.
Неужели так и не поговорю до утра ни с кем из ребят?
Но скоро выскочил из дома Рудимчик. Мы сели с ним на бревне. Он рассказал, как они шли по лесу, как на большой поляне устроили стрельбище. Поставили мишени, и Гошка-Адмирал кричал «майна-вира», стреляя из мелкокалиберки, и попал в самое яблочко. Лучше всех, даже лучше Славки Криворотого. И занял первое место. Тима поставил Гошку на пенек и поднял руку его вверх, а все приветствовали чемпиона и кричали «ура».
Пока Рудимчик рассказывал, пришли еще ребята и тоже сели на бревна. И начали рассуждать про чемпионов. Потом появился он сам, мой прославленный тезка, очень гордый, и начал объяснять, как он целился. А я слушал его и думал: «Везет ему! За что ни возьмется, все получается. Корвет задумал — построил. И хоть сломали его, Гошка опять починяет. И в футбол играет зверски. И в городки меткий. И вот — стреляет. Наверное, это у него такой же ко всему талант, как у Назара Цыпкина сочинять сочинения. Или у Маши — выдавать книги. У каждого человека, наверное, есть свой талант. А какой, интересно, у меня? Или у Бориса?»
Я вспомнил про Бориса, и мне захотелось узнать, как он стрелял, и вообще, что с ним было, когда он пошел с ребятами в лес.
Оказывается, он тоже здорово стрелял и ловко прыгнул через костер, а когда купались, заплыл далеко. Тима рассердился и всю дорогу назад шел с Борисом и что-то говорил ему, а потом подозвал Назара и Люсю, и они разговаривали уже вчетвером.
Так ребята наперебой рассказывали мне обо всем и вдруг тоже, как и Маша-Рева, спросили, почему я с ними не ходил. Я ответил, что простудился. И в подтверждение своих слов даже закашлял. Все замолчали, а мне от этого вранья стало противно, но правды я тоже не мог сказать: было стыдно, что сидел дома за грубость маме.
Гошка-Адмирал милостиво успокоил:
— Ничего, в следующий раз и ты можешь чемпионом стать.
Мы уже хотели расходиться, как вдруг услышали протяжный Черданихин голос: «Бори-ис!» В темноте не было видно, стоит ли Черданиха, как обычно, у своей калитки. Но крик ее разносился по всей улице. Потом он раздался совсем близко. Из темноты вынырнула растрепанная Черданиха. Она, конечно, думала, что Борис сидит с нами на бревнах, но его среди нас не было, и мы молчали.
— Где ты, разбойник! — начала она, приглядываясь к нам.
— Ну, здесь, чего надо? — неожиданно прозвучал грубоватый Борькин голос тоже совсем близко.
Мы удивились, потому что никак не думали, что Борис здесь. А он вышел из темноты, только с другой стороны улицы, навстречу матери. И самое удивительное, что был он не один: бак о бок с ним шагали… Назар Цыпкин и Люся Кольцова.
— А ну, до дому! — закричала Черданиха. — Долго кликать тебя? Забыл — подниматься спозаранок.
— А я не пойду завтра никуда.
— Что? — Черданиха замолкла, словно из нее выключили ток, но сразу же опять включили — более высокого напряжения, потому что стала кричать громче прежнего: — Что придумал? День-деньской пропадал, до ночи разгулялся да еще дерзить? Смотри, живо управу найду!
