— Чего ты кидаешься? — возмутился Серёга.
— Я с тобой не хочу разговаривать, — сказал Мишка. — Убежать из патруля, по-моему, мог только подлец.
Сергей побледнел и сказал сквозь зубы:
— Может, выйдем?
Мишка заколебался. Потом он усмехнулся и сказал:
— Тебе, кажется, известно, Иванов, что из-за таких вещей я никогда не дерусь. Мы тебя обсудим на комсомольском собрании.
Мишке явно хотелось подраться. Но он считал, что есть вопросы, которые неправильно решать кулаками.
В следующую секунду Серёга, наверное, начал бы драку. Но Кобра поспешно вскочил и, оттирая его, сказал мне:
— Гарька, ты вчера правильно говорил, что Геннадий Николаевич — неопытный педагог.
(Вчера, возвращаясь из секции, мы долго обсуждали нашего классного. После того как Званцев побил его, мы окончательно разочаровались в Геннадии Николаевиче.)
Я понял, что Костя хочет предотвратить драку, и с охотой поддержал его.
— Посудите сами, ребята, что он за педагог! — сказал я. — Окончил школу, а в какой вуз идти — все равно. Поскольку он все-таки спортсмен, его приняли в педагогический. Могли принять и в медицинский.
— Дурак! — с раздражением сказал Мишка.
Я усмехнулся и пожал плечами.
— Беда Геннадия Николаевича, — продолжал я, — в том, что он слишком прямолинеен. И слишком требователен к людям. Нужно быть помягче, попроще. Начитался учебников в своем институте. Думает, что педагогику можно выучить, как таблицу умножения.
Мишка уставился на меня с такой злостью, что кто-то из ребят смеясь предложил:
— Вы стыкнитесь.
Это предложение было настолько неожиданным, что я растерялся и сунул в карманы руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.
— Он струсит, — язвительно сказал Мишка.
— Ничего я не струшу, — прерывающимся голосом возразил я.
Что я мог еще сказать, когда рядом стояла Аня?
— Нет, — подумав, проговорил Мишка, — Драться я с ним не буду. Он слабее.
— Почему это я слабее? — возмутился я, испытывая одновременно и облегчение и обиду.
— Обожди, Гарик, — вмешался Серёга, который не сводил глаз с Мишки. — Ты не слабее. Ты неопытнее. Я стыкнусь вместо тебя. Будешь со мной, Сперанский? Не из-за патруля. Из-за Геннадия.
— Из-за Геннадия Николаевича буду, — согласился Мишка.
По-моему, он пришел в восторг оттого, что может подраться, не нарушая своих принципов.
— Если моя возьмет верх, ты громко скажешь, что Геннадий — великолепный педагог.
— А если моя, — заторопился Серёга, — ты громко скажешь, что он ни к черту не годится.
— Этого я никогда не скажу. Потому что это неправда.
— Тогда и я не скажу.
— Ладно, — уступил Мишка. — Я тебе так выдам, что ты сам поймешь, какой педагог Геннадий Николаевич.
— Посмотрим, кто кому выдаст, — возразил Серёга.
Раздался звонок, и мы разошлись по своим местам. Только на следующей перемене мы с Костей Борисовым, выбранные секундантами, приступили к обсуждению условий дуэли. Я не оговорился, сказав: «дуэль». Это была не обыкновенная драка из-за личных счетов, а принципиальная дуэль. Из-за различных взглядов на жизнь.
Мы назначили бой на большую перемену. Судьей обе стороны избрали Сашку Гуреева. Кроме того, я сообщил, что моей стороне все равно, до какой крови биться — до первой, второй или третьей. Костя заявил, что и его стороне все равно. Тогда мы решили, что лучше до первой крови. Все-таки мы же в школе.
Едва прозвучал звонок на большую перемену, мы выскочили из класса, чтобы первыми занять уборную. Там уже курили двое десятиклассников. Сашка Гуреев подошел к ним и вежливо сказал:
— У нас тут стыкаться будут. Может, вы перейдете на другой этаж?
Десятиклассники спрятали папиросы в рукава и равнодушно пошли к выходу.
— Начинайте, — предложил судья Гуреев.
Серёга и Мишка сошлись посредине.
— Бей, — сказал Мишка.
— Бей ты сначала, — сказал Серёга.
Это очень трудно — начать драку по заказу. Наконец Мишка решился и дал Серёге пощечину. Через секунду они уже катались на полу.
— Атас! — приоткрыв дверь, крикнул Соломатин, который был оставлен в коридоре, чтобы сигнализировать об опасности.
Мишка и Серёга едва успели встать и отряхнуться, как в уборную вошел Петр Ильич, классный руководитель восьмого «а».
Петр Ильич преподавал литературу в восьмых классах. Мы не любили и боялись его. На каждом уроке он ставил нам в пример свой класс. Кроме того, у него была скверная привычка сбивать людей с толку. Правильно или неправильно ему отвечали, он все равно кивал головой. Для многих бывало полной неожиданностью, когда в заключение он с удовольствием говорил:
— Очень плохо. Двойка. Полный оболтус.
…Войдя в уборную, Петр Ильич грозно спросил:
— Что здесь происходит? — Но, увидев меня, он вдруг заулыбался. — Ах, Верезин? — протянул он игриво. — А я тебя ищу. Пройдем-ка со мной, милый…
Петр Ильич, пропуская меня в кабинет, сказал Вячеславу Андреевичу:
— Вот и мы.
— Ага, — сказал Вячеслав Андреевич, вставая. — Ну, хозяин района, расскажи, как вы троллейбус останавливали.
Я почему-то испугался.
— Он еще ничего не знает, — проговорил Петр Ильич, удобно усаживаясь на диване.
Вячеслав Андреевич опустился в свое кресло, развернул шуршащие газетные листы, словно пытаясь застелить ими стол, и спросил:
— Ты «Комсомольскую правду» сегодня читал?
— Я всегда читаю, — поспешно сказал я. — У меня даже пять по политпроверке. Но нам поздно приносят газеты. Я читаю их после школы.
— «Слава приходит к нам между делом, — улыбаясь, продекламировал Петр Ильич, — если дело достойно ее». Виктор Гусев. Нравится?
— Н-ничего, — помявшись, ответил я.
Я не понимал, чего от меня хотят.
— Пусть спляшет, что ли? — спросил директор, надевая очки и склоняясь над газетой. — Как, Петр Ильич?
Конечно, директор вправе заставить меня делать что угодно. Но я все-таки несмело возразил, что плясать не умею.
Вячеслав Андреевич засмеялся и сказал:
— Тогда слушай.
И начал читать статью, напечатанную сегодня в «Комсомольской правде».
Статья была про меня. В том отрывке, который прочел Вячеслав Андреевич, говорилось про пионерские патрули и про то, что первым в Москве затеял их Игорь Верезин из такой-то школы.
Я ошалел. И густо покраснел от неожиданности.
— Можно мне посмотреть? — нерешительно попросил я.
— Конечно, — сказал директор.
Оказывается, статья была все-таки не совсем про меня. Она называлась «Коммунистическое воспитание» и занимала почти два подвала. Мне там был посвящен всего один абзац. Я даже огорчился, что обо мне так мало написано.
Я положил газету на стол молча, потому что педагоги беседовали о своем, и незаметно отошел к стене, чтобы не мешать им разговаривать.
— Может быть, Верезин напишет статью в стенгазету, — сказал между тем Петр Ильич, — призовет остальных пионервожатых следовать своему примеру?
— Это еще зачем? — насмешливо спросил Вячеслав Андреевич.
Откровенно говоря, я не очень вслушивался в то, что они мне говорили. Я никак не мог понять, откуда знает меня Николай Черных, автор этой статьи. Конечно, я слышал его фамилию и раньше. Я даже видел книги, которые он написал. Но откуда он знает меня?
И вдруг я догадался.
— Так это же Николай Сергеевич! — закричал я.
Вячеслав Андреевич и Петр Ильич с удивлением посмотрели на меня. Я сбивчиво объяснил, как на троллейбусной остановке познакомился с Николаем Сергеевичем и его женой Соней. Рассказал и про то, что они приглашали меня с ребятами заходить к ним.
— Может, провести у него на дому сбор отряда? — нерешительно предложил я. — Пионеры почитают отрывки из его сочинений, а Николай Сергеевич расскажет, как он работает над словом.
— Это может быть очень интересно, — поддержал меня Петр Ильич.
Вячеслав Андреевич раздраженно забарабанил пальцами по столу, но ничего не сказал. В это время в коридоре послышался шум, дверь распахнулась, и на пороге появились Иванов и Сперанский. Их школьная форма была измята, у Мишки распух нос, а у Серёги на лбу сидела шишка.
— Полюбуйтесь, — сердито сказал завуч, стоявший у них за спиной. — Дрались в уборной. Комсомольцы!
Серёга и Мишка стояли, опустив головы, и молчали. Я понимал всю нелепость положения. Ведь их драка была поступком, в сущности, великолепным. Они же не хулиганили, а защищали свои принципы. На каждом собрании нас призывают: «Будьте принципиальными!» Они осуществили этот призыв. Но вместо того чтобы похвалить, их привели на казнь.
Если бы Вячеслав Андреевич знал, из-за чего подрались ребята, он бы, наверное, отпустил их с миром.
— Долго вы будете молчать? — зловеще-спокойным тоном спросил Вячеслав Андреевич. — Кто из вас начал? Ты, Иванов?
